Так иудеи до сих пор противятся бракам с христианами, а среди католиков долго бытовало предубеждение против брачных союзов между дворянами и простолюдинками. Те, кто пренебрегал мнением общества, обрекали себя на участь, равносильную гибели.

К счастью, времена изменились; сегодня все народы смешались, а мир все такой же – не лучше и не хуже.

Цыгане, изгнанные из своих племен, быстро объединились между собой, чтобы в трудную минуту помогать друг другу и защищаться от вчерашних собратьев и своих извечных врагов – христиан.

Цыгане-изгои сохранили все прежние обычаи, кроме одного: они были терпимы к чужакам и не требовали от них отказываться от своей веры и своих привычек. Впрочем, тех, кого в цыганский табор приводила любовь, обычно не интересовали вопросы религии. Дети, рожденные от таких союзов, также находились под защитой табора. Когда же девушка-цыганка покидала племя ради чужака – мужа или возлюбленного, – она всегда имела право вернуться, не боясь, что соплеменники ее не примут.

Цыгане-изгои именовали себя раньи, а так как Марикита имела отца-католика, то она тоже была раньи. У раньи были свои песни, одну из которых и услышала девушка в тяжелую для себя минуту.

Весь табор, включая женщин и детей, столпился вокруг юной цыганки, склонившейся над Лагардером. Скорее всего, стремительно бросившись на помощь соплеменнице, раньи рассчитывали извлечь выгоду и для себя, очистив карманы ее врагов. Но враги бежали, а на земле остался лежать лишь чужак-христианин, который вот-вот должен был умереть.

– Кто этот человек? Он твой муж? – спросил Марикиту предводитель, рослый загорелый мужчина с посеребренными сединой висками.

В прежние времена девушка боялась его как огня. Но сейчас в ней не было страха; она подняла голову и ответила:

– Это мой брат…

– Ты никогда не говорила нам, что у тебя есть брат. Мы не знаем его…

– Я сама не знала о его существовании…

– Почему он не похож на тебя?

– А разве он сын моей матери? – дерзко ответила она вопросом на вопрос. – И вообще, какое тебе дело до того, кто он? С каких это пор раньи перестали принимать к себе чужаков? Я ручаюсь за этого человека: он не причинит нам зла. А я росла вместе с вами! И разве моя мать была не из твоего табора?

– Ты права… Твоя мать кочевала с нами, значит, ты имеешь право на нашу защиту… Скажи нам только, как зовут этого человека.

– Зачем вам его имя?

– Он испанец?

– Француз.

– Значит, враг…

– Для нас не существует границ…

– Я же не сказал, что он враг Испании: это меня не касается… Но в его стране вешают наших соплеменников…

– А в Мадриде инквизиция подвергает их пыткам и сжигает…

– Ты что, считаешь, что ты умнее всех? – проворчал предводитель, нахмурив брови.

– Нет, я просто говорю то, что думаю… и говорю правду…

– Твой брат умер; ты хочешь, чтобы я дал тебе рубиду?[4]

Опустившись на колени, Марикита приложила ухо к груди Лагардера и услышала слабое биение его сердца.

– Он жив, – ответила она, – значит, его можно спасти… Если вы не хотите мне помочь, тогда оставьте меня здесь, я сама позабочусь о нем.

– С каких это пор раньи бросают своих раненых без помощи – возмутился предводитель.

– Но этот человек не ваш, вы сами только что это сказали.

– Раз ты защищаешь его, значит, сейчас он один из наших. Хватит спорить, давай лучше спросим колдунью, умрет он или его можно вылечить.

Марикита расстегнула мокрый от крови камзол Анри. На груди возле самого сердца зияла колотая рана. Если бы шпага Носе прошла на два дюйма ниже, Лагардер бы уже не нуждался ни в чьих заботах.

– Судьба сберегла его, – заметила одна из женщин.

– Ты видишь медальон, который он носит на груди? – спросила ее другая. – Смотри, как искорежена оправа; удивительно, как еще портрет сохранился.

Алчные взоры уставились на оправленный в золото портрет девушки, в которой Марикита сразу же узнала мадемуазель де Невер.

