— Скорее в лес! — крикнул Газис, присел, снова взвалил Максима на плечи и быстро зашагал. Только войдя под свод деревьев, опустил друга на землю и, тяжело дыша, сел на мокрый пенек. Максим, боясь усилить боль, стоял выпрямившись.

Отдохнули. И опять Газис зашагал босыми ногами по лужам. Иногда он чувствовал, что теряет силы, останавливался и отдыхал, не спуская Максима на землю.

Вот, наконец, и река. Газис опустил свою ношу на землю и вгляделся в противоположный берег. Там, у шалаша, раздув большой дымный от сырости костер, сидел Володька.

Володька вернулся на стан задолго до дождя и удивился, не обнаружив на месте друзей. Разглядел на той стороне плот и понял, что они еще в станице. Судя по остывшему костру, ушли давно.

В голову лезли всякие думы. Утонули? Не может быть. И Максим и Газис плавают отлично. А вдруг сом ухватил за ногу. Такие случаи, говорят, бывают. Под крутояром по ночам такие сомищи бьются. А тут еще ливень. От сырости и холода совсем стало плохо. Начал мучить голод. Дома он пообедал, но это когда было. Рассчитывал, что здесь будет и хлеб и рыба…

С того берега раздался свист. Володька вскочил и увидел Газиса. Он стоял на крутояре, придерживая привалившегося к нему Максима и махал рукой. Не раздумывая, Володька разделся и поплыл.

— Максим, что с тобой? — крикнул Володька, взобравшись на крутояр.

Максим слабо улыбнулся, хотел что-то сказать, но только шевельнул кистью руки.

— Бери его за ноги, а я за плечи, — скомандовал Газис. — Понесли.

Максим молчал. Только по бледному лицу и капелькам пота можно было судить, как ему больно. Он молчал, когда его спускали по крутому обрыву, и когда укладывали на плот, и когда внесли в шалаш и положили лицом вниз на теплое сено. Газис укрыл его пальтишками и скомандовал:

— Володь, сруби две хорошие палки, будем делать носилки. А я пойду спрячу ружье.

— Откуда оно у тебя?

— Потом расскажу.

Когда Газис вернулся, он увидел Володьку, плачущего над Максимом. Газис молча дернул его за руку и вывел из шалаша.

— Чего нюни распустил, почему носилки не делаешь?

— Мне страшно, он умрет, смотри какой у него жар, — всхлипывал Володька.

— Замолчи, не может он умереть… Я сейчас, — Газис исчез в кустах и вскоре появился с пучком листьев мать-и-мачехи. Помыл их в заливе и, задрав Максиму рубашку, обложил листьями спину.

Тем временем черная туча, только что громыхавшая и заливавшая землю потоками воды, совсем ушла куда-то за лес, и чисто промытое небо засияло над головой. Да и солнце как-то подобрело. Скатившись немного с зенита, оно не обжигало, как несколько часов назад, а ласково пригревало, поднимая теплый дух от земли.

Через несколько минут носилки были готовы. На них бросили охапку сена, застелили пальтишком и уложили Максима.

Приподняв голову, Максим огляделся. Должно быть, отдых и живительное тепло придали ему силы.

— А где ружье? — спросил он Газиса.

— Спрятал в землянке.

— И патроны есть?

— Двадцать четыре штуки.

— Вот здорово! Поправлюсь, гусей пойдем стрелять.

— Ладно. Володь, берись за носилки, понесли.

Кусты то и дело преграждали дорогу, сучья, как нарочно, протягивались к Максимовой спине, пытаясь ободрать и без того больную спину. Иногда ребята ставили носилки на землю и общими усилиями прокладывали дорогу. Давал знать о себе голод. Скорее бы выйти к броду, а там уж не так далеко до дому. Вот она наконец, Сакмара. Но какая же она неласковая, мчится через перекат как ошалелая, и нет к ней подступа. Еще утром Володька переходил через нее. Но как перейти с Максимом против такого течения?

Так невесело размышлял Газис. Но тут он заметил на противоположном берегу кучку ребят, столпившихся у лодок. Бойскауты!

— Ведь это Генка! — крикнул он. — Подождите меня здесь.

И пошел по перекату к берегу. Вот он вышел на берег и что-то рассказывает обступившим его ребятам. Два бойскаута вместе с Газисом сели в лодку и погребли к острову: это Гена и Соколиный Глаз.

