Варфоломей почтительно стоял за креслом Господа, слева от Марии. Повинуясь приказу, он поднял к глазам некую бумагу и начал (вернее, продолжил) читать, чуть-чуть наклонившись вперед. В такой позе он напоминал интеграл.

— Пекинские газеты сообщают мнения местных астрологов, — гнусаво начал он кошачьим тоном. Вообще китайский язык со всеми этими их «мяо» звучал бы в его устах значительно естественнее русского. — Планеты видны днем и выстроились, как на парад. Меркурий предвещает наводнение, Венера — войну, Марс — пожары и войну, Юпитер — страшный голод, Сатурн — засуху…

— Вот уж воистину желтая пресса! — усмехнулся Эммануил. — Наводнение и засуха не бывают одновременно! Ну, дальше…

— Кстати, в южных провинциях наводнение. Говорят, что духи рек не расположены к правителю страны.

— Бунтовать не надо. Что там еще?

— Луна стала красной, и это предвещает несчастье. Говорят, что небо недовольно тем, что происходит на земле. Что свержение династии Юань Шикая есть причина небесного гнева.

— Так, — прервал Господь. — Возьми бумагу и пиши.

Варфоломей приготовился.

— По-китайски?

— Естественно!

— А если перевод будет неточным?

— Я просмотрю. Итак… «Небо любит справедливость и ненавидит несправедливость. Таким образом, если вести народ Поднебесной на свершение справедливых дел — это значит делать то, что любит небо. Если я делаю для неба то, что оно любит, то и небо также делает для меня то, что я люблю…» Так писал Мо-цзы [30] почти две с половиной тысячи лет назад. Но народ Поднебесной не помнит своих мудрецов. Разве справедливо противиться воле Сына Неба? Разве достойно благородного мужа участвовать в мятеже против Нефритового Императора и не признавать его власти? Небо желает, чтобы в Поднебесной царил порядок и подданные были честны и усердны в делах. Но непокорность и своенравие бунтовщиков не могли не разгневать лазурное небо. Вина за наводнение в южных провинциях полностью ложится на мятежников. Династия узурпатора Юань Шикая [31] утратила небесный мандат на правление… Так и пиши — «тянь мин».

— Но, Господи! — произнес Варфоломей. — К Юань Шикаю, конечно, относятся по-разному, но он — первый китайский император после манчжуров. Может быть, без «узурпатора»?

— Ладно. Возможно, ты прав. Тогда пиши так. Потомки Юань Шикая, посвятившего жизнь борьбе за независимость Китая, оказались недостойны своего великого предка и утратили небесный мандат на правление. В этом — причина бед. Ибо, как сказано в книге «Шу цзин» [32], «только небо наблюдает за народом, ведает справедливостью, посылает урожай и неурожай. Без неба погибнет народ. От милости неба зависит его судьба». Покоритесь же воле неба!.. И подпись: Эммануил, Нефритовый Император.

— Господи, здесь больше приняты печати.

— Ох! Привычка! Значит, печать. У нас уже готов китайский вариант?

— Да.

— Ну вот и прекрасно. Дай сюда!

Эммануил не глядя протянул руку вверх, и Варфоломей почтительно вложил в нее бумагу. Господь развернул, взглянул мельком и поднял голову.

— Варфоломей! Ну у тебя и каллиграфия! Родись ты китайцем — никогда бы тебе не стать цзиньши [33] с таким почерком.

— Я больше люблю японский стиль [34], — попытался оправдаться Варфоломей.

— Не оправдывайся! Здесь вообще нет никакого стиля, — заметил Господь и исправил пару иероглифов. — Пусть завтра это напечатают во всех газетах, а сегодня вечером передадут по радио и телевидению.

Варфоломей кивнул.

— Да, еще, — вспомнил апостол. — Император, который вступает на китайский престол, должен принести жертвы небу. Это как бы подтверждение права на правление.

— Я знаю. Жертва самому себе? А в этом что-то есть… Ну, надо так надо. Шелк, нефрит — это не так страшно. Не в первый раз! — Учитель тонко улыбнулся. — Кстати, Варфоломей, за кого меня почитают?

