— Здравствуй, здравствуй, Янко! — прервал его раздумья усатый железнодорожник и помахал ему рукой.

— Штрафствуй, штрафствуй! — ответил Янко и словами и жестами. А когда скрылась из виду сторожка с приветливым железнодорожником, он повернулся к Перко: — Что значит слово «штрафствуй»?

Перко объяснил. Ну и попыхтел над ним Янко, пока не выговорил правильно. Затем пошли расспросы о других словах. Он хотел знать, как называются по-словенски пробегавшие за окном предметы. Одни слова ему удавались с первого раза, например небо, гора, поток, река. Другие — дорога, здание, сосна, — как он ни бился, никак не выходили. Перко терпеливо и охотно учил его словенским словам и фразам.

Разговор их привлёк внимание соседей по купе.

— Ну и дела! — вздохнула пожилая крестьянка. — Такой большой мальчик должен сызнова учить родной язык!

Наконец первый урок словенского языка утомил Янко, и Перко перешёл к рассказам о партизанской борьбе в лесах и горах, мимо которых они проезжали. Рассказал ему и об отце, и о его отряде. Сердце Янко преисполнилось гордости. Время от времени он высовывался в окно.

— Разве мы ещё не приехали в Тенчах, в Сте… Сте…

— В Стеничи, — помог ему Перко.

— …Сте-ни-чи?

— Потерпи, к вечеру приедем. А сейчас будет Крань. Это моя родина.

Янко с интересом рассматривал показавшиеся вдали заводские трубы, а Перко развлекал его весёлыми рассказами о своём детстве.

Платформа была запружена людьми.

— Сколько народу! — крикнул Янко.

Перко тоже удивился.

— Что здесь празднуют? — спросил он человека, который, отделившись от толпы, подбежал к вагону ещё до остановки поезда.

В ответ грянуло дружное:

— Здравствуй, Янко!

Янко пришлось выйти на перрон. Со всех сторон его осыпали приветствиями, цветами, подарками…

Трое рабочих в синих комбинезонах протолкались сквозь толпу. Один держал набитый ранец, второй — лыжные ботинки, третий — лыжи.

Янко с любопытством взял лыжи.

— Зимой, когда будет снег, я приеду в Стеничи и научу тебя ходить на лыжах! — крикнул ему Лойзе в окошко.

Янко поблагодарил за подарок, и тут свист паровоза напомнил ему о том, что пора возвращаться в вагон.

На скамьях и полках купе его ждали свёртки, коробки, книги и цветы. Глядя на них, он улыбался от счастья и изумления, будто видел волшебный сон.

— То ли ещё будет в Любляне! — заметил кто-то из пассажиров.

— Все как один радуются, что Янко возвращается, что справедливость восторжествовала, — сказал сосед Перко.

— А счастливее всех его мать, — с грустной улыбкой добавила женщина, думавшая о своём единственном погибшем сыне.

Ана ещё не знала о том, что сын её едет домой. С того самого дня, как она вернулась из Германии, на Слемене царила мёртвая тишина.

Только с приходом Ловренца Слеме оживилось.

— Эй, Ана! Женщины, где вы? — крикнул он, въехав пополудни во двор. — Поторапливайтесь, если хотите к вечеру вспахать и посеять! Где пшеница?

Вскоре он уже весело погонял лошадей:

— Ну, Гнедко! Давай, Белый, давай!

— Земля твёрдая, — сказала Ана. — Дождя бы.

— Не дождя, а целого наводнения! Земля совсем ссохлась, летом и то была рыхлее. Потому так трудно пахать.

— И вообще всё идёт труднее, — вздохнула Ана. — Тогда ты говорил, что к осенней пахоте Янко будет дома…

Ловренц задумчиво посмотрел на дорогу.

— До сих пор никаких вестей?

Ана отрицательно покачала головой.

— Ежели наши обещали его искать, то, уж поверь мне, будут искать, пока не найдут! — уверенно воскликнул Ловренц. — А коли за поиски взялся журналист Перко, то будь спокойна, мигом его сыщет.

— Думаешь? — с надеждой спросила Ана.

— Вот увидишь, в один прекрасный день Перко заявится с ним без всякого предупреждения. Знаю я этих журналистов. Любят устраивать сюрпризы. В войну, бывало, всегда приносили в отряд ворох новостей. И каких! Варшава освобождена, Белград взят, в Вене русские. Журналисты шутя освобождали большие города, огромные территории, а мы кровью поливали каждый бункер, каждую пядь земли.

