– Бенжамен, – ответил я.

– Очень милое имя.

Как ни странно, голос у нее был такой же, как в репродукторе, – этакое облачко эфира. И, если подумать, цвет лица вполне под стать голосу. Она очаровательно улыбнулась мне:

– Ну, а фамилия? Как ваша фамилия?

Лесифр, который в этот момент проходил мимо нас, не преминул раскрыть мое инкогнито:

– Малоссен.

Она вытаращила глаза:

– А, так это вы?

Да, к тому времени это был уже я.

– Извините, я должна вернуться к микрофону.

Даже молочко свое не допила. Уже тогда от меня попахивало козлом.

И как раз о моей работе пойдет речь в башне у Лемана. Меня там ждет Сенклер собственной персоной. Он сидит за столом моего непосредственного начальника, каковой стоит рядом с ним, пятки вместе, носки врозь, грудь вперед, скрестив руки за спиной и глядя преданным взглядом. Покупателя нет. Нет и стула для меня. Все ясно. И ясный взгляд Сенклера, нашего общего начальника.

– Господин Малоссен, случай свел меня вчера с комиссаром Аннелизом у общих знакомых. И знаете, что он мне сообщил?

Я отмечаю про себя: «случай», «у общих знакомых», думаю: «Врешь ты, он тебе просто позвонил» – и говорю в ответ:

– Извините, но меня-то не пригласили.

– И тем не менее вы были главной темой нашего разговора, господин Малоссен.

– А, теперь все понятно, – говорю я.

– И что же вам понятно?

– Сон, который я видел этой ночью. Мне снилось, что у меня отрыжка шампанским.

– Этой ночью вы не видели снов, господин Малоссен. Вы нарушали внутренний распорядок фирмы, мешая полиции и ночному сторожу выполнять свои обязанности.

(Новости расходятся, как запахи.)

Леман хмурит брови. Сенклер изображает на лице искреннее сожаление.

– Ваше положение не блестяще, господин Малоссен.

(Пусть так, но оно все-таки лучше положения моего пса. Ветеринар, которого я вызвал ночью, сломал три иглы о его окаменевшую ляжку, прежде чем удалось сделать укол. Оказывается, у собак тоже бывает эпилепсия; но к вечеру ему должно стать лучше. Утром он по-прежнему показывал миру язык и ел его глазами. Та же напряженность, то же оцепенение.)

– Зачем вам понадобилось рассказывать полиции эту сказку про козла отпущения?

Вот оно что! Вот о чем комиссар толковал с ним по телефону!

– Меня спросили, что я делаю в Магазине, и я ответил.

Стол перед Сенклером абсолютно чист. Тыльной стороной мизинца он смахивает с него воображаемую пылинку.

– Мы, однако, договорились в свое время о цене вашего молчания.

Его стиль действует мне на нервы. Я ему это говорю. Говорю также, что условия существенно изменились. В Магазине рвутся бомбы. Полиция ищет бомбардира и тщательно перебирает возможные причины недовольства всех его служащих. И первый кандидат на роль подозреваемого – это я, потому что меня несут с утра до вечера. Поэтому мне и показалось вполне естественным честно объяснить главному сыщику, чем я тут, собственно, занимаюсь. А то бы он вполне мог вообразить, что я каждую ночь закладываю взрывчатку, чтобы отомстить за дневные неурядицы (я так и сказал «дневные неурядицы», в его, Сенклера, стиле).

– Но это как раз та мысль, которую вы ему внушили, господин Малоссен.

В его голосе ни следа удовлетворения. И вид искренно огорченный. Он объясняет:

– Мне даже не понадобилось вас опровергать – комиссар Аннелиз не поверил ни единому слову из того, что вы ему наговорили. Да и как он мог вам поверить? Служба технического контроля существует на всех предприятиях, подобных нашему. И, принимая во внимание ее функции, вполне естественно, что претензии покупателей адресуются к ней.

Я слушаю его и не могу поверить своим ушам. Технический контроль здесь – чистая липа, он это прекрасно знает, и я говорю ему, что он это знает.

