И все-таки она не могла оторвать взора от угасающего факела: это единственное в окружающем мраке светлое пятно буквально околдовало ее; бедняжка не понимала, что на нее надвигается безумие, сдавливая ее мозг своими стальными оковами.

Внезапно она пронзительно расхохоталась; смех сменился протяжным воем, который эхом отразился от мрачных сводов и зазвучал так грозно и оглушительно, что даже ее саму испугал. Охваченная паническим ужасом, цыганка вскочила и стала колотить руками по стене; не удержавшись на ногах, она упала, но тут же вновь поднялась и застучала по камням еще неистовее, испуская при этом бессвязные крики, перемежавшиеся рыданиями и взрывами хохота.

Словно подчиняясь чьей-то воле, а может, побуждаемая инстинктом самосохранения, Марикита принялась разрушать стену, вытаскивая из нее камни и отбрасывая их назад с такой силой, какую трудно было предположить в столь хрупкой девушке. Безумие удесятерило ее силы: она не чувствовала тяжести каменных обломков, не замечала кровоточащих рук и обломанных ногтей.

Факел окончательно погас; впрочем, в его свете она уже не нуждалась, ибо безумные глаза Марикиты прекрасно видели в темноте. Внезапно на цыганку пахнуло ночной прохладой: в стене подвала образовалось довольно большое отверстие. Быстро расширив его, Марикита протиснулась между камнями и бросилась бежать по склону в долину; из горла ее вырвался дикий крик. Она закружилась в бешеном танце и кружилась в нем до тех пор, пока ноги ее не подкосились, и она, сраженная усталостью, не упала на землю.

…Придя в себя, девушка больше не вспоминала ни об отце, ни об Авроре де Невер, ни о Флор. Сумерки окутали ее разум: она сошла с ума!

Знакомой тропинкой она поднялась к развалинам замка, не понимая, что побудило ее идти именно туда. Она шла по дороге вместе с крестьянами, которые, дождавшись рассвета, спешили к замку, чтобы поглазеть на то, что осталось от него после взрыва. Время от времени Марикита задавала им бессвязные вопросы и, не дожидаясь ответа, шагала дальше.

Испанцы, в чьих жилах есть толика восточной крови, не проявляют враждебности к сумасшедшим; однако же, в отличие от индусов, которые объявляют безумцев святыми, они все же стараются держаться от них подальше.

Таинственная девушка из башни Пенья дель Сид всегда вызывала любопытство окрестных жителей. Ходили слухи, что она колдунья и умалишенная. Теперь все могли в этом убедиться; кто-то радовался, видя, что пресловутая колдунья совсем не страшная, кто-то, наоборот, досадовал. Многие полагали, что кровь, которой были испачканы ее лицо и руки, свидетельствует об участии в каком-нибудь жутком богохульственном обряде, ибо дьявол никак не мог остаться в стороне от событий сегодняшней ночи и наверняка приложил свою лапу ко взрыву башни мавров.

Так что чем дальше продвигалась безумная цыганка, тем меньше людей оставалось рядом с ней: любопытные кумушки разбегались по домам, опасаясь, как бы ведьма не напустила на них порчу.

Марикита шла, не обращая на окружающих никакого внимания; иногда она останавливалась, чтобы сорвать с куста ягоду или цветок, а то и побеседовать с облаками и птицами.

Подойдя к замковым воротам, лежащим теперь на земле, цыганка остановилась и принялась что-то мучительно припоминать. Однако она так ничего и не вспомнила, ибо ее внимание привлекла оседланная лошадь, бродившая среди обломков стен и щипавшая травку, буйно произраставшую между каменных плит.

Девушка подошла к коню и потрепала его по шее. Тут она заметила человека, который, казалось, спал, раскинувшись прямо на голой земле. Он был так бледен, что цыганка поначалу приняла его за мертвеца и вскрикнула от страха. Крик этот пробудил незнакомца. Он открыл глаза, огляделся и тут же со стоном закрыл их.

Сумасшедшая подошла поближе и стала в упор смотреть на него; туман, окутавший ее мозг, на мгновение рассеялся, через него пробился тонкий луч света. Она поднесла руки к глазам, потом сжала ладонями виски и что-то невнятно пробормотала; однако же завершилась вся эта пантомима взрывом хохота и потоками слез. Бедная девушка опустилась на колени, обняла молодого человека и, положив его голову к себе на грудь, начала нежно и страстно целовать его.

