Пять дней спустя Мария Медичи торжественно открывала свой новый прекрасный дворец, хотя он еще не был до конца отделан, в присутствии короля, королевы и двора. Помимо ее просторной квадратной спальни с окнами на узорный цветочный партер, всеобщее восхищение вызвала идущая к ней галерея, где серия картин, наконец дописанная Рубенсом, предстала во всей красе под высоким сводом золоченого потолка. Присутствовал и сам оправившийся от падения художник, явно наслаждаясь расточаемыми в его адрес похвалами. Некоторые картины, без сомнения наиболее удачные, говорили сами за себя. В частности «Генрих IV, получающий портрет королевы», «Свадьба в Лионе», «Рождение Людовика XIII» и особенно изумительное полотно «Коронование королевы». Достоинства других, вроде «Блаженства регентства», казались не столь очевидными, и Людовик, не сохранивший никаких радостных воспоминаний об этом периоде своей ранней юности, потребовал разъяснений. Художник поспешил их предоставить:
— Здесь изображено состояние процветания, в коем пребывало тогда королевство, а также подъем, на котором находились науки и искусства благодаря щедрости и великодушию королевы, которую вы, Ваше Величество, можете видеть сидящей на этом сверкающем троне и держащей в руке весы, в знак того, что справедливость и благоразумие поддерживают равновесие в мире.
Чувство юмора не входило в число главных достоинств Людовика XIII, но такая откровенная лесть вызвала у него улыбку.
— Сразу видно, что вы при этом не присутствовали! — произнес он саркастически и перешел к следующей картине.
Проходя перед пухлыми нимфами и полнотелыми богинями, которыми изобиловали полотна, он разглядывал их с удивлением, перешедшим в очевидную неприязнь, когда он увидел портрет своей матери в облике богини войны. На голове ее был шлем, под мышкой — шпага, одета она была в нечто вроде пурпурной туники, складки которой позволяли видеть обнаженные части тела: руку, пухлое плечо и налитую грудь, неудержимо притягивавшую взгляд. Король, впрочем, ничего не сказал, но сократил свой визит и удалился, увозя в своей карете и кардинала Ришелье. Взвод мушкетеров немедленно окружил королевскую карету, спускавшуюся вниз по улице Турнон. Мария смотрела им вслед из одного из окон дворца. Чуть ранее, при появлении короля, она узнала среди мушкетеров Габриэля. Несмотря на их размолвку, она обрадовалась встрече, слишком беззаботная, чтобы долго сердиться, и улыбнулась ему, но, к ее удивлению, он отвернулся с суровым лицом и нахмуренными бровями, и она уловила на его лице огорчение, мимолетное, но столь же необъяснимое, как и его поведение. Она отложила на более позднее время выяснение причин столь оскорбительного отношения, поскольку была всецело поглощена подготовкой к встрече герцога Бекингэма. Накануне было принято решение, что он остановится в ее доме, что привело Марию в восторг.
Через неделю после открытия Люксембургского дворца, вечером двадцать шестого мая, он прибыл в сопровождении герцога Монтгомери и нескольких знатный особ, составлявших его блистательную, но немногочисленную свиту.
Его репутация элегантного, блестящего красавца опередила его, и, когда он поклонился Марии, глаза ее распахнулись от удивления: Стини был еще красивее, чем она его запомнила, и она имела возможность измерить свою любовь к Холланду, отметив, что при виде этого чуда ее сердце и тело не дрогнули. Высокий и худощавый, с широкими плечами и самыми прекрасными глазами, которые ей когда-либо доводилось видеть, озарявшими лицо с тонкими усиками и чувственными губами, с шевелюрой белокурого фавна и обворожительной улыбкой, Бекингэм обладал всем необходимым для того, чтобы соблазнить королеву, будь даже она недоступнейшей из женщин. Рядом с этим полубогом Людовик XIII не слишком много значил.
