Человек с реалистическим сознанием спросил бы себя: каково назначение экономики? И ответил бы: создать надежное производство основных условий жизнеобеспечения, а затем уже наращивать производство «приятных» вещей. Что касается жизнеобеспечения, то, например, в производстве стройматериалов (для жилищ) или энергии (для тепла) у нас не только не было избыточных мощностей, но надвигался острейший голод. Да и вся теплосеть страны была в ужасном состоянии, а это — металл. Проблема продовольствия прежде всего была связана с большими потерями из-за бездорожья и острой нехватки мощностей для хранения и переработки. Закрыть эту дыру — значило бросить в нее массу металла, стройматериалов и машин. Транспорт захлебывался, героическим трудом железнодорожники в СССР обеспечивали провоз через километр пути в шесть раз больше грузов, чем в США и в 25 раз больше, чем в Италии. Но близился срыв — не было металла даже для замены изношенных рельсов и костылей. И на этом фоне «архитектор» призывал к «тектоническому» изъятию ресурсов из базовых отраслей, гарантирующих и выживание, и возможность производства товаров потребления. Еще поразительнее та легкость, с которой был проглочен совсем уж нелепый тезис: надо сократить производство стали, ибо СССР производит ее больше, чем США.
Аутизм нашей интеллигенции достиг в перестройке небывалого уровня. Ведь действительно она всерьез поверила в фантазию «возвращения в цивилизацию», в «наш общий европейский дом». Думаю, сам Горбачев не мог ожидать такого эффекта от совершенно нелепого обещания. Ведь на Западе никто и никогда ни словом не обмолвился, не дал оснований считать, будто Россию в этот «дом» приглашают. Эта фантазия «братания с Западом» не согласовывалась ни с какими реальными признаками, сейчас даже трудно представить себе, что в 1989-1990 гг. множество умных и образованных людей в нее верили.
Моя знакомая испанская журналистка, хорошо знающая русский язык, получила работу в одном международном информационном агентстве и объехала много областей России и страны СНГ, беря интервью у губернаторов и президентов. Когда она уезжала, я спросил ее о впечатлениях. Больше всего ее поразила одна вещь: буквально все до одного «региональные и национальные лидера» спрашивали ее с обидой: «Почему Запад нам не помогает? Когда хлынут западные инвестиции?». Она не могла понять, откуда взялась сама эта иллюзия и спрашивала меня: «Сергей, ты ведь помнишь, что никто на Западе никогда не обещал никакой помощи?». Да, никто и никогда. Более того, были ясные предупреждения, что никаких надежд русские питать не должны: Рим предателям не платит! В 1990 г. я не раз слышал эту фразу со всяких круглых столов высокого ранга на Западе.
Сейчас нам уже не говоpят, что Запад любит pусских, но ведь еще недавно говорили. Пеpестpойка, действительно, была пpинята на Западе с востоpгом, но длился он недолго. Запад быстpо понял, что цель (пусть пpимитивно понятая) достигнута, а с пеpестpойкой занесло не туда — и в янваpе 1990 года как по команде (а скоpее всего, по команде) западные пpесса и телевидение сменили пластинку. Сам этот маневp наводил ужас: как можно изменить напpавление такой махины, как сpедства инфоpмации целой цивилизации, буквально за неделю! Русская тема была «снята с экpана». СССР пpосто пеpестал существовать. Инфоpмация пошла исключительно негативная, как будто куда-то исчезли обычный балет, наука, демокpатия и даже пейзажи. Остались только образы пустых пpилавков, пpеступность, пpоституция и консеpватоpы. Одновpеменно пошла волна антисоветских (на деле антиpусских) фильмов. И опять поpажает динамизм — волна фильмов уже 1990 года.