Когда лодка причалила, Гена первым выскочил на берег и подошел к Максиму. Осмотрел его спину и сказал:

— Вы не представляете, насколько это серьезно. Давайте скорее ко мне, покажем папе.

Носилки поставили в лодку и переплыли Сакмару.

Едва лодка носом коснулась берега, как Гена выскочил из нее и крикнул:

— Бобер, живо на губернаторскую дачу! Попроси подводу.

— Чтобы я просил подводу для этого лохмача? — протянул Котька. — Нет уж, уволь.

— Что ты сказал? — Гена решительно шагнул к Котьке.

— Гена, что ты… да я…

— Марш! — крикнул Гена, и Котька, красный от стыда, побежал в гору.

У доктора

Уже начало смеркаться, когда телега с Максимом подъехала к дому Гены. Газис и кучер остались у повозки, а Гена скрылся в доме. Прошло несколько минут, и через открытое окно Газис услышал разговор.

— Ведь он в тяжелом состоянии, — говорил Гена.

— Но у меня не госпиталь. Вези в больницу. Хочешь, я дам записку, — это бас доктора.

— Пока мы его довезем, да еще врача на месте не окажется, бог знает что может случиться.

— Ничего с парнем не случится, этот народ живучий.

— Ну, папочка, возьми его, — раздался вдруг голос девочки, — папочка, ты ведь добрый.

«Соня», — догадался Газис.

Гена выскочил из дома.

— Давай, понесли, — скомандовал он Газису.

И вот Максим лежит на широком кожаном диване. Доктор, подняв только что вымытые руки, командует горничной Маше:

— Рубашку долой, штаны тоже. Эка ноги-то какие грязные, потом помоешь. А это что за листья?

— Это я мать-мачеху прикладывал, — ответил Газис.

— Гм, новоявленный эскулап. Смой-ка всю эту гадость, — приказал доктор Маше. — Да-а, тут что-то серьезное. Ну-ка все марш отсюда!

Гена и Газис вышли в столовую. Здесь за большим столом стояла Соня. В ее огромных на бледном личике темных глазах был вопрос, и когда Гена и Газис сели за стол, она спросила:

— Ему больно?

— А ты как думала? Семь дробин в спине, — ответил Гена.

— Ой! Его папа резать будет?

— Наверно. Ты вот что, дай-ка поесть что-нибудь.

Соня с готовностью побежала на кухню. Принесла кусок телятины, несколько холодных котлет, хлеб.

— Больше ничего нет, — сказал она.

«Ого, ничего нет, — подумал Газис, — тут бы на всех нас хватило».

Начав есть, он до боли в желудке почувствовал, как голоден и как вкусна эта господская пища. Со всем этим он наверняка управился бы в пять минут. Но Соня… Каждый кусок, отправляемый в рот, она сопровождала внимательным взглядом, приглядываясь, как Газис жует и даже глотает. Какая уж тут еда! Поэтому Газис, проглотив кое-как котлету, сказал:

— Я больше не хочу, спасибо.

— Как это не хочешь? Давай ешь, — возразил Гена. — Ты ведь целый день возился с Максимом, устал и ел, наверное, давно. А нам еще с тобой на остров шагать.

— Ночью? — воскликнула Соня.

— А что нам ночь.

— А как же Максим? — спросил Газис.

— Останется здесь.

— Ой как хорошо! — обрадовалась Соня. — Я за ним ухаживать буду. И вылечу его.

В столовую вышел доктор.

— Ну, силен ваш приятель, — весело заговорил он, — семь надрезов сделал ему на спине, и хоть бы пикнул. Молодец! Если дело обойдется без заражения крови, то через неделю будет бегать. Вот вам его трофеи, — доктор высыпал из ладони семь дробинок. — Сохраните ему на память. А теперь пусть поспит. Утром отправим в больницу.

— Зачем? Не надо в больницу! — закричала Соня. — Я буду за ним ухаживать.

— Ни за кем ты ухаживать не будешь. Это тебе не игрушки. Утром поедешь к маме на дачу, а молодца отправим в больницу.

Доктор ушел. Газис во что бы то ни стало решил взглянуть на друга. Ведь неизвестно еще, когда увидятся. Подойдя к дивану в полумраке кабинета, едва освещенного ночником, Газис разглядел Максима, ничком распростертого на кожаном диване. Он весь был забинтован, будто на него надели белый жилет. Максим приподнял голову.