В свои семнадцать лет Пэт уже поняла, что не достаточно умна. Ей с самого детства внушали, что только очень богатые люди могут позволить себе такую роскошь, как мудрость. Возможно, что это так и было на самом деле. Но Пэт всегда сама решала свою судьбу и не привыкла отступать. Дверь открыл весь затянутый в кожу маленький человечек. Однако он не был уродом, напротив, все у него было ладно. Он жестом пригласил гостей в комнату. Пэт, углядев широченный кожаный диван, с размаху бросилась на него. Затем настала очередь журнального столика, покрытого дымчатым стеклом. На нем она сплясала, продемонстрировав тем самым всю самоуверенность молодости, подкрепленной еще и красотой. Затем она стала бродить по студии, разглядывая убранство. Внимание ее привлекло несколько распятий.

— Эй, да здесь совсем как в церкви! — произнесла она восхищенным голосом. Владелец студии, поскрипывая кожаной одеждой, засмеялся ее словам.

— Я всегда держу алтари. Это мой долг католика.

Все и началось здесь. Девушка внимательно разглядывала цветные фотографии, развешанные по стенам студии. Хозяин рассматривал ее, он смотрел профессионально, но как человек, который предпочитает все же мужчин. И ее вовсе не шокировало, когда он вытащил, как сам он их назвал, заветные фотографии. По его мнению, это была чистая порнография, хотя многие из них явно претендовали и на более высокий статус, почти произведения искусства. Не передумала она и тогда, когда хозяин, покуривая травку, изложил свое кредо. Рассказал ей истории, как он добывал эти фотографии, причем намеренно приукрашивая их. Поделился с ней, что был не просто наблюдателем всех отснятых сцен, но и участником действа. Пэт впервые слушала такие истории. Нельзя быть безучастной, надо все испытать самой, поняла она тогда. Более того, надо всегда иметь свою точку зрения. Иначе окажешься простым туристом, который заехал в город и так и не увидел его. Они проговорили всю ночь, и она ему понравилась. Наутро он предложил ей работать у него помощником. В порыве вдохновения Пэт согласилась. Вот тогда-то и началась ее настоящая жизнь. И во время их последней встречи он умирал от СПИДа, ему не хватало воздуха, но, задыхаясь, он все же нашел в себе силы поговорить с ней.

— Я следил за твоей работой все это время. Это здорово, Пэтти, — прошептал он.

Роберт всегда называл ее Пэтти, и она всегда удивлялась — почему? Позднее Пэт узнала, что Пэтти Смит называли стремительный, легкий ветерок.

— Все это дерьмо, Роберт. И ты это знаешь, — сказала тогда она и сама была поражена горячностью, с которой определила свою позицию. Как если бы впервые все четко осознала. Она вдруг остро почувствовала, что все ее поиски, вся ее работа фотографа — все это еще было далеко от ее идеала.

— Это бывает. Все пройдет, — мягко успокаивал ее Роберт. В его словах чувствовалось спокойствие и мудрость, которая появляется обычно у людей в конце их жизненного пути. Успокаивая девушку, Роберт говорил ей об опасностях и невзгодах, таящихся на пути к истинной Красоте. Говорил, что у нее, у них, еще не все сделано. Что они еще не осуществили грандиозные замыслы, а многое и вовсе следует переделать… Нельзя менять или терять только одно — веру. Надо всегда бороться до конца, и тогда слабость обернется силой, из лжи проступит правда.

Роберт умел успокаивать девушку, и Пэт всегда прислушивалась к его словам. Из них она отбирала то, что подходило ее натуре. Роберт никогда не давил на нее, он лишь мягко направлял Пэт. Она полностью окунулась в ночь полусвета Нью-Йорка, храня его заветы никогда не теряться в жизни. Пэт прошла сквозь огонь и медные грубы этой Великой Американской Империи, именуемой Нью-Йорк, и могла с уверенностью сказать, что познала этот город. Везде, где могла, она выискивала проявление искусства в самых злачных местах. Теперь ей понятно, что уже тогда она искала и творила Красоту. Однажды ей даже показалось, что она занимается самым важным делом на свете. Но во время последней встречи с ним она рыдала, ей казалось, что жизнь ушла впустую.

— Роберт, что же мне делать дальше? — спросила тогда Пэт.