— Твоими бы устами мёд пить!

Ловренц не нашёлся, что сказать. Ни днём, ни ночью не знал он покоя, оттого что Ана вернулась без Янко. С досады он яростно накинулся на работу.

Ана тоже молчала, целиком погрузившись в свои мысли. Подумать только, Янко был почти что в её руках и вдруг за одну ночь словно в воду канул. Грот просто глумился над ней. Сбежал, мол, неизвестно куда, лишь бы к ней не возвращаться. А госпожа Грот и её сестра, которая привезла Янко в суд, клялись, что не знают, куда он его дел. Навсегда она его потеряла, как думает бабушка, или сбудутся предсказания Ловренца? Если б сбылись!

Шум автомобиля на дороге привлёк внимание Ловренца. Ана тоже посмотрела вниз. Обе лошади беспокойно заржали — ведь машины редко заезжали на Слеме. Автомобиль с шумом остановился у самого поля.

«Может, привезли вести о Янко?» — подумали разом Ана и Ловренц.

Из машины выскочил Перко, а следом за ним Янко.

Взглянув наверх, на поле, Янко замер, поражённый.

Уж не оно ли это, такое знакомое ему поле с садом, где сверкает белый крестьянский дом и над которым высится лесистая гора? И кто это горячит лошадей?

Раскинув руки, побежал он по вспаханным бороздам прямо к своей матери.

Ана узнала его и поспешила к нему навстречу.

— Янко! Янко!

— Мама!

Они обнялись прямо на борозде. У обоих на глазах блестели слёзы. Наконец она вновь обрела своего сына, своего Янко! Наконец он опять здесь, где родился, где провёл свои детские годы, наконец у своей родной матери!

Ловренц подошел к Перко.

— Вы журналист?

Перко утвердительно кивнул.

— Перко! Не так ли? Я знал, что вы его найдёте! И сами доставите. Так и Ане сказал. Вы настоящий журналист, партизанский!

— Да, партизанский, — согласился Перко.

Сделав несколько снимков, он познакомился с Ловренцем и подробно описал все злоключения Янко.

Тут подоспела и бабушка.

— Или мне попритчилось? Неужто правда? — спрашивала она, сложив на груди руки.

— Правда, бабушка, правда! — ответила Ана со слезами радости на глазах.

— Янко, это бабушка. Она нянчила тебя, когда ты был маленький, — с грехом пополам объяснил по-немецки Ловренц.

— Нянчила и баюкала, — подхватила бабушка, коверкая немецкие слова и подкрепляя их для ясности движениями своих мозолистых рук.

Янко повернулся к бабушке и протянул руку.

Так и есть, это та самая старушка, которую он помнил.

— Вылитый отец! Вылитый Симон! — изумлялась бабушка.

Янко посмотрел на Ловренца.

Как похож он на того пахаря!

И устремил вопросительный взгляд на Перко.

— Друг отца и матери, — представился Ловренц, — протягивая ему руку. — И с тобой мы будем друзьями, не так ли?

— Будем! — от всего сердца крикнул Янко.

Ловренц обратился к Ане:

— Ты слышала?

— Как не слышать, слышала, — ответила она, задыхаясь от счастья.

— Значит, конец моему ожиданию! — сказал Ловренц скорее для себя.

— Опять на Слемене всё ладнёхонько пойдёт! — молвила бабушка, отлично понимавшая, что к чему.

Янко осмотрелся вокруг. По обеим сторонам расширявшейся к югу долины вздымались горы, бежавшая по ней дорога вела в прелестное местечко с высокими и низкими домами, над которыми возвышалась, касаясь голубого неба, стройная колокольня.

Да, это его родной край!

— Пошли домой! — опомнилась вдруг Ана и взяла Янко за руку. — Пошли, пошли!

— Вы ступайте, — сказал Ловренц, — а мы с бабушкой ещё поработаем. Правда, бабушка?

— Конечно, — ответила она, поднимая валявшийся возле лошади кнут.

— Пойдём, Янко, пойдём, я покажу тебе, где ты жил, когда был совсем маленький, и где опять будешь жить.

Янко не понимал слов матери, но ещё до того, как Перко перевёл их, сердцем понял, о чём она говорит: ведь и слова её, и голос, и глаза, и каждое движение были проникнуты материнской любовью, которой ему в последнее время так недоставало. Он крепче сжал руку матери, но через несколько шагов взглянул на Перко.