– Ну конечно, господин Малоссен! Учитывая количество изделий, которые выходят за день из большого универсального магазина, как можно требовать, чтобы технический контроль контролировал что бы то ни было? Даже при увеличении численности контролеров – метод, к которому прибегает большая часть подобных предприятий, – количество жалоб практически не снижается. Я счел более рентабельным придать этой должности характер, если угодно, не столько технический, сколько психологический. И вы, должен вам сказать, вполне успешно справляетесь с этой ролью, которая обладает двойным преимуществом: позволяет уменьшить число рабочих мест и при этом мирно разрешать большинство конфликтов.

Действительно, в этом и заключается его гениальная теория. Он изложил ее мне вдоль и поперек в день, когда меня брали на работу. Почему я согласился играть в эту игру? Смеху ради? (Безумно смешно…) Потому что моя мать живет где угодно и с кем угодно, но только не дома, а безработица не украшает главу многодетной семьи? (Уже ближе…) Причина – в глубинах моего подсознания? (Ну уж…) Так или иначе, я согласился, чтобы от меня воняло козлом, а этот запах не вызывает симпатии.

Сенклер, должно быть, читает мои мысли, так как именно на этом этапе моего молчания задает мне загадку:

– Господин Малоссен, знаете ли вы, что говорил Клемансо о своем начальнике канцелярии?

(Плевать мне, что он там говорил…)

– Он говорил: «Если я пёрну, воняет он».

Морда Лемана начинает конвульсивно подергиваться. А Сенклер продолжает:

– А ведь масса вполне порядочных людей выступает в этой функции, господин Малоссен. Дерутся за это, горло друг другу перегрызают!

Описать Сенклера выше моих сил. Он хорош собой, умен, обходителен; это во всех отношениях удачный экземпляр рода человеческого – новый философ, новый романтик, новый лосьон для бритья. Он весь новый и в то же время вскормлен зерном традиции. Он наводит на меня тоску.

– Смотрите, как бы полиция не решила, что вы просто параноик. Представьте себе, что они захотят проверить вашу версию с козлом отпущения и опросят ваших сослуживцев. Что же обнаружит комиссар Аннелиз? Что ответственный за технический контроль ровным счетом ничего не контролирует и, следовательно, не выполняет своих обязанностей. Поэтому его и зовут каждую минуту в бюро претензий. Именно к такому выводу неминуемо придет комиссар Аннелиз. Вы согласны, я полагаю, что это будет абсолютно несправедливо? Потому что на самом деле вы прекрасно справляетесь со своей работой.

Услышав такое, я, простите за банальность, просто не нахожу что сказать. Поскольку я ничего не говорю, Сенклер продолжает:

– Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить комиссара Аннелиза, что с вашей стороны это была просто шутка. Мой вам совет, Малоссен: не играйте с огнем!

Отмечаю про себя, что я уже не «господин Малоссен», а просто Малоссен, и – поди знай, почему – вспоминаю рождественских людоедов Малыша, думаю о том, что Лауна снова одна, думаю о матери, о ее бесконечных эскападах, думаю о моей собаке, которая внезапно превратилась в собственное чучело, и от этого на душе становится так пакостно, так погано, наваливается такая тоска… И я ему говорю:

– Знаете, Сенклер, ни во что я больше у вас играть не буду. Все, ухожу.

Он сочувственно качает головой:

– Представьте себе, полиция и об этом подумала. Все перемещения по службе, как увольнения, так и прием на работу, запрещены до окончания расследования. Очень сожалею, потому что охотно принял бы вашу отставку.

– Вам придется еще больше пожалеть, когда я налью в штаны перед публикой, начну кататься по полу с пеной на губах или накинусь на этого хряка-орденоносца, перегрызу ему глотку и вырву зубами миндалины.

Сенклер машинально протягивает руку, чтобы остановить Лемана, которому уже не до смеха.

– Что ж, идея неплоха, Малоссен: Магазину как раз сейчас нужен виновный. Если вам так хочется сыграть роль сумасшедшего злоумышленника, не стесняйтесь!

Беседа закончена. До чего же он хорош собой, мой начальник Сенклер! Молод, энергичен. И стар как мир. Я выхожу из бюро претензий раньше, чем он, и, уже взявшись за ручку двери, оборачиваюсь, чтобы задать ему мою загадку: