— В Гори, барышня, в доме князя Джавахи, — отвечал поспешно все еще стоявший у моей постели доктор. — Не хотите ли видеть кого-нибудь из ваших друзей? — прибавил он.

Я, разумеется, хотела видеть их всех разом и заявила об этом доктору. Он вышел из комнаты, и я осталась одна.

Безумный восторг охватил все мое существо… «Я спасена, я жива, я избегла смерти! — кричало и пело что-то, ликуя, внутри меня. — Я жива! Я могу двигаться, говорить, думать и радоваться. О, что это за огромное, за чудесное счастье!» Только тот, кто стоял на краю могилы, тот может понять меня и мою бешеную радость, необъяснимую словами!.. Я захлебывалась от восторга… Я жадно глотала чистый воздух, дивный, ароматичный воздух Гори, и плакала счастливыми, радостными слезами…

В этом состоянии и застала меня вошедшая Бэлла. На ней был ее богатый наряд лезгинки, с массой ожерелий и запястий на груди и руках. Ее громадные глаза смеялись мне так же радостно, как смеялось небо и солнце и самый воздух ласкового Гори.

Я не узнавала прежней Бэллы, измученной нравственной пыткой. И никогда хорошенькая лезгинка не казалась мне такой красавицей, как в этот счастливый день.

— Бэлла! — вскричала я все еще в том же состоянии блаженной радости. — Вы красавица, Бэлла! Вы прелесть!

— Вот что выдумала, пригоженькая госпожа, — засмеялась она детским смехом. — Бэлла старуха, гадкая Бэлла… Вот кто красавица — так уж это верно!

И движением руки она указала на молодую женщину, изображенную на портрете.

— Сестра Марием это! — печально зазвучал ее голосок. — Она умерла двенадцать лет тому назад… умерла христианкой… И Бэлла также будет скоро креститься, и Израил с ней, — добавила она мечтательно и тихо.

— О, как это хорошо, Бэлла! Вы не забыли вашего решения… — обрадовалась я.

— Бэлла никогда ничего не забывает, — торжественно произнесла молодая женщина, — и то, что ты сделала для нее, госпожа, тоже до самой смерти не забудет Бэлла!

И прежде чем я успела произнести слово, она стремительно опустилась на пол и приникла губами к моим ногам.

— Что вы, что вы, Бэлла! — взволновалась я. — Я ничего ровно не сделала для вас! Бог с вами!

— Ты должна была умереть за меня! И не подоспей вовремя брат Георгий, тебе бы не видеть уже ни светлого дня, ни горийского неба! — И, сказав это, она присела на край моей постели и стала рассказывать мне, как они испугались во время их бегства, когда я исчезла у них из виду, как долго плутали потом в горах, ища меня, и как, потеряв всякую надежду, помчались в Мцхет поднять на ноги полицию и власти. Князя Георгия они не застали в Мцхете. Он, не подозревая о случившемся, отправился уже в Бестуди за мной в сопровождении нескольких казаков.

— Брат Георгий, — продолжала рассказывать Бэлла, — попал в ту самую минуту, когда они решили погубить тебя… Он и не догадывался, что ты находилась в доме муллы. И только когда ты позвала на помощь, брат Георгий бросился в молельню и нашел тебя истекающую кровью на полу и рядом Эйше с кинжалом в руках… Бедная госпожа занемогла опасно… Госпожа бредила смертью и убийством всю дорогу… Госпожа говорила, что ее хотят убить за то, что она помогала Бэлле и Израилу бежать и познать веру Христа. И если б на немного опоздал брат Георгий, тело госпожи давно бы клевали горные коршуны… Но Бог христианский, добрый Бог не допустил тебя до гибели. Теперь и мулла, и наиб, и Эйше, и все приговорившие тебя к смерти схвачены и сидят в тифлисской тюрьме… Мулла даже и не запирался от своей вины. Он ненавидит урусов и хвастался тем, что хотел разделаться хоть с одним человеком из их народа.

— А Хаджи-Магомет? Где он — ваш отец, Бэлла?

— Он здесь, с нами, в Гори… хочешь, я позову его к тебе?

Но вошедший в эту минуту доктор строго запретил новые разговоры и расспросы. Я была слишком еще слаба после болезни, да и рана в плече, еще не вполне зажившая, чувствительно давала себя знать. Я закрыла усталые веки и лежала спокойная и счастливая, как никогда.