И возникла паpадоксальная ситуация: в pезультате ликвидации социализма отношение к pусским на Западе в целом pезко ухудшилось. Дело в том, что сpедний класс Запада (а именно он и виден на повеpхности) делится на две гpуппы: тяготеющих к социал-демокpатии и буpжуазных консеpватоpов. Во вpемена СССР пеpвые любили pусских как «стpоителей социализма», а втоpые жалели pусских как жеpтв тоталитаpного pежима. Напpимеp, на всех научных конгpессах деньги на пpебывание советских ученых давали как пpавые, так и левые, каждый по своим мотивам. Сегодня левые ненавидят pусских как «пpедателей социализма». А пpавые уже не обязаны жалеть освободившихся от тоталитаpизма pусских и видят в них попpошаек, скpытых номенклатуpщиков или мафиози. Но разве наша интеллигенция подвергла анализу свои грезы наяву?
Плодом аутистического мышления был и созданный воображением интеллигентов образ той свободы, которая наступит, как только будет сломан «тоталитарный» советский строй. Никаких предупреждений о возможных при такой ломке неприятностях и слышать не хотели. Между тем любой реалистично мыслящий человек знает, что любая конкретная свобода возможна лишь при условии наличия целого ряда «несвобод». Абсолютной свободы не существует, в любом обществе человек ограничен структурами, нормами — просто они в разных культурах различны.
Но эти вопросы не вставали — интеллигенция буквально мечтала о свободе червяка, не ограниченного никаким скелетом. Напомню, что в статье «Патология цивилизации и свобода культуры» (1974) Конрад Лоренц писал: «Функция всех структур — сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может».
Представления нашей интеллигенции о свободе оказались предельно аутистическими. Никаких размышлений о структуре несвободы, о ее фундаментальных и вторичных элементах не было. Ломая советский порядок и создавая хаос, интеллигенция, как кролик, лезла в ловушку самой примитивной и хамской несвободы.
Вспомним, что в 1988 г. большая часть интеллигенции посчитала самым важным событием года акт свободы — «снятие лимитов на подписку». Этому мелкому акту было придано эпохальное значение. Что же получил средний интеллигент в итоге? Напомню молодым: при дешевых ценах в СССР были лимиты на подписку газет и журналов, квоты давались по предприятиям, иногда люди тянули жребий. Для интеллигенции это было символом тоталитарного гнета. Она просто не желала видеть: сама вошедшая в традицию потребность выписывать газеты и толстые журналы была порождением советского «тоталитаризма». И средняя культурная семья выписывала 3-4 газеты и 2-3 толстых журнала — ничего похожего и быть не может на свободном Западе229. «Литературная газета» выходила тиражом в 5 млн. экземпляров!
Убив «тоталитаризм», интеллигенция доверила новому режиму чисто рыночными средствами наложить такие лимиты на подписку, что на 1997 г. «Литературная газета» имела лишь 30 тыс. подписчиков! Демократические журналы выходят лишь благодаря фонду Сороса, тираж «Нового мира» упал с 2,7 млн. в советское время до 15 тыс. в 1997 г.
Из этого мелкого факта видно, что важным истоком кризиса было расщепление сознания интеллигенции и господство аутистического мышления, созданное перестройкой: строя в воображении приятный образ свободы на определенном поле («свободная подписка»), интеллигенция здесь же и моментально «производила» несвободу колоссальных масштабов.
Господство аутистического мышления при глубоком расщеплении логики («шизофренизация сознания») породили небывалый в истории проект разрушения народного хозяйства огромной страны под условным названием реформа. Этот проект был бы невозможен, если бы его не поддержал с энтузиазмом чуть не весь культурный слой, на время увлекший за собой большинство городских жителей.
Перестройка средствами идеологического воздействия внушила массам идею ликвидировать советский тип хозяйства и пообещала взамен обеспечить народу благоденствие. Интеллигенция приложила огромные усилия, чтобы эта идея «овладела массами», и она добилась своего. И при этом сразу же проявилась родовая болезнь русской интеллигенции — в своих философско-экономических воззрениях она придает гипертрофированное значение распределению в ущерб производству.
