Орхидея вспомнила о том, как поразили ее эти ужасные рассказы. Но тогда, будучи еще девочкой-подростком, она категорически отказывалась им верить. Она считала, что ни у одной матери не поднимется рука на собственное дитя, разве что оно совершило такое преступление против авторитета богов и почивших предков. И вот перед ней вновь предстала преступная мать-убийца, но на этот раз она и вовсе не понимала ее мотивов. Ну хорошо, можно еще допустить, что она пошла на убийство Эдуарда, который был лишь приемным сыном, но Этьен!.. При одной мысли о том, что она чуть было не расправилась сама с этим несчастным юношей, вся вина которого состояла в том, что он полюбил жену своего брата, краска стыда прилила к ее щекам. Только чудом она не взяла на душу этот грех!

Что же побудило эту гнусную мать на преступление? Орхидея тщетно вглядывалась в ее лицо. Казалось, она не испытывает ни малейших угрызений совести, никакого стыда. На ее лице застыло совершенно безучастное выражение. Вдруг, к своему ужасу, Орхидея заметила, как на губах преступницы промелькнула еле уловимая улыбка.

Повернувшись к Лартигу, Орхидея прошептала:

– Вам не кажется, что она сходит с ума?

– Возможно... Или же она решила прикинуться сумасшедшей. Лично я больше склоняюсь к этой второй версии. Ведь ее не назовешь женщиной с хрупкой психикой.

– Что же с ней сделают? Посадят в тюрьму? Лартиг криво усмехнулся и запустил пятерню в свою густую шевелюру.

– Мне кажется, – сказал он, – что именно над этим вопросом сейчас ломают головы наши комиссары. Если ее арестовать, это вызовет грандиозный скандал, который отравит последние дни ее несчастного супруга. А с другой стороны, столь чудовищное преступление нельзя оставлять безнаказанным...

– Как вы думаете, почему она его совершила?

– Кто знает, – Лартиг сделал неопределенный жест. Он явно не намеревался посвящать Орхидею в свои мысли на этот счет.

– Думаю, что наилучшим выходом при сложившихся обстоятельствах будет именно психиатрическая клиника...

– Но она заслуживает смерти, – возмутилась Орхидея. – Этого требует правосудие и я... я поклялась...

– Мне известно, в чем вы поклялись, но сейчас нам лучше помалкивать на этот счет. Поймите, в вашем положении...

– Я знаю, что ваши суды уже не приговаривают женщин к смертной казни. Но это же идиотам! Неужели вы хотите, чтобы этому чудовищу оставили жизнь?

– Я хочу, чтобы вы жили, – веско сказал журналист. – Что касается этой убийцы, я думаю, ее ждет пожизненное заключение в клинике для сумасшедших. И вовсе не в такой щадящей клинике, где светские дамочки лечат свои головокружения и расшатанные нервы. Та клиника, куда она попадет, будет для нее ужасным наказанием. Особенно, если в действительности она не является сумасшедшей. Хотите, я вам покажу одну из таких клиник?

Вдруг он прервал разговор: в комнате появилась Агата Лекур. Видно было, что только что она пережила глубокое потрясение, глаза ее покраснели. Агата высморкалась, затем обратилась к полицейским.

– Он хочет видеть вас, господа, но прежде он хотел бы с глазу на глаз переговорить с нею. – Агата кивнула головой в сторону своей кузины.

– Как он себя чувствует? – спросил Россети.

– Думаю, конец уже близок, но сейчас он находится в полном сознании, и дух его тверд. Тем не менее, постарайтесь его пощадить... Он не заслуживает таких мук.

И, не в силах больше сдерживаться, она зарыдала в объятиях Орхидеи. Тем временем два полицейских подошли к Аделаиде и, взяв ее за руки, подняли из кресла. Она не проявляла ни малейших признаков сопротивления. Наоборот, она им улыбалась!

Часом позже вся компания собралась в салоне генеральши на Ривьера-Плас. Орхидея, Лартиг, комиссар Ланжевен попивали кофе с коньяком, слушая рассказ о том, как мадам Лекур встретилась с Анри Бланшаром. Инспектор Пенсон по просьбе Орхидеи отправился на борт «Робин Гуда», чтобы распорядиться отозвать ее багаж и прекратить терзания лорда Шервуда, не знавшего, то ли ему ждать дальше, то ли поднимать якорь.