Уже перед самым наступлением ночи я услышала, как кто-то на цыпочках вошел в мою комнату и участливо склонился надо мной.

— Она спит? — послышался милый, хорошо знакомый мне голос князя Георгия Джавахи.

— Кажется, уснула… Не разбуди ее! — отвечала Бэлла.

— Нет же, нет! Я не сплю вовсе! — вскричала я, радуясь его приходу.

Он молча обнял меня.

— Бедная моя Люда! Чего только вы не натерпелись! — произнес он с чувством, заставившим меня расплакаться на его груди.

— Это ничего… ничего, — лепетала я сквозь слезы. — Это было испытание только… теперь все кончилось… все забыто… я нашла друзей, и мне хорошо и радостно, как было хорошо и радостно когда-то в раннем детстве.

— Ты нашла не только друзей, но и отца! — взволнованно произнес князь Георгий. — Хочешь ли, я буду отныне твоим отцом, моя Люда?

Хочу ли я? И он мог это спрашивать! Он, отец моей Нины, моей сестры по сердцу, он предлагал быть и моим отцом!.. О, такое счастье мне было не под силу!..

Я молча кивнула головой и, закрыв лицо руками, громко зарыдала блаженными, счастливыми слезами…

Теперь я уже не была одинокой. Моя голова покоилась на груди человека, пред которым я преклонялась и которого любила всеми силами души… У меня был отец, которому я дорога и нужна, как близкое существо в мире… У меня были брат и сестра, готовые отдать мне свою жизнь по одному моему слову…

Яркий солнечный день, августовский день южной осени, благоухающий ароматом созревших плодов, улыбался Гори, когда крестили Бэллу и Израила.

Их молодые, красивые лица сияли не меньше солнца, приветствовавшего с голубого неба новых христиан. Оба они были трогательно-торжественны в эти минуты. Когда они выходили из церкви, от святой купели, помазанные священным миром, на лице их, как мне казалось, появилась какая-то новая печать духовного, нравственного просветления.

Бэлла получила при святом крещении имя Елены, Израил — Арсения…

Князь Кашидзе и Тамара были восприемниками Израила, я и мой нареченный отец — восприемниками Бэллы.

Один только человек был мрачен во время великого события и последовавшего за обрядом семейного праздника. Этот человек был Хаджи-Магомет Брек — истинный фанатик-мусульманин.

— Было у Хаджи две дочери… — шептал он тоскливо, — и обе отвергли веру отцов своих и перешли в христианство… Горе старому Магомету, что не умел удержать дочерей своих в вере Аллаха!.. Аллах покарает его за это! В печали и одиночестве проведет Хаджи последние дни свои в опустевшей сакле!

— Тебе незачем ехать в твой аул, кунак Магомет, останься с нами! — ласково уговаривал его мой названый отец.

— Нет, кунак Георгий, отпусти меня с миром! — печально произнес старик. — Не место горному оленю в домашнем стойле. Оставайтесь без меня, с благословением Аллаха над вашей кровлей!

И он вскочил в седло и поскакал, упрямый старик, в свои родные горы.

Мы долго смотрели ему вслед… Вот он обогнул сад и спустился в долину… Вот он едет по берегу Куры, словно вылитый из бронзы со своим горным конем… Вот мелькнули еще раз в воздухе шелковые рукава его бешмета. Еще минута… другая… и он исчез из наших глаз надолго… быть может, навсегда…

Новая жизнь началась с этого дня в большом, словно чудом оживившемся старом джаваховском доме.

Мой названый отец наезжал к нам из Мцхета каждую неделю. Эти приезды были праздником для всей семьи.

Но и без князя Георгия жизнь проходила без тоски и скуки. Хорошенькая Елена приняла управление домом и хозяйством в свои руки. Тут и там по всему дому звучал не умолкая ее звонкий смех и веселые речи. Ее муж собирался поступить в полк, на службу государя. Он подготовлялся вместе с Андро, совершенно оправившимся от болезни и проводившим вместе с сестрой все свое время у нас. Тамара вносила целый ураган молодости и веселья в оживившийся теперь старый дом князя Джавахи, до сих пор тихо покоившийся среди своих безмолвных сторожей — чинар и кипарисов. И дедушка Кашидзе часто навещал нас, любуясь радостями и весельем молодежи.