- Анхен! Анхен, пожалуйста! Я прошу тебя! Я умоляю! Я прошу прощения! Я не буду! Я никогда больше не буду! Отпусти меня! Не надо, Анхен!

- Ну видишь, какой действенный способ, - проговорил он, усмехаясь и глядя на меня сверху вниз. А я стою перед ним, униженная, на коленях, привязанная вниз лицом к собственной кровати. И на какой-то миг верю, что его это удовлетворит. Он растоптал меня, унизил, заставил умолять, давясь ужасом и слезами. Слава вампирам! Вечная слава вампирам! Ему же этого хватит, ведь правда же? Ведь хватит? Ведь не совсем же он законченный гад!

Но он продолжает, и мои робкие надежды разбиваются вдребезги:

- А говорила, руки у меня опускаются. Так вот, опускаются они у меня, Лариса, очень тяжело, особенно если держат плеть. Или ремень, что тоже подойдет. И ты это сейчас узнаешь.

И руки его действительно опускаются. Но не с ремнем, а к застежке моей юбки. И, под мой очередной вопль ужаса, нещадно сдергивают с меня и юбку, и все, что было под юбкой. И вот он уже стоит надо мной, рассматривая мои обнаженные ягодицы, а я только рыдаю сдавленно: "пожалуйста, пожалуйста", уже не веря, что он остановится. Вот что сейчас? Изобьет? Или вообще изнасилует? Или и то, и другое оптом? Он же вообще не человек, может, забавы у них такие? Что я знаю-то о вампирах, кроме того, что они позволяют о себе узнать? Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть все это окажется сном! Ну пожа...

Ягодицы обжигает болью столь резкой и сильной, что способность мыслить я теряю полностью и мгновенно.

- Никогда не смей оскорблять вампиров! - голос холоден и тверд. Ни страсти, ни жалости. Только холод слов и жгущая боль удара. - Никогда! - удар. - Не смей! - удар. - Противоречить! - удар. - Не смей! - удар. - Не подчиняться! - удар.

Кричу. Безумно, безостановочно кричу, уже не помня, кто я, где я, что со мной. Только боль. Она льется на меня обжигающими волнами, одна, другая, третья. И нет больше ничего: ни ночи, ни дня, ни верха, ни низа, ни людей, ни вампиров, только боль, боль, боль. И крик, безумный, безнадежный, захлебывающийся, срывающийся на визг, на хрип...

И уже на пороге полной тьмы вдруг все прекращается. Какое-то время дрожу всем телом, не в силах понять, почему так тихо. Боль не ушла, осталась ноющей, саднящей, но по сравнению с тем, что было, это ничто, это блаженство. Ни ослепляющих вспышек боли, ни оглушающих криков боли...Разве возможен мир, где нет этой раздирающей до костей адской боли?

- Теперь, я надеюсь, мне не будет стыдно за твое поведение? - этот голос вызывает слишком жгучую ненависть. Настолько жгучую, что я вспоминаю: кто я, кто он, где мы. Что он сделал со мной.

- Теперь мне будет стыдно за твое! - из последних сил шепчу в его сторону, повернув голову набок, так, что даже стало чуть видно его зловещую черную фигуру, стоящую за моей спиной.

- Значит, не доходит даже так? Что ж, твой выбор.

Его рука опускается мне на ягодицы. Скользит, размазывая по мне какую-то жидкость. Кровь, вдруг понимаю я. Он избил меня в кровь!

- Что, - шепчу ему, задыхаясь от пережитого ужаса, - возбуждают только сломленные и избитые?

- Ты же видишь, не возбуждают, - с легким презрением отвечает он мне и вытирает руку о покрывающую мою спину блузку. Потом берется двумя руками за подол - и разрывает ее на моей спине снизу и до воротника. Отбрасывает половинки в стороны. Неторопливо расстегивает крючки лифчика - и столь же небрежным жестом убирает с моей спины все его лямки.

- Что ж, - заявляет он затем с холодным равнодушием. - Значит буду повторять, пока не запомнишь, - и ремень с глухим свистом опускается на мою спину, - ты будешь меня слушаться!

- Нет! - вновь кричу я, в ответ на его удары. - Нет! Не буду! Никогда! Нет! Нет!

Боль опять обжигает и сводит с ума, стремясь вновь превратить меня в безумную загнанную зверушку. Сознание снова стремиться погаснуть. Не страшно. Уже не страшно. Пусть боль. Боль, боль, боль, я умру в этой боли! Но никогда! Никогда! Нет! Нет! Нет! И вновь срываюсь в дикий безумный крик, и, проваливаясь в абсолютную, непроглядную тьму, уже не помню, ни кто я, ни о чем кричу.