На глазах мадам Лекур только что высохли слезы. Тем не менее она уже взяла себя в руки и хорошо поставленным голосом рассказывала:

– Анри уже давно понимал, что Эдуард не является его сыном. К этой мысли его подвело сходство между Эдуардом и его настоящим отцом. В конце концов он добился от Аделаиды признания, но это произошло уже после того, как на свет появился Этьен, так что он предпочел не поднимать скандала, который мог плохо отразиться на будущем обоих мальчиков. К тому же, он искренне любил обоих, не делая различия между ними и гордясь этим. Это помогало ему забыть о том, насколько он несчастлив в любви и как ему тяжело жить рядом с этой... Думаю... он даже начал испытывать к ней отвращение, после того как заметил, что она проявляет куда больше материнских чувств по отношению к Эдуарду, чем к своему собственному сыну, которому она постоянно демонстрировала свое презрение и раздражение. Это вызвало целую серию тяжких семейных сцен. Они стали особенно отвратительны после того, как Эдуард вырос и стал мужчиной, а Аделаида начала испытывать к нему чувства Федры к Ипполиту.

– То есть попросту, приемная мать влюбилась в него, – пояснил Лартиг Орхидее, которая никогда не читала Расина.

– Какой ужас! – воскликнула шокированная Орхидея. – Неужели такие вещи случаются?

– Это тем более вероятно, что Эдуард был для нее вовсе не сыном, а лишь племянником, – возразила генеральша. – Чтобы избавить его от домогательства своей супруги, Анри побудил Эдуарда избрать карьеру дипломата. Конечно, он страдал, когда сыну пришлось уехать в Китай. Но он правильно счел, что тысячекилометровое расстояние будет наилучшей гарантией от любых семейных неурядиц.

– Ясно, что известие о вашем браке произвело эффект разорвавшейся бомбы, – продолжала генеральша. – Аделаида, оскорбленная в своих нежных чувствах, а равно и в надеждах, которые она возлагала на блестящую дипломатическую карьеру Эдуарда, решила во что бы то ни стало наказать его. Анри, к тому времени уже больной, фактически предоставил жене свободу. Он был слишком изнурен борьбою с ней, длившейся более тридцати лет. Правда, он отдал своему нотариусу секретные распоряжения о том, чтобы за Эдуардом были сохранены все наследственные права.

– Я знаю об этом, – подтвердила Орхидея. – Мне все рассказал сам метр Дюбуа-Лонге. Но я отказываюсь прикасаться к этим деньгам.

– Но почему? – спросил Ланжевен. – Они принадлежат вам по праву, согласно нашим законам... как, впрочем, все состояние Бланшаров, единственной наследницей которого вы теперь являетесь.

Изящным жестом, в котором одновременно сочеталось неприятие и отвращение, Орхидея выразила протест.

– А вы не находите, господин комиссар, что на этих деньгах слишком много крови. Включая сюда и эту несчастную старуху, которая умерла сегодня.

Ланжевен выдержал эффектную паузу, а на лице его вдруг появилась загадочная улыбка.

– Она чувствует себя не хуже нас с вами, – наконец заговорил он. – История об ее отравлении была единственным способом, чтобы расколоть ее внука. Как и все корсиканцы, Орсо свято хранит верность своему шефу, даже если речь идет о женщине. Скорее, он дал бы себя разрезать на куски, чем предать мадам Бланшар.

Лартиг глубокомысленно присвистнул, продолжая, впрочем, наливать себе новую чашку кофе.

– Не знаю, верующий ли вы человек, комиссар, – заметил он, – но советую вам хорошенько помолиться, чтобы Лена был поскорее осужден и казнен. Иначе вам придется ходить в кольчуге...

– Ну если бы я запоминал все те угрозы в свой адрес, которыми неоднократно оглашался зал суда, мне бы пришлось давно убежать в пустыню. Единственное, что имеет значение, это правосудие. Все, что я могу сделать в данном случае, это попытаться избавить от ответственности престарелую Ренату Лена... Ведь именно она принесла Гертруде Муре отравленный шоколад.

– Но ведь она находится в больнице, где я видела ее своими глазами, – сказала Орхидея. – Каким же образом могла она отправиться в Париж и явиться к изголовью моей поварихи?