– Она спасла его, – прошептала девушка. – Любовь оказалась сильнее смерти!

Этот медальон на золотой цепочке Аврора в присутствии матери сама повесила на шею Анри в тюрьме Шатле, где Лагардер, приговоренный к смерти Огненной палатой, ожидал исполнения приговора. Неужели он больше никогда не увидит ту, чье изображение носит у самого сердца?

Колдунью звали Мабель. Это была та самая старуха, которая когда-то стерегла маленькую Аврору в палатке цыганского вожака в долине горы Баладрон и которую Флор усыпила, чтобы во сне выведать у нее, куда цыгане бросили опоенного сонным зельем Лагардера.

Уже тогда Мабель считалась старухой, и время только добавило морщин на ее чело. Она приказала подвести ее кибитку поближе к раненому и со своего возвышения долго разглядывала лежащего без сознания шевалье. Облаченная в причудливые лохмотья, со спутанными волосами и пергаментно-желтой кожей, она выглядела отталкивающе, но движения ее были исполнены величия.

– Он красив, – наконец вымолвила она. – Он мертв?

– Нет, матушка, – ответил кто-то. – Девушка говорит, что он выживет.

– Чем его ранили?

– Он получил ужасный удар шпагой, однако лезвие не задело сердца.

– Помогите мне спуститься; я хочу получше разглядеть его.

Однако колдунья, несмотря на свой преклонный возраст, отнюдь не была немощной старухой и не нуждалась ни в чьей помощи. Она без труда слезла с повозки, быстрым шагом подошла к раненому и склонилась над ним. Ее лицо приняло странное выражение; морщины на нем разгладились, взгляд устремился вдаль, словно она пыталась оживить какие-то давние воспоминания.

– Это он, конечно же, он, я не могла ошибиться, – прошептала она. – Значит, судьба сделала его своим избранником, ведь он вернулся оттуда, откуда не возвращается ни один из смертных.

– Ты его знаешь? – спросил изумленный предводитель.

– Когда-то давным-давно, – напевно начала Мабель, – я собстренными руками приготовила волшебное питье шотландских цыган, и он выпил его…

Цыгане прекрасно знали страшный наркотик, о котором говорила колдунья, и были осведомлены о последствиях его употребления: он действовал одновременно как снотворное и как медленный смертельный яд. Человек, принявший его, спал беспробудным сном несколько часов, а потом умирал, так и не приходя в сознание. На старую цыганку устремились вопрошающие взоры.

– Его тело положили в могилу, – продолжала она, – вместе с истлевшими костями старого Хаджи. Утром мы пришли туда убедиться, что он уснул вечным сном, но его там уже не было…

– Не может быть, Мабель! Это невозможно! – раздались голоса.

– Я так и не узнала, кто сумел спасти его, потому что в ту ночь меня саму усыпили. Но это наверняка был кто-нибудь из наших, раз ему был известен секрет, как пробудить человека от колдовского сна. Он прижег спящему ступни и ладони раскаленным железом.

– А зачем ему дали выпить это зелье?

– Христиане обещали нам много золота, если мы убьем его и отдадим им девочку, которая была с ним. Но он был нашим гостем, и мы могли только усыпить его, – объяснил старый цыган.

– Законы гостеприимства священны, – поддержали старейшину мужские голоса. – И кто же его спас?

– Загадка!.. Но кто бы он ни был, он поступил хорошо… Иначе бы меня все время мучила совесть – ведь я помогала свершиться черному делу. Та девочка была такая нежная, кроткая… прошло уже много лет, но я до сих пор не могу забыть ее… – прошептала старуха.

Внезапно взгляд колдуньи упал на портрет в покореженной золотой оправе, и с губ ее сорвался удивленный возглас.

– Это она, – воскликнула старая цыганка, – только здесь она совсем взрослая. Какой же красавицей она выросла!

Мабель взяла медальон и принялась внимательно разглядывать портрет Авроры. Марикита даже испугалась, не захочет ли старуха оставить его себе.

– Верните ему портрет, матушка, – произнесла она. – Это его талисман: если бы не медальон, он был бы уже мертв.