Конечно, левая оппозиция заявляет, что она привержена идее социальной справедливости. Но сами по себе это пустые слова, то же самое говорит и Гайдар, и Брынцалов. Никто себя не назовет несправедливым и безнравственным. Важна расшифровка. Она и следует: левые теперь за рыночную экономику и против уравниловки. Отсюда и выводится профиль нравственности. В чем справедливость рынка? В двух вещах: полная свобода сделки (хочу — покупаю, хочу — нет) и ее честность (без обвеса и обсчета). Значит, в рыночной экономике несправедливо и безнравственно платить зарплату шахтерам за то, что они производят уголь, который дешевле купить в Австралии. Им платят лишь потому, что нарушена свобода сделки (дорогой уголь Кузбасса покупают под давлением политики). Им платят, вырывая кусок у других граждан. В рыночной экономике безнравственно давать жителям дотации на оплату воды и отопления. Пусть оплачивают покупаемые ими блага полностью. Почему у Брынцалова, который живет в своем доме, отнимают в виде налогов деньги, чтобы оплатить тепло для жителей пятиэтажек в какой-нибудь Вологде? Несправедливо наказывать фирму, которая прекратила подачу тепла во Владивостоке, потому что за это тепло ей не платили. Где же здесь свобода сделки и где честная оплата за взятый товар? Не желаешь платить — не надо, ставь печку, разжигай костер. Ты свободен! Немцов со своей жилищно-коммунальной реформой был здесь абсолютно честен. Более того, он проводил в жизнь те ценности, которые признаны НПСР. Свобода сделки и эквивалентный обмен — не безнравственность, а именно стройная и непротиворечивая система нравственных ценностей.
Я лично отвергаю эту нравственность, я отвергаю ценности рыночной экономики, я требую уравниловки! Я считаю, что право жителей Вологды на жизнь и тепло ценнее, чем свобода сделки. Заявив это, я могу с ясной головой звать людей, которые со мной согласны, оказать давление на Немцова и добиться компромисса с ним. А если окажется, что нас много, то и подавить его. Но если я ценности Немцова разделяю, то моя борьба с ним — спектакль. Я борюсь за то, чтобы к кормушке нас с ним пускали по очереди.
Строго говоря, после признания ценностей рынка оппозиция лишилась законных оснований на патриотическую риторику. Что значит «не подписать договор СНВ-2» или «дать Сербии ракеты С-300»? Ведь наш ядерный щит и ракеты — реликт, остатки нерыночной экономики. Будем же честными в сути! Эти остатки иссякают, и скоро их не будет. Рыночная Россия содержать научно-технический потенциал, способный создавать такие системы, не может (да его уже и нет). Значит, ни о каком военном паритете с Западом при рынке и речи не будет идти. Хотите рыночной экономики — готовьтесь к новой реальности, не вводите в заблуждение людей своей картонной саблей. Мало нам Цусимы?
Не признавая раскола и негласно приняв ценности «сильных», разные течения оппозиции выработали целый набор «паролей», которые они выкрикивают, попав в обстановку спора. Они дают знак политическому противнику: «Мы с тобой одной крови — ты и я!». То Петр Романов вдруг заявит, что его идеал государственника — Столыпин. То Шафаревич подтвердит в 1998 году, что «социализм — путь к обрыву». В дебатах с Шендеровичем Говорухин выполнил ритуал обнюхивания блестяще и убедительно. Сразу подчеркнул, что он не желает возвращения в проклятое советское прошлое. Его фильм «Так жить нельзя» нанес советскому строю сокрушительный удар. Аргумент неотразимый, пароль принят. Далее идет напоминание, что он настрадался от советской цензуры (это — общий пароль нашей художественной интеллигенции). Затем, что он бы мечтал видеть во главе Высшего совета по нравственности Солженицына или Лихачева (хотя это уж никак не вяжется с формулой «нравственность — это правда»). Наконец, тонкий упрек в адрес телевидения, которое все время показывает «позор Госдумы» — Макашова, Шандыбина и Жириновского («а ведь в Госдуме помимо десятка таких идиотов есть множество умнейших и благороднейших людей — Мизулина, генерал Громов, Явлинский»). Все эти знаки были приняты, и спор с Шендеровичем, строго говоря, свелся к спору между своими — о деталях. Оба против цензуры, и разница лишь в том, что один считает Высший совет органом цензуры, а другой — нет. Почему нет? Потому, что Высший совет не запрещает выпуск передачи, а наказывает вещателя после передачи. Разница, конечно, существенная, но не принципиальная.