Роберт посмеялся, но смех его был невеселым.

— Эх, Пэтти! Это уже философский вопрос!

Сейчас, стоя рядом с инвалидом в каталке, Пэт вспомнила свое прошлое и улыбнулась. Роберт никогда не любил легких ответов. Он знал, что такое экстаз и агония. В его творчестве они были неотъемлемой и взаимодополняющей частью. Это многих шокировало, но Роберт был твердо убежден, что у каждого художника должен быть свой путь. За то, чем он занимался, он готов был отдать и жизнь.

Пэт опять посмотрела на худое и изможденное болезнью лицо человека.

— Роберт, ты в состоянии снова начать работать?

— К сожалению, только в душе, увы. — Роберт попытался улыбнуться девушке, которую всегда обожал. Но ему надо было от нее еще кое-что. — Пэтти, — попросил он, — сделай для меня в память о прошлом одну вещь, а?

Пэт опять почувствовала, что слезы вновь наворачиваются на глаза. Во имя их прошлого! Во имя тех безумных дней, когда она впервые в жизни взяла в руки кассету с пленкой. Когда увидела глянец объектива и почувствовала тугую упругость затвора аппарата. До сих пор она помнит, с каким страхом и надеждой ожидала появления своего первого отпечатка. Тогда они проводили в работе дни и ночи. Спали урывками. И наконец, человек, которого мир впоследствии, возможно, признает самым необычным и оригинальным художником, признался, что у него нет больше секретов искусства фотографии, которых она бы не знала.

Пэт наклонилась над Робертом, чтобы услышать его тихий шепот.

— Поезжай в Калифорнию, — услышала она. — Поезжай в Малибу, Пэтти. Повидай Алабаму. Сделай это ради меня.

Пэт поморщилась. Печаль теперь переполняла все ее существо. Под яркими огнями большого города Пэт вновь пришлось оплакать свое горе, свое прошлое. Она стояла, упиваясь горем, перед человеком, который когда-то и сотворил ее как фотографа, как личность. Она отвернулась от незнакомца в кресле-каталке и, роняя слезы на ковер, пошла к выходу. Она приняла решение, почувствовала поворотный миг, который может изменить всю ее жизнь. Да, в «Индокитае» Пэт нашла свою собственную дорогу. Ее старая жизнь кончилась тут. А новая вот-вот должна начаться. Она поедет в Калифорнию и повидает Бена Алабаму. Ее будущее в Малибу.

В воздухе едва слышно раздавались звуки рыдающего пианино. Они разливались, постепенно растворяясь в вечернем полумраке Нового Орлеана. Напротив здания с грохотом проносились тяжелые грузовики. Стэнли, весь потный и грязный, ожесточенно теребил всклокоченную бороду. Он напоминал пойманного в неволю дикого зверя, клетка которого захлопнулась и крепко держала. Взгляд Стэнли остановился на женщине, и внезапно он почувствовал желание. Волнение все возрастало. Он испытывал потребность ломать, крушить, причем неважно что. И еще он хотел любить. Это было бы своеобразным реваншем за все то, что не удалось, что было погублено ложью. В сексуальном вихре он мог быть так же силен, как стальные мускулы на руках! Крепок как кремень, с которым можно было сравнить его не знающие усталости ноги. Он готов был овладеть немедленно стоявшей перед ним женщиной.

Бедная красавица южанка старалась не смотреть в его сторону, но ей никак не удавалось отвести глаза. Впрочем, это было совершенно бесполезно — она знала, что он ждет, остро ощущала его желание. Боже, она уже чувствовала себя в его крепких руках. От него исходили мощные властные флюиды и вызывали ответное желание. А в тихом вечернем воздухе продолжало рыдать пианино. Ее тело стремилось к этому красавцу варвару. Она уже чувствовала его дыхание и острый запах его пота. Здесь не нужны были слова. Здесь говорил голос плоти. Но почему же он ничего не предпринимает? Мужчина должен знать, что надо делать! Не может быть, чтобы он не понимал. Ведь нельзя же так поступать с леди. А она — леди!

Наконец женщине удалось взять себя в руки, и она отвела взгляд от его горящих глаз. Потом поднесла к бровям смоченный духами платочек. Это помогло ей вернуться в привычный мир.