Другое дело — экономическая свобода. Да, это — идеал. Чей же? Крайние идеалисты тут — грабители-мокрушники. Далее — предприниматели по кражам со взломом, щипачи, банкиры и так до мелких спекулянтов. Идеал нормального человека за всю историю цивилизации был иной — ограничить экономическую свободу этих идеалистов, ввести ее в рамки права, общественного договора. На этом пути у человечества есть некоторые успехи, огорчающие А.Н.Яковлева: сократили свободу рабовладельцев, преодолели крепостное право, создали профсоюзы, добились трудового законодательства. Борцы за свою экономическую свободу при этом яростно сопротивлялись и пролили немало крови (хотя и им иногда доставалось). А.Н.Яковлев — их беззаветный соратник, но успехи у него могут быть очень краткосрочными.
Но главное — идея священности частной собственности. Остальное прикладывается само собой. Известно, что частная собственность — это не зубная щетка, не дача и не «мерседес». Это — средства производства. Тот, кто их не имеет, вынужден идти к тебе в работники и своим трудом производить для тебя доход. «Из людей добывают деньги, как из скота сало», — гласит пословица американских переселенцев, носителей самого чистого духа капитализма. Единственный смысл частной собственности — извлечение дохода из людей.
Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу, Маммоне). Даже иудаизм на стадии утверждения Закона Моисея. В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, куда отплыли эти святоши, то даже отцы-основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на такое создание идола, а утвердили: частная собственность — предмет общественного договора. Она не священна, а рациональна. О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом.
И вот, в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и марксизма, вдруг, как из пещеры, появляется академик по отделению экономики и заклинает: священна! священна! А за ним целая рать идеологов помельче. Что же это творится, господа? Нельзя же так нахально переть против законов Моисея и диалектического материализма.
Но это — гротеск, хотя он и был очень популярен в толпе. Посмотрим, что пишет видный философ-правовед (В.С.Нерсесянц): «Одним из существенных прав и свобод человека является индивидуальная собственность, без чего все остальные права человека и право в целом лишаются не только своей полноты, но и вообще реального фундамента и необходимой гарантии». Все остальные права лишаются…
Он вроде бы не обманывает читателя, поскольку всегда может уточнить, что говорил о праве в том смысле, который придается этому слову в современном гражданском обществе Запада. Но читатель с «незападным» мышлением, поверивший философу, будет обманут. Развивая теорию гражданского общества, философы Запада создали «для себя» особый язык, который просто игнорирует существование «незападных» обществ. Потому-то мы должны с такой осторожностью пользоваться «их» языком — слова знакомые, а смысл у них совсем иной, нежели мы предполагаем216. Подмена понятий в науке приравнивается к подлогу.
Появление частной собственности (В.С.Нерсесянц стыдливо заменяет слово «частная» на «индивидуальная») вовсе не создает права и свободы, а лишь изменяет структуру прав и свобод. Например, она лишает человека права на пищу, которое до этого относилось к категории естественных, неотчуждаемых прав. Это ясно сказал заведующий первой в истории кафедрой политэкономии Мальтус: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор». Итак, при частной собственности — ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания. При общинно-родовом строе (и много позже — при советском строе), когда средства производства находились в коллективной собственности, каждый член общины, если он от нее не отлучен, имел гарантированное право на пищу.
С точки зрения гражданского общества, такие общества были неправовыми, т.к. не допускали частной собственности. Выходит, миф о связи собственности с правом основан на порочном круге: собственность — источник права; для существования частной собственности необходимо правовое государство. Значит, миф выводится не из реальности, а из идеологического постулата. Обман в том, что философы, которые этот миф культивируют, не называют открыто этого постулата.
Эксплуатируя порочный круг, заложенный в миф о собственности, эти философы иногда поневоле доходят до абсурда. Тот же В.С.Нерсесянц пишет: «Создаваться и утверждаться социалистическая собственность может лишь внеэкономическими и внеправовыми средствами — экспроприацией, национализацией, конфискацией, общеобязательным планом, принудительным режимом труда и т.д.». Речь явно идет о советском строе. Здесь для прикрытия — тот же обман, ибо всегда можно сказать, что народное хозяйство — не экономика, что СССР не был правовым государством, а значит и все, что делалось в СССР, было внеэкономическим и внеправовым217. Для прикрытия же служит шокирующее тоталитарное утверждение: философ отрицает всякую возможность создать социалистическую собственность экономическими и правовыми способами. Но кроме «обмана прикрытия» здесь большой обман по существу.
В.С.Нерсесянц искажает реальность, делая упор на национализацию 1917 г. Он прекрасно знает, что 9/10 социалистической собственности в СССР было создано хозяйственной деятельностью в послереволюционный период. На каком основании считает философ внеправовыми и внеэкономическими явлениями, например, строительство ВАЗа, Братской ГЭС или московского метро? Самые благожелательные попытки додумать аргументы за В.С.Нерсесянца к успеху не приводят.
Своей хулой на социалистическую (и вообще коллективную) собственность философ по контрасту доказывает мысль о том, что уж частная-то собственность создавалась исключительно в рамках права и без внеэкономического принуждения. Но ведь эта мысль, откровенно говоря, просто нелепа. Не будем уж поминать Маркса («на каждом долларе следы крови») или 9 млн. африканцев-рабов, доставленных в Америку живыми (по оценкам историков, живыми до Америки доплывало лишь около 10% погруженных в трюмы африканцев). По данным авторитетного историка Ф.Броделя, треть всех инвестиций Англии в период промышленной революции покрывалась средствами, награбленными в одной только Индии.
Но даже если вернуться из Англии XVIII века в Россию наших дней: как может разумный и честный человек назвать «экономическим и правовым средством» приватизацию по Чубайсу? По какому праву и через какие экономические трансакции (т.е. с возмещением реальной стоимости) получил скромный аспирант Каха Бендукидзе «Уралмаш», а теперь и «Красное Сормово» — не заводы, а целые конгломераты заводов?
Ведь своими манипуляциями с понятием собственности В.С.Нерсесянц в статье 1990 г. готовил читателя именно к этой приватизации — утверждая, что уж она-то даст гарантии прав и свобод каждому человеку: «Необходимо освободить социалистическую собственность от абстрактно-всеобщей, „ничейной“, государственной формы… и трансформировать ее в индивидуализированную собственность всех членов общества». Всех членов общества!
Репрессии. Это — одно из понятий, которые исключительно сильно действуют на сознание. Поэтому с ним особенно интенсивно манипулировали. Мы не будем вдаваться в эту большую и трагическую тему, нельзя о ней говорить походя. Тронем только проблему манипуляции понятием. Одна из операций состояла в размывании этого понятия. Идеологи стирали разницу между тем, кого поставили к стенке, и тем, кому не дали большой премии. Так СССР был представлен как жестокое тоталитарное государство, где чуть ли не главным фоном жизни были «репрессии». Непрерывное повторение этого тезиса привело к такому отуплению публики, что под понятие репрессированных стали подверстывать все более широкие категории обиженных. А дальше включается ассоциативное мышление — раз репрессированный, значит, погиб в ГУЛАГе218.
