– Сэр, паренька нигде не найдут… о-ох!

Она в изумлении уставилась на голову Джо, покоившуюся на голой груди Питера Флауэрбака.

– Сэр! Сэр!

– О… доброе утро, миссис Твимп…

– Господи помилуй! Отродясь такой распущенности не видела! Мистер Флауэрбак, сэр, я не могу поверить правоте моих глаз. Чтобы вы – да выставили себя напоказ, как искусатель детей, нет, как потаскун откроков, как педестал! Как прародитель порока, распутанник! И чтобы я взирала на такую голую бесстадность, такую утрату иллюзий!

– Успокойтесь, миссис Твимп. Это дитя прокралось сюда ночью, пока я спал. Я до сей минуты и понятия не имел, что оно рядом со мной.

– Сэр! Прошу простить меня… но воззрить его здесь… Я могла прийти только к одному злоключению.

– Оставьте нас, миссис Твимп.

– Может, попробуете возбудить его, сэр! Я думаю, его следует возбудить сию же минуту.

Адриан ощутил, как при вызванных этой репликой смешках публики Хьюго напрягся.

– Я разбужу его и пошлю к вам вниз, миссис Твимп.

– А я приготовлю воду для его осквернения. И она удалилась под одобрительные аплодисменты.

Адриан сел и уставился перед собой.

– О Господи! Что я наделал? Что, во имя Бо-жие, я наделал?

– С добрым утром, сэр.

– Ах, Джо, Джо! Зачем ты пришел ко мне этой ночью?

– Вы же мой спаситель, сэр. Миссис Твимп сказала, что мне всегда следует помнить об этом. А вы говорили, что я должен спать только с моим спасителем.

– Дитя, я подразумевал…

– Я что-то сделал не так, сэр? Вам не понравилось?

– Мне снилось… Не знаю, что мне снилось. Скажи, что я спал, Джо. Скажи, что проспал всю ночь.

– Вы были со мной очень ласковы, сэр.

– Нет! Нет! Нет!

Свет погас, гром аплодисментов отметил конец акта, и они полежали еще немного, пока кровать ехала за кулисы, где подпрыгивала от волнения Дженни.

– Чудно! – воскликнула она. – Ты только послушай! Здесь люди из «Граниад»[59] и из «Файненшиал таймс» тоже.

– «Файненшиал тайме»? – переспросил Адриан. – Это что же, Тим Андерсон задумал основать компанию «Флауэрбак Лтд.»?

– Нет, здесь их театральный критик.

– Не знал, что у них такой имеется. Кто, к черту, читает театральную критику в «Файненшиал тайме»?

– Если рецензия будет хорошая, все прочтут, потому что я собираюсь увеличить ее и вывесить на стене театра.

– Когда заканчивается антракт? – спросил Хьюго.

Никто на последующей вечеринке не спорил с тем, что это была лучшая постановка за всю историю театрального Кембриджа, что Хьюго и Гэри, в частности, предстоит на многие недели стать темой разговоров в Вест-Энде, что Адриан проделал отличную работу, адаптировав Диккенса для сцены, и что он должен написать новую пьесу для Дженни, как только ту возьмут в Национальный, до чего остались считанные дни.

– Мой дорогой Хили! – Чья-то рука легла на плечо Адриана. Он обернулся и увидел улыбающегося Дональда Трефузиса.

– Здравствуйте, профессор. Ну, как вам?

– Триумф, Адриан. Подлинный триумф. Чрезвычайно похвальная адаптация.

– Сойдет за мою оригинальную работу? Трефузис принял озадаченный вид.

– Ну, помните, задание, которое вы дали мне в начале триместра?

– Адаптировать чужой роман? Это и должно было сойти за оригинальную работу? Вы меня, должно быть, не поняли.

Адриан был немного навеселе, и хотя он сто раз прокручивал в голове этот миг, все и всегда происходило в квартире Трефузиса и, конечно, без звучащей где-то на заднем плане песенки «Врежь мне твоей ритмической палочкой».

– Да нет же, профессор. Я не об этом. – Адриан откашлялся. – Я спросил, сойдет ли в качестве оригинальной работы роман «Питер Флауэрбак»?

– О, разумеется, разумеется. Всенепременно. Я-то на минуту подумал, что вы…

Бриджит Арден, пышнотелая актриса, с таким успехом сыгравшая миссис Твимп, подошла к ним и поцеловала Адриана в губы.

