— Нет, я только что подошёл. Я… вовсе не подглядывал. Могу я поднести вам огоньку?

— О, ну спасибо. Бросьте мне коробок, пожалуйста. — Она закурила, глядя на Аллейна поверх изящных тонких рук, затем снова повернулась к своему пейзажу.

— Изумительная картина, — невольно вырвалось у Аллейна.

Женщина вздёрнула тонкое плечико, словно голос Аллейна проткнул ей барабанную перепонку, что-то невнятно пробурчала и вернулась к работе. Взяла палитру и принялась размазывать ножичком тонкий слой краски.

— Надеюсь, вы не собираетесь что-нибудь менять? — не сдержался Аллейн.

Художница обернулась и недоуменно уставилась на него.

— А почему бы и нет?

— Потому что это уже — совершенное творение. Вы… повредите ему… О, простите! — спохватился Аллейн. — Жуткая бесцеремонность с моей стороны, я понимаю. Извините, Бога ради.

— Да бросьте вы, — нетерпеливо отмахнулась незнакомка и, запрокинув назад голову, вгляделась в картину.

— Мне просто показалось… — неуклюже проблеял Аллейн.

— А вот мне показалось, — оборвала его художница, — что, вскарабкавшись на этот чертовски неудобный насест, я хоть чуточку смогу поработать в одиночестве.

— Сейчас поработаете, — заверил Аллейн, кланяясь её гордому профилю. Он попытался вспомнить, случалось ли ему хоть раз выслушивать подобные колкости от абсолютно незнакомого человека. Пожалуй, лишь несколько раз, причём — исключительно от личностей, которых ему приходилось допрашивать как офицеру Скотленд-Ярда. В тех случаях он всё равно стоял на своём. На сей же раз было совершенно очевидно, что ему не остаётся ничего иного, как извиниться и сгинуть. Уже дойдя до трапа, Аллейн обернулся.

— Если вы хоть что-то измените, даже самую малость, то станете преступницей, — твёрдо заявил он. — То, что вы создали — настоящий шедевр. Даже я это вижу, а я…

— … ни уха ни рыла в живописи не смыслю, но знаю, что мне это нравится, — свирепо закончила за него колючая незнакомка.

— Я собирался закончить фразу совсем другой банальностью, — миролюбиво произнёс Аллейн.

Впервые за все время художница удостоила его внимательным взглядом. Уголки её рта неожиданно вздёрнулись в очаровательной улыбке.

— Хорошо, — вздохнула она. — Что-то я веду себя чересчур сварливо. Настал мой черёд принести вам свои извинения. Я думала, что передо мной — самый обычный зевака-дилетант, который всем даёт поучительные советы.

— Боже упаси!

— Собственно говоря, я ничего особенного делать и не собиралась, — сказала она внезапно смущённым тоном, словно оправдываясь. — Вся загвоздка вот в этой фигуре на переднем плане — я слишком поздно про неё вспомнила. Я ведь начала работать всего за час до отплытия. Мне казалось, что в ней присутствовали голубовато-серые тона, но я точно не помню — где именно…

Она озабоченно замолчала.

— Конечно, присутствовали! — обрадованно воскликнул Аллейн. — Отражение воды на внутренней поверхности бёдер. Неужели не помните?

— Ей-богу! Точно — вы правы! — возбуждённо вскричала она. — Сейчас, подождите минутку.

Художница выбрала тонкую кисточку, провела по размазанной краске, на какое-то мгновение застыла, словно прицеливаясь, а потом аккуратно чиркнула по холсту.

— Вот так?

Аллейн ахнул.

— Совершенно идеально. Теперь уже точно — все. Баста. Можете расслабиться.

— Ну, хорошо, хорошо. А я и не подозревала, что вы тоже из художественной братии.

— Нет, я вовсе не художник. Все дело тут только в моей несносной самоуверенности.

Она начала складывать кисти.

— Что ж, должна отметить, что для непрофессионала вы необычайно наблюдательны. У вас замечательная зрительная память.

— Не совсем, — признался Аллейн. — Она у меня скорее — синтетическая.

Художница вскинула брови.

— Вы имеете в виду, что тренировали её специально?

— Да, в силу вынужденной необходимости.

— Почему?

— Хорошая зрительная память — одна из самых необходимых составных частей моей профессии. Позвольте, я возьму ваш ящичек.

— О — спасибо. Осторожнее с крышкой — она немного перепачкана. Было бы жалко испортить такие шикарные брюки. Подержите этюд?