Не буду здесь углубляться в саму проблему свободы слова и цензуры. Отмечу только, что оппозиция не осмеливается отвергнуть кредо Шендеровича открыто — как элементарный обман. Без цензуры не существует общества. Наличие запретов, реализуемых через какую-то разновидность цензуры, является условием сохранения любого общества. Что можно, а что нельзя говорить и показывать на публике, определяется культурными устоями. Если эти устои в разных частях общества резко различаются, нужно ввести конфликт в рамки права — заключить соглашение. Вместо того, чтобы клясться в своей ненависти к цензуре, следовало бы признать наличие культурного противостояния и вести переговоры о согласованных запретах на агрессивное выражение своих ценностей. А раз «мы тоже против цензуры», то почему бы шендеровичам не показать Россию в виде свиньи, которую режут? Оппозиция что-то говорит о «цензуре совести». Но Масюк или Доренко и не идут против своей совести. Просто она у них совсем другая, чем у Макашова.
В дебатах на НТВ вопрос был поставлен ребром, и демократы отвергли устои русской культуры как рамки, ограничивающие их телевидение, отвергли совершенно честно и открыто. Надо отдать должное НТВ — оно подняло вопрос на философскую высоту, выставив против закона Госдумы В.Шендеровича и А.Гордона — основателя и генерального секретаря Партии общественного цинизма. Они не жевали демократическую жвачку, как Мизулина. Шендерович как-то сказал в своих стихах: «Не знаю, кто меня определил стать раком у российского безрыбья». По сути верно, хотя и жеманно (никто его раком не ставил, он сам тяготеет к этому — эстетически). В этическом плане Россия для его партии — безрыбье. Значит, не массовой приверженностью к ценностям «общественного цинизма» сильна эта партия, а деньгами Гусинского и реверансами Говорухина.
То, что мог сказать на «суде НТВ» я, было никому не нужно и выглядело как досадная помеха. Да и в законе, который я защищал, мои интересы не очень-то отражены. Для меня главная проблема нравственности на нынешнем телевидении — не голые задницы и не отсутствие Абалкина и Бессмертных, а непрерывное и изощренное издевательство с экрана над тем, что я считаю добрым и прекрасным. Цензура совести Шендеровича меня от этого не защищает, и я требую цензуры закона. Мне же одна сторона отвечает, что пока ОМОН послушен, плевать на меня хотели. А другая сторона отвечает, что «нравственность — это правда».
Отрицание нравственных устоев «отцовской культуры» идет и в искусстве, но главное, продукты нового искусства пропагандируются СМИ и подкрепляются премиями. Эти знаки официального признания не могут не действовать на сознание, особенно молодежи. Вот, был поднят на щит Яркевич. «Огонек» назвал Яркевича писателем-93 (а кое-кто даже «двусмысленно» назвал его «последним русским писателем»). Послушаем «Независимую газету», где Олег Давыдов дает диагноз новой литературе в статье «Яркевич как симптом». Вывод таков: «Мы имеем дело со становящейся философией культуры тех „новых русских“, льстецом и рупором которых является такая замечательная газета, как „Коммерсантъ“, а литературно-художественным воплощением — разобранные выше тексты Яркевича».
По словам самого Яркевича, он написал трилогию, аналогичную трилогии Льва Толстого «Детство. Отрочество. Юность». У Яркевича эти части называются: «Как я обосрался», «Как меня не изнасиловали» и «Как я занимался онанизмом». Все эти гадости имеют у Яркевича не только сюжетный, но и метафорический смысл. Как пишет О.Давыдов, во второй части «выясняется, что маньяком, насилующим мальчиков, оказывается… русская культура». Что же до «юности», то «онанизм в этом тексте — метафора свободного духовного пространства. Он как бы снимает основной (по мнению Яркевича) грех русской культуры: социально-политическую ангажированность, замешанную на агрессии». То есть, опять же главное — тема разрыва с духовным пространством русской культуры, освобождения от нее хотя бы через онанизм. Чего же ждать «старым русским», когда эти отягощенные комплексами юноши полностью овладеют культурой? В каких конкретно действиях выразится их патологическая ненависть и жажда мести?