– Джулиан скрутил в нижней гримерной косячок, Ади. Присоединяйся к нам.

– Ха! Отлично! Скрутил косячок! Ну, великолепно! Как мне это нравится… она, э-э, просто… ну, вы понимаете, – пытался объяснить Адриан, пока оба они смотрели, как Бриджит шустро сбегает по лестнице.

– Разумеется, дорогой коллега! Так вот, я на минуту подумал, как я уже говорил, будто вы ожидаете, что я сочту удовлетворительным выполнением задания адаптацию вашего романа. Но сочинение его я принимаю, и с удовольствием. Превосходная концепция. Он превысил самые оптимистические мои ожидания.

– Вы хотите сказать, что знаете?..

– Помимо трехсот сорока семи анахронизмов, которые еще предстоит обнаружить доктору Андерсону и его группе, мне выпал счастливый случай побывать однажды под вечер у вас на квартире. Как я сумел перепутать лестницы А и Г, представить себе не могу. Обычно я не настолько рассеян. Однако, еще не успев сообразить, что ошибся, я споткнулся о вашу рукопись.

– Споткнулись о пачку бумаг, завернутых в одеяло и спрятанных наверху книжного шкафа?

– Когда я в ударе, я обо что только не спотыкаюсь. Еще первокурсником я ухитрился споткнуться о Кембридж.

– Не сомневаюсь.

– Нелепая небрежность с моей стороны, я знаю. Впрочем, это недуг не одной только старости. Насколько мне известно, ваш друг Гэри Коллинс тоже как-то споткнулся и упал прямо в мою квартиру. А в ней, сколько я понимаю, не успев понять, куда он попал, споткнулся о телефон. Такие недоразумения случаются чаще, чем кажется многим.

– О господи. Но если вы знали все с самого начала, почему же вы…

– Не поднял шума? У меня имелись на то свои причины, и ваша рукопись образцово им соответствовала. Английское отделение Святого Матфея никогда еще не получало так много новых исследователей и такого притока субсидий. Одно только Диккенсовское общество Чикаго… впрочем, вам это не интересно. Я искренне восхищен. Вот уже второй раз вам не удалось разочаровать меня. В наши дни так трудно найти хорошего плута. Вы сокровище, Адриан, подлинное сокровище. Хотя одно мне не ясно. Почему вам пришла в голову счастливая мысль сделать местом нахождения рукописи Святого Матфея, а не университетскую библиотеку?

– Ну, я хотел, чтобы она стала собственностью колледжа. В то время я предполагал, что именно вы ее опубликуете.

– И, когда выяснится правда, тухлые яйца полетят в меня? Примерно это я и подозревал. Нет, вы слишком великолепны. Я уверен, мы с вами подружимся.

– Нет, я не совсем это имел в виду…

– Вы оказали своему колледжу великую услугу. Теперь я оставлю вас, уступив место предстоящим увеселениям, бесчинству, наркотикам и плотской разнузданности. Силен с его злобными морщинами не нужен на игрищах юности. О, смотрите, вон – тот молодой человек из Нарборо, которого вы при первой нашей встрече обставили на крикетном поле. Превосходное исполнение, мой дорогой Карт-райт. Не стыжусь признаться, что я плакал, не таясь.

Хьюго неуверенно кивнул и подошел к Адриану, раскрасневшийся, пошатывающийся, бутылка в одной руке, сигарета в другой.

– И кто это к нам пришел? – поинтересовался Адриан. – Аллегория Разгула и Падения?

Хьюго радостно рыгнул и ткнул пальцем в прощавшегося с Дженни Трефузиса.

– А я откуда-то знаю этого старого пердуна, – выговорил он.

– Ты говоришь о старом пердуне, которого я люблю. Этот старый пердун – гений. Этот старый пердун выиграл тысячу фунтов, поставив на Чарт-хэм-Парк против Нарборо-Холл. Уж крикетный-то матч ты помнить должен.

– Ах да, верно. Ты тогда смухлевал.

– Смухлевал?

– Дональд Трефузис. Дядя Филипа Слэйттери. Друг старины Биффо Биффена из нашей школы. Я все помню. Мнемозина, не следует этого забывать, была матерью всех муз.

Адриан удивленно вгляделся в него.

– Совершенно верно.

– По крайности, согласно Гесиоду. Так что он здесь делает, этот старый пердун?

– Он казначей кембриджского театра. К ним подошли Дженни и Гэри.