— Здесь все очень запутано. За новое воплощение Желтого Императора Хуан-ди, основателя китайской цивилизации, за Нефритового Императора Юй-хуанди, за сына Нефритового императора, ставшего великим монархом через десять воплощений, пришедшего со своим золотым эликсиром жизни, от которого и звезды блещут ярче, и земля полнится радостью.

Эммануил наклонил голову набок и слушал с явным удовольствием.

— За будду Амитофу, сияющего владыку запада, за Майтрейю, будду грядущего. Правда, последнее мнение, к сожалению, мало распространено.

— Из-за Хотея? [35]

— Думаю, да. Стереотип мышления.

— Значит, все дело в толстом добродушном монахе Ци Цы?

— Да, Господи. Вы не похожи.

— Черт его дернул ляпнуть перед смертью, что он — Майтрейя!

Варфоломей развел руками. Мол, данность, что тут поделаешь?

— При чем здесь тело! — пожал плечами Эммануил.

— Ни при чем. Символика. Большой живот символизирует безграничность души.

— Вот и славно. Я не собираюсь заниматься обжорством — я собираюсь проявлять великодушие. Пусть проведут разъяснительную работу среди буддистов, особенно в монастырях. Эра упорядочения вселенной, эра мировой гармонии, процветания и благополучия — эра Будды Грядущего уже настала. Скажи: они живут в эпоху Счастливого Царства, когда многие и многие могут обрести спасение. Для этого надо лишь признать Майтрейю Майтрейей. Все остальные погибнут.

— Есть еще одно «но», — сказал Варфоломей. — Дело в том, что эпоха Будды Майтрейи должна наступить только через восемь миллионов восемьсот десять тысяч лет.

Эммануил рассмеялся.

— Угу! А Калки придет через четыреста с лишним тысяч лет, когда кончится Кали-юга! Всем этим расчетам — грош цена. Для христиан всегда было характерно слишком приближать Конец Света, зато буддисты и индуисты отодвигали его в неопределенное будущее. И те и другие не правы. Я — Калки и Майтрейя.

Варфоломей склонил голову.

— Кстати, те, кто верят в то, что я — Амитофу, пусть верят. Это меня вполне устраивает, не разуверяй, — добавил Эммануил.

— А относительно остального? У нас будет каноническая позиция?

— Относительно остального — нет! Потому что я — все. Пусть верят во что верят — никакое название для меня не оскорбительно.

— Тогда прости меня, Господи, но есть и те, кто почитает тебя самозванцем и темным духом…

— А этого мог бы и не говорить! Слишком очевидное заблуждение. Кстати, где они, кто так считает?

— Пока на свободе…

— Ты слышал, как оскорбляют Господа, и ничего не предпринял? — вдруг вмешался Марк. — Только повторяешь чужие оскорбления!

Мой друг явно нарывался на неприятности. Нет, я его прекрасно понимал: аудиенция назначена нам, а Господь не обращает на нас внимания и битый час слушает разглагольствования этого сноба, который только и умеет, что молоть языком.

— Марк, — медленно проговорил Эммануил, — если уж ты решил быть моим псом, то хотя бы слушайся хозяина. Помолчи!

— Нет, — возразил Варфоломей. — Я говорю то, что должно, а меня обвиняют в неверности. После такого обвинения любой уважающий себя самурай делает сэппуку.

— Я тебе покажу сэппуку! Мы не в Японии. И если ты когда-нибудь и сделаешь себе сэппуку, самурай хр… — в последний момент Эммануил сдержался, — то только по моему приказу!

— Честь — никому! — серьезно сказал Варфоломей.

— Ах так! — Эммануил впился взглядом в интегралообразного апостола.

Обстановку разрядил Марк.

— Ладно, я согласен на дуэль, — сказал он и сплюнул прямо на палубу.

Эммануил поморщился от такого бескультурья, однако заметил:

— Марк, ты тоже мне дорог.

Тот просиял.

— Господи, неужели ты думаешь, что для меня опасен этот книжный червь?