— Ваш там, только что приехал, — сказал он, не скрывая брезгливости.

— Наш? — удивился Паша, но тут же понял, о чем он, и поспешил откреститься, — нет, я не с ним.

— Нет? — удивился паренек. — Тогда кто же ты?

— Я за детьми пришел, которых этот украл.

— Вот как, — паренек заторопился, потянул Пашу за рукав. — Пойдем-ка, пока Жирный тебя не увидел.

Они зашли за пальмы, прошли мимо песочницы, и один из малышей, заплакав, бросился к мальчишке и уткнулся ему в грязные колени. Тот подхватил ребенка на руки жестом опытной матери и пошел дальше, к площадке, вокруг которой расположились большинство домов деревни. Площадка выглядела по-африкански ритуальной, была круглой и плотно утоптанной. Впрочем, было ясно, что большое число людей не собиралось здесь довольно давно: тут и там из пыли торчали сочные, ярко-зеленые кустики травы. Посреди площадки возвышались два ровных ряда камней — по семь с каждой стороны. Они делили пространство на два полукруга, между ними оставался лишь узкий коридор, пройти в котором мог бы далеко не каждый взрослый. Центральные камни были самыми большими, высота остальных уменьшалась по мере приближения к краю ряда. Каждый камень имел форму сильно вытянутого вверх пятиугольника и был почти плоским. Время не оставило на них своих следов, они были будто только что высечены — такой четкой и правильной была их форма. Цвет камней Паше чрезвычайно понравился, они были ярко-зелеными, с многочисленными серовато-белыми вкраплениями, что придавало камням какой-то удивительно мягкий и умиротворяющий оттенок. Паша залюбовался и потому вздрогнул, когда провожатый спросил:

— Нравится?

— Очень, — совершенно искренне ответил Паша.

— Это наша Малышка, — сказал мальчишка, будто речь шла о ком-то одушевленном.

— В каком смысле — малышка?

— Не знаю, так это место называли наши старшие. Нам они никогда ничего не объясняли. Ну, пойдем?

И он направился к хижине, на крыше которой развевался разноцветный флаг.

Внутри дом поражал своим аскетизмом. Гамак, застеленный серым одеялом, тяжелый стол темного дерева и скамья со спинкой, подвешенная к потолку на железных цепях, — вот и все, что в нем было.

Широким жестом указав гостю на скамью, хозяин дома по-барски развалился в гамаке.

— Меня зовут Пират, — пояснил он, набивая табаком трубку.

— Паша.

— Имя чудное. Ты что, с той стороны?

— Да, а как ты понял?

— А как же мне не понять, когда наших много на ту сторону ушло. Некоторые возвращались, рассказывали, что там и как. Малышневка — очень старая деревня. Ее построили те, кто решил никогда не взрослеть. Здесь никто никогда не старел, не болел и не умирал. Мальчишек — тех, кто построил деревню — я знал лично. Хорошие были ребята. Ходили по деревням, звали всех, кто не хотел вырастать. Сюда шли многие, и с удовольствием шли — видели ведь, как здорово здесь все устроено. Но скоро все это веселье надоело. Кто поменьше, заскучал по маме, старшие просто начали маяться от безделья. И оказалось, что выйти нельзя.

— Как — нельзя?

— Видел дубы? Там человека настигает резкая боль. Взрослого — если пытается войти, ребенка — если пытается выйти.

— Почему?

— Я так думаю, что там расти начинаешь очень быстро. И умираешь или от боли, или уже от старости. Мы потеряли десять человек, прежде чем поняли, что выхода нет. Успокоились, начали налаживать жизнь. Все бы хорошо, но те, кто построил деревню, прямо с ума начали сходить. Они шептались по углам о чем-то с мрачными лицами, девчонки плакали. Пару раз я услышал слово «преступление». Они как безумные искали выход, и нашли его за старой дубовой дверью — там, за малышкой. Мы и раньше интересовались этой дверью. Ту часть ограды построили не наши старшие. Они просто воспользовались стеной, чтобы надо было таскать меньше бревен. Так они говорили. По ночам оттуда раздавались жуткие звуки, через дверь просачивались клубы какого-то странного дыма. Один из старших рискнул туда зайти. Вернулся через день, измученный, грязный, покрытый ссадинами и кровоподтеками. Он сказал, что выход найден, за дверью лабиринт, пройдешь его и попадаешь в иной мир, где идти можно куда хочешь. Свобода — без Камней, без родных и близких. Но такая свобода оказалась нужна многим. За несколько лет туда ушли все без исключения старшие, а потом и все, кто был хоть немного сообразительнее головастика. Теперь нас только двенадцать.

— А ты?