Они отвязали меня утром. Только утром. Он бросил меня там - истерзанную в кровь, потерявшую сознание, на коленях перед собственной постелью - и ушел, запретив родителям даже заглядывать ко мне до утра. И они не заглядывали.

Лишь утром они осмелились зайти в мою комнату. И, найдя меня, - в полубреду в полузабытьи - отвязав, положили на кровать. Избавили от остатков одежды, попытались стереть запекшуюся кровь. Но спина, как и ягодицы, была одна сплошная рана, и любое прикосновение вызывало жгучую боль, и я вновь начинала кричать, так и не приходя в сознание, и они отступали.

Дальше помню урывками. Помню, плакала мама. Что-то пыталась мне говорить, но слова пролетали мимо серыми безголосыми птицами. Помню отца - безмолвной тенью, где-то на краю света и мрака. Помню манящую тьму, в которую я все погружаюсь, а мне не дают, вновь зачем-то касаясь моей спины, ее дергает и жжет, и я снова кричу (или шепчу): нет, нет! Ласковую прохладу (наверно, это положили лекарство), от которой боль отступает, а приходит спокойный сон.

В себя я пришла не скоро. Когда-то потом. За окном светило солнышко, на спине лежало что-то влажное и прохладное, видимо, мама сделала компресс, и потому боли я почти не ощущала. Вот только очень хотелось пить.

В ответ на мое невнятное бормотание на эту тему, в поле моего зрения появилась рука. Со стаканом чистой воды. Не мамина, отметила я, но стакан взяла. Меня обхватили за плечи и помогли приподняться. Я сделала несколько глотков, и в голове прояснилось. И я почувствовала, кто держит меня за плечи. Пальцы мгновенно заледенели, и стакан выпал, расплескав недопитую воду частично на кровать, частично на пол.

Он спокойно опустил меня обратно на подушку, затем так же спокойно наклонился за стаканом. Рукава светлой рубахи закатаны по локти, пара верхних пуговиц расстегнута. Серые костюмные брюки, вон и пиджак от них висит аккуратненько на спинке моего стула. И галстук сверху брошен. Волосы, свободно метавшиеся вокруг перекошенного злобой лица, теперь собраны за спиной в строгий вампирский хвост. И лицо такое. Благостное. Доктор у постели больного, не иначе.

- Что, получаешь удовольствие, любуясь содеянным? - горько прошептала я, глотая подступившие к горлу слезы. - Ты просто садист, я всегда это знала. Причиняешь боль и наслаждаешься результатом! Что, теперь на жалость пробило? Какая трогательная забота. - Истерику заканчивай, бедная овечка, - голос вампира был спокоен, даже чуть насмешлив. - И не льсти себе. Мне тебя не жаль. Ты получила ровно то, что заслуживала.

- Что же ты тогда здесь делаешь? И где мама? Мне что, без тебя стакан воды подать некому?

- Мама на работе. Как и папа. Стакан воды ты могла бы взять и сама, не настолько уж ты умираешь. А я - так, просто мимо проходил.

- Мимо - это по улице!

- Мимо - это там, где мне показалось удобнее. Спину твою лечу, чтоб хоть на следующий экзамен встать смогла.

- Как на следующий, а... какой сегодня день?

- Вторник.

- Но в понедельник же...химия, а я...

- А ты ее сдала.

- Как сдала? - растерялась я. - Не помню.

- Главное, что они помнят.

- Ты что же, - ужаснулась я, - вот ради того только...лезешь им в мозг, перекраиваешь воспоминания...

- Как все сложно в твоем воспаленном воображении! - откровенно ухмыльнулся вампир. - Я, Лариса, обычно прошу. Спокойно и вежливо. При общении с нормальными людьми этого хватает. Тебе поставили отлично автоматом за хорошую работу в течение семестра. С зачеткой сама потом подойдешь, тебе проставят. А в ведомости стоит.

- Ты ждешь, что я скажу тебе спасибо?

- Ты? Я не настолько наивен. Но вот извинения твои все еще готов принять.

- Ты?! - я аж задохнулась от возмущения, приподнимаясь, чтобы взглянуть в его лицо. - Готов принять?! Мои извинения?! После того, что ты со мной сделал?! Да ты думаешь, что своими жалкими подачками?! Что я смогу забыть?! Хоть когда-нибудь?! Ты чудовище! Урод! Садист! Извращенец!