Приведенный выше фрагмент воззвания Махно характерен и еще в одном отношении — он демонстрирует представления Махно об источнике его власти. Это революция и повстанцы. Пока Махно готов отчитываться в своих действиях прежде всего перед армией, а не перед населением. Позднее, когда вновь станут формироваться гражданские структуры движения, положение изменится.

Махно направил большевистские части на подступы к Екатеринославу. Это была ошибка, которая дорого стоила повстанцам. Большевистские отряды были разбавлены большим числом новобранцев и уступали повстанцам в боеспособности. Часть вооруженных рабочих была настроена пропетлюровски и в решающий момент даже ударила в тыл махновцам^{204}. Подошедшие под Новый год свежие петлюровские части прорвали фронт и одним ударом выбили махновцев из города^{205}. Неудачливым союзникам оставалось лишь обвинять друг друга в поражении. Из Екатеринослава Махно сумел вывести лишь около 200 бойцов^{206}.

Первый опыт взаимодействия с коммунистами оставил у Махно отрицательное впечатление об этой партии: «они не сохраняют позиции, а держатся власти и думают, что за них кто-то будет воевать», — говорил он Чубенко, — «Когда он занял Екатеринослав, совместно с коммунистами, то они не (стремились удержать) город, а старались сорганизовать ревком»^{207}. По воспоминаниям Г. Колоса, Махно «ругал большевиков и говорил, что нужно к черту поразгонять все большевистские штабы», воспринимая их уже как противников в борьбе за повстанчество^{208}.

В. Голованов считает: «Но махновцам в то время Екатеринослав был совсем не нужен. Махно, собственно говоря, и не скрывал, что вся эта затея ему представляется только набегом, чисто военной, тактической операцией по раздобыванию оружия. Удерживать город он не собирался»^{209}.

С этой версией автора «художественного исследования» трудно согласиться. Если бы Махно не собирался удерживать город (как говорил Белашу уже после поражения — мол, не очень-то и хотелось)^{210}, он бы и покинул его до подхода новых сил петлюровцев — для этого было предостаточно времени. Махно вел себя иначе. Он на всякий случай погрузил трофеи в вагон, но принял участие в налаживании местной власти, наведении порядка в городе, организации обороны. Махно собирался действовать в зависимости от обстановки: не получится удержать город, не страшно, получится — еще лучше, можно будет распространить новые свободные отношения на городскую среду. Как показали события 1919 г., Махно понимал — без города его «освобожденный район» существовать не может, крестьяне без рабочих не могут создавать новое общество.

Отступив за Днепр, Махно не допустил гайдамаков на Левый берег. Западная граница махновского района стабилизировалась.

В итоге развития движения к 1919 г. возникло территориальное образование со стабильным ядром, самостоятельной разветвленной социально-политической инфраструктурой, в центре которой стояла военизированная организация анархо-коммунистов и ее лидер Н. Махно. В 1917— 1918 гг. лидеры движения приобрели богатый военно-политический опыт. Махно стремился к расширению и равноправному партнерству с другими радикальными движениями — большевиками и левыми эсерами. Однако первый серьезный опыт такого взаимодействия в Екатеринославе был неудачен.

Взаимоотношения с центральной советской властью представляют собой наиболее драматичную сторону истории махновского движения. Основу сотрудничества этих двух сил составляла не только совместная борьба с белыми, но и близость лозунгов, образов будущего «без помещиков и капиталистов», самосознание себя как «советских». Разногласия были очевидны, но первоначально обе стороны надеялись на то, что союзник осознает свои ошибки.

Если большевистское руководство возлагало в этом надежды на комплекс воспитательных и реорганизационных мероприятий, то Махно скорее на логику революционного процесса, на сближение авангарда революции с позицией широких трудовых масс, в том числе и крестьянских: «…В этих зеленых, толстых и сочных стебельках растет великая, не подлежащая цифровой оценке помощь революции. Нужно только, чтобы революционные власти поумнели и отказались от многого в своих действиях; иначе ведь население пойдет против революции: иначе население, трудовое население не найдет в завоеваниях революции полного удовлетворения и одним только отказом оказать революции добровольную материальную (в смысле пищи) помощь нанесет ей удар несравненно более сильный, чем какие бы то ни было вооруженные отряды калединской, корниловской и иной контрреволюции»^{211}, — вспоминал Махно о своих надеждах в отношении большевиков. Увы, большевики «не поумнели», и коммунистическая власть столкнулась с крестьянством.

Первые сведения о махновцах донесла до Красной Армии разведка: «По всей линии оперирует Махно со своими войсками. Войско у него организованное, командный состав подобранный, сознательный. Совсем иное войско там оперирует — добровольцы. Чувствуется страшная ненависть к петлюровцам…»^{212} К этому моменту махновцы контролировали район Орехово — Пологи — Воскресенская — Лозовая. Красное командование стремилось выйти сюда и превратить действующие здесь партизанские соединения в красные полки.

Между тем махновцы, еще в начале января вобравшие в свой состав несколько тысяч полувооруженных повстанцев Приазовья, страдали от нехватки боеприпасов и винтовок. Несколько дней боев с белыми — и боезапас был израсходован, а повстанцы прижаты к Гуляйполю. Сдавать свою «столицу» они не хотели. 24 января — 4 февраля 1919 г. здесь велись ожесточенные бои с переменным успехом. Лишенные патронов бойцы отбивались от превосходящего их по численности неприятеля в штыковых схватках.

Несмотря на противоречия с большевиками, махновцы в сложившихся условиях были обречены на союз с ними. Единственную возможность достать боеприпасы и вооружение давала Красная Армия. Еще в начале января Махно приказывал Чубенко: «Может удастся соединиться с Красной армией, которая по слухам захватила Белгород и перешла в наступление по всему Украинскому фронту. Если будешь иметь с ней встречу, заключи с ней военный союз»^{213}. Махно не дал Чубенко полномочий на ведение каких-либо политических переговоров с красными, и эмиссар «батько» ограничился лишь заявлением о том, что «мы все идем за советскую власть»^{214}.

С севера в район действий Махновцев входила Особая группа красных под командованием Дыбенко. Павел Ефимович Дыбенко представлял собой тот характерный тип революционера, который метался между анархизмом и большевизмом, сочетая свойственное многим анархистам буйство с большевистской авторитарностью. Как и Махно, он вышел из низов, и уже в юности, работая грузчиком, вступил в контакт с революционным подпольем, вернее всего — анархистским (сам Дыбенко позднее пытался представить себя старым большевиком). Но кружок, к которому примкнул Дыбенко в Риге, был не террористическим, а пропагандистским, посему юноша не оказался на каторге, а был призван во флот. Там он связался с большевиками и принялся за пацифистскую пропаганду. Дыбенко к тому же отличался физической силой, что помогло ему приобрести авторитет среди матросов. После начала революции 1917 г. Дыбенко стал депутатом Гельсингфорсского совета, а в мае возглавил Центробалт — организацию матросов Балтийского флота, среди которых были широко распространены не только большевистские, но и анархистские идеи. Эта позиция предопределила дальнейшую карьеру Дыбенко. Большевик во главе Центробалта — большая удача Ленина.