— Может быть, я помогу вам спуститься? — предложил Аллейн.

— Я справлюсь сама, благодарю, — отрезала незнакомка, перебрасывая ногу через борт шлюпки.

Аллейн осторожно поставил холст перед собой на поручень и пристально всмотрелся. Темноволосая женщина, спрыгнув на палубу, приблизилась к нему, глядя на своё творение безразличным взором художника.

Аллейн хлопнул себя по лбу.

— Господи, ведь вы же, наверное — Агата Трой!

— Да, это я.

— Боже, что я за безнадёжный тупица!

— Почему? — изумилась Агата Трой. — Вы мне как раз здорово помогли.

— Спасибо, — сокрушённо покачал головой Аллейн. — Я ведь всего год назад посещал вашу персональную выставку в Лондоне.

— В самом деле? — с полным отсутствием какой-либо заинтересованности переспросила она.

— И как я сразу не догадался? Мне кажется, что есть нечто общее между этим этюдом и вашей картиной «На стадионе». Вы не находите?

— Да, вы правы. — Агата Трой вскинула брови. — У них единая композиция — расходящиеся лучом линии — и схожая цветовая гамма. И — одинаковое ощущение. Ладно, пойду к себе в каюту переодеваться.

— Вы сели на пароход в Суве?

— Да. Когда я посмотрела на причал с главной палубы, зрелище меня настолько захватило, что я сразу схватила кисти с красками и примчалась сюда.

Она подняла ящичек за ремни, перебросила его через плечо и взяла этюд в руку.

Аллейну вдруг остро захотелось проводить её.

— Могу я… — вырвалось у него.

— Нет, спасибо, — сухо покачала головой Агата Трой.

С минуту она постояла, глядя на берега Фиджи. Лёгкий бриз трепал её коротко подстриженные тёмные волосы. Аллейн залюбовался изящными чертами лица художницы, ямочками на щеках, тонкими, красиво изогнутыми бровями, глубоко посаженными темно-синими глазами. Солнечные лучи золотили оливковую кожу её лица, а забавная зелёная клякса на щеке придавала ему какую-то особую и тёплую прелесть. Во всем облике Агаты Трой чувствовалось внутреннее благородство. Внезапно, прежде чем Аллейн успел отвести взгляд в сторону, она обернулась, и их взгляды встретились.

Аллейн словно оцепенел. Глядя на её лицо, медленно розовевшее под его пристальным взором, он вдруг почувствовал, что знает эту женщину уже давно. Ему казалось, что он способен предугадать её мысли, движения и поступки, интонации чистого и строгого голоса. Словно он уже давно думал и мечтал о ней, а встретил впервые только теперь. Внезапно Аллейн спохватился, что уже давно стоит, превратившись в статую, и пожирая художницу глазами. Прелестное лицо Агаты Трой стало пунцовым до корней волос и она отвернулась.

— Простите меня, — стараясь придать голосу ровность, проговорил Аллейн. — Я загляделся на зеленое пятно, которое вы посадили себе на щеку.

Она поспешно провела рукавом по щеке.

— Я пошла вниз, — сказала она.

Аллейн посторонился, давая ей пройти, и снова поразился охватившему его столь удивительному чувству давнишнего знакомства с этой женщиной. Он не преминул заметить, что от неё пахнет терпентином и краской.

— Ну… до свидания, — неуверенно произнесла Агата Трой.

Аллейн усмехнулся.

— До свидания, мадам.

Художница принялась осторожно спускаться по трапу; двигалась она бочком, держа непросохший этюд над поручнем. Аллейн отвернулся и закурил сигарету. Внезапно с нижней палубы донёсся топот ног и послышались громкие возбуждённые возгласы. Почти одновременно в ноздри Аллейну шибанул аромат красного жасмина. Потом раздался воркующий голос корабельной красотки.

— Ох, пардон. Спускайтесь, прошу вас. Сюда, парни, к трапу! Ой, это вы нарисовали? Мозно подглядеть? Я просто балдею от зывописи. Ах, шарман — полюбуйтесь, ребята! Ой, это ведь наш причал! Какая досада, что вы не успели закончить — вот было бы здорово! Смотрите, парни — узнаете наш причал? Мозет, фотография у кого-нибудь есть? Вообще, с худозником на борту надо дерзать ухо востро. Давайте познакомимся, что ли? Это — моя шайка. А зовут меня Виргиния Ван Маес.