Ее горячее дыхание, казалось, обожгло это бледное лицо, вдохнуло жизнь в бесчувственное тело. Человек вновь открыл глаза и издал слабый удивленный вскрик.

– Спи, спи, любимый, – откликнулась цыганка. – Спустилась ночь… сейчас мы выйдем в море и поплывем на восток… Скажи мне, как твое имя?..

Пораженный ее словами, человек устремил изумленный взгляд на юную цыганку; тут только он заметил, как странно блестят ее глаза. Такой лихорадочный блеск обычно появляется в глазах безумцев…

– Разве ты не узнаешь меня? – с тревогой в голосе спросил он. – Разве ты уже забыла шевалье де Лагардера?

– Лагардера?.. – повторила она смеясь. – Да, он жил там, внизу, когда я была еще совсем маленькой…

– Послушай, – продолжал Анри, – ну постарайся же припомнить… Ты знаешь, где сейчас Аврора де Невер?

В первую минуту шевалье показалось, что она поняла его вопрос и даже попыталась сосредоточиться – к сожалению, безуспешно.

– Аврора де Невер? – переспросила девушка. – Та самая старуха, что жила на самом верху мавританской башни?.. Сегодня утром она выпала из окна, и ее утащили волки…

– Может быть, ты помнишь донью Крус?

– Донья Крус?.. Она танцует, бежит, летит… Я вижу ее… смотри…

Увы! Ее указующая рука была устремлена в небо.

Взволнованный шевалье спрашивал себя, отчего же помутился разум маленькой цыганки, и что за драма разыгралась прошлой ночью в замке Пенья дель Сид, под руинами которого, быть может, погребена теперь его невеста…

«Скорее всего, – с ужасом подумал он, – Марикита единственная, кто пережил этот кошмарный взрыв. Неужели она видела, как умирали Аврора и Флор, и страшное зрелище их гибели свело ее с ума?»

Никто, кроме несчастной девушки, не мог рассказать шевалье, что же здесь в действительности произошло. Но сумасшедшая хранила свою тайну, и Лагардер не знал, удалось ли подругам спастись, или эти развалины стали их могилой. Никогда еще Анри не чувствовал себя таким беспомощным, никогда еще душа его не погружалась в пучину такого беспредельного отчаяния.

– И зачем только она вернула меня к жизни?.. – промолвил Лагардер, отталкивая Марикиту, вцепившуюся в его плечо.

Но цыганка, то всхлипывая, то смеясь, не отставала от него и упорно повторяла:

– Нельзя спать… Она ждет тебя!..

Был ли это луч разума, внезапно забрезживший в ночи безумия? Три слова, всего три слова – но они утешили шевалье, дали ему надежду. Он обнял девушку и, словно ребенка, прижал к себе.

– Успокойся, бедное мое дитя, – шептал он. – Не бойся, я тебя не брошу, я увезу тебя с собой, мудрые врачи вылечат тебя… Но умоляю, постарайся вспомнить и скажи мне, жива ли Аврора?..

Задав этот вопрос, Лагардер пристально посмотрел на цыганку, стараясь внушить ей уверенность в себе и помочь обрести утерянную память.

Под этим обжигающим взором, который приказывал ей думать и говорить, Марикита съежилась, заморгала и вдруг надолго закрыла глаза. Когда же веки ее вновь поднялись, взгляд девушки стал осмысленным.

Увидев, что губы цыганки зашевелились, Лагардер затаил дыхание.

– Она жива? – спросил он.

– Она жива! – ответила Марикита.

От радости сердце шевалье готово было выскочить из груди. Но девушка тут же добавила:

– Это я умерла!.. Тогда, на лестнице… там было много пороху! И я была похоронена живьем! О, небо!.. Мой отец!

Из уст ее вырвался душераздирающий крик, и если бы Лагардер не поддержал ее, она бы рухнула как подкошенная. Что она имела в виду? Кто был ее отец?

«Она жива!» – сказала девушка. Увы! Она сказала также: «Это я умерла!» Может быть, ее словам вообще нельзя придавать значения?

Анри подождал, пока цыганка успокоится, и, решив во что бы то ни стало прояснить эту тайну, снова попытался расспросить несчастную.