Что до слухов о его любви к роскоши, то они оправдались в полной мере, и едва парижане увидели неотразимого министра Карла I, они были очарованы и потрясены: на этот случай Бекингэм заказал себе ни много ни мало двадцать семь костюмов, один великолепнее другого, и, так как он к тому же свободно распоряжался сокровищами английской короны, его сказочные наряды были усыпаны жемчугами, бриллиантами, рубинами, изумрудами и сапфирами. Поговаривали даже, что он изощрился до того, что велел лишь прикреплять на живую нитку некоторые жемчужины и самоцветы, чтобы иметь возможность галантно терять их перед дамами (Скорее всего, это лишь легенда, придуманная англичанами для дискредитации французской знати. На самом же деле он потерял один-единственный бриллиант, который ему сразу же вернули.). Он должен был пробыть в Париже одну неделю, а затем вместе с юной королевой отправиться в Англию.
Естественно, были предусмотрены политические переговоры. Перед Бекингэмом стояли две конкретные цели: помешать Франции заключить с Испанией окончательный мир и подготовить альянс с Англией — в пользу последней, разумеется! — против немецких принцев. Но между этим недотепой и тем, кого звали теперь просто кардинал, была такая пропасть, что, если красавцу-англичанину и устроили любезный прием, особых подарков делать ему никто не собирался. Впрочем, он был принят, как подобает, королем и королевой-матерью, с удовольствием похваставшейся роскошью своего дворца. Наступил столь долгожданный момент визита к королеве.
Мадам де Шеврез специально проследила за туалетом Анны Австрийской, действительно очаровательной в расшитом золотом атласном платье, зеленый цвет которого в точности повторял цвет ее глаз, и маленьком головном уборе, украшенном пером цапли и придававшем ей дерзкий вид. Старания Марии были вознаграждены: между королевой-испанкой и красавцем-англичанином возникла самая настоящая любовь с первого взгляда. Один из свидетелей той сцены, Ла Рошфуко, напишет позднее: «Она, королева, показалась ему более достойной любви, чем он мог себе представить, а он показался королеве достойнейшим в мире мужчиной, чтобы любить ее. Они употребили первую же официальную аудиенцию для разговоров о делах, которые интересовали их живее, нежели государственные, их волновала лишь их взаимная страсть…»
Дьявол, очевидно, был на стороне влюбленных и их верных помощников, Марии и Холланда. В самом деле, ради этого чрезвычайного посла пришлось снять пресловутый запрет на допуск мужчин в покои государыни в отсутствие ее супруга. Людовик XIII в тот день был нездоров, но, разумеется, у него не было недостатка в зорких глазах, чтобы наблюдать за событиями и докладывать ему обо всем. Услышанное привело его в ярость. Король и без того не слишком любил «Букенкана», как того прозвали в Париже, но отныне он его возненавидел. Тем более что болезнь его не была дипломатической уловкой, он вынужден был лежать в постели, не имея возможности отменить все запланированные по этому случаю праздники и встречи, в частности бал у королевы-матери, ожививший Люксембургский дворец.
Между тем Мария ликовала. После первой встречи с англичанином Анна позвала ее в свою спальню, чтобы поговорить без свидетелей.
— Итак, мадам, разве я была не права? — воскликнула Мария, присев в глубоком реверансе. — Разве герцог не самый восхитительный в мире мужчина?
Королева внезапно протянула к ней обе руки, которые герцогиня поцеловала:
— Ах, моя козочка (ласковое прозвище, которое королева ей дала. — Прим, авт. Игра слов, построенная на созвучии слова chevrette (козочка) и имени собственного Chevreuse. — Примеч, пер.), вы были абсолютно правы. Мне никогда не доводилось встречать людей, подобных ему. Даже в «Амадисе Галльском» («Амадис Галльский» — испанский рыцарский роман, созданный приблизительно в XIV в, и ставший особенно популярным в XVI в.)! Ни один из героев