— Я? Я не люблю перемен. Может, я и ушел бы отсюда вслед за всеми. Но вот только однажды утром я проснулся и понял, что все, кто здесь остался — это маленькие дети, и кому-то надо за ними присматривать. Вот так мы с ними и живем. Я им теперь вроде мамы. Последние четыреста лет.

— Четыреста?! Сколько же тебе?..

— По моим приблизительным подсчетам, около восьмисот.

— Можно сойти с ума… — испугано проговорил Паша. — Что же здесь можно делать восемьсот лет?

— Мы просто живем. Стирка, уборка, обед — глядишь, и день пролетел.

Паша замолчал и, побледневший, откинулся на спинку подвесной скамьи. Потом спросил:

— А что с теми мужчинами? Зачем им наши малыши?

— Я знаю о них не так уж много. В первый раз они пришли сюда лет тридцать назад. Они торговцы, и здесь проходит их торговый путь. Туда и обратно они идут основательно нагруженные товаром. Малыши, как я понял, тоже товар, особенно самые маленькие. С вашей стороны их охотно покупают. Я в эти дела не лезу, мне бы своих не проворонить.

— Еще один вопрос, — сказал Паша, — ты говорил, что отсюда не выйти. Но наши-то малыши уже были здесь и ушли. Как такое может быть?

— Так они пробыли здесь недолго, — ответил Пират, — если и выросли за это время, то совсем немного.

— Значит, времени у меня мало.

— Боюсь, ты их не спасешь. После побега торговцы стали внимательными, следят за детьми в оба, и может быть, даже запирают. Так что уходи, пока не пришел их старший. Вот с кем я бы точно не хотел встретиться на твоем месте.

— Я не могу бросить детей, — Паша был категоричен. В этот момент кто-то робко постучал в дверь. Пират открыл. На пороге стояли все жители Малышневки. Судя по вытянутым шеям и горящим глазам, они сгорали от любопытства.

Самыми старшими среди них были два девятилетних негритенка. Они были так похожи друг на друга, что Пашка сначала принял их за близнецов, но потом пригляделся и понял, что Мастер Погоды и Мастер Леса (так представил их Пират), совсем разные. Следующим по возрасту шел восьмилетний Попугайчик. Он был толстеньким хорошеньким мальчиком, а на голове у него как попугайский хохолок торчал задорный вихор. Девочке, которую он держал за руку, — единственной в этой деревне — было лет семь. Она была очень подвижна, даже вертлява, и звалась Огонек, хотя Паша и не понял, почему: она была не рыжей, а черноволосой, и отличалась восточным разрезом глаз и круглым желтокожим лицом. Остальные семь мальчишек были очень маленькими: года по четыре и даже меньше. Они стояли за спинами старших и держали друг друга за немытые ручонки.

Паша сразу понял, что с такой армией нечего и думать о войне.

— А почему у них такие странные имена? — спросил он Пирата, — Что за имя — Мастер Леса?

— Как — странные? — в свою очередь удивился тот, — если человек родился мастером леса, нельзя же назвать его Рваным Сапогом.

— То есть ты хочешь сказать, что Мастер Погоды может вызвать дождь, или наоборот, разогнать облака?

— Может. Конечно, может. А как иначе мы вырастили бы пальмы — в нашем-то холоде?

— А Огонек?..

— Может зажигать все, даже железо — уж такой у нее характер.

Девочка лукаво улыбнулась, подняла вверх руку, и на ладони у нее заплясало крохотное пламя.

— Так это же здорово! — Паша воодушевился. — Мы же сейчас просто подожжем этого Жирного! Хижину подожжем — я имею в виду. А пока он огонь тушит, я успею унести детей.

— Даже и не думай, умник. Я знаю, ты думаешь, я — трус. Может, когда-то это и было так, но не сейчас. Не сейчас! Послушай: несколько сотен лет назад я сбежал сюда. Сбежал, потому что родился выродком. Знаешь, что это значит? Все, кто меня окружал, могли говорить с камнями, инородцы говорили с другими вещами: с травами, деревьями, с чем-то еще. И поэтому у каждого было дело. Мой отец строил прекрасные дома, я думаю, некоторые из них еще сохранились в Камнелоте. Мама — Агат — вырезала превосходные камеи. А у меня в жизни было два пути: сидеть у них на шее, или уходить к торговцам, которых многие в нашей стране презирают. Я не хотел делать выбор и спрятался в Малышневке. Сначала мне было хорошо, потом я стал отчаянно скучать, впрочем, как и все. Но через лабиринт идти побоялся. Струсил. У меня ведь не было никаких способностей. Я думал: вдруг не справлюсь? И так, незаметно, остался самым старшим. В какой-то момент мне стало так тоскливо, что я почти решился уйти, но не смог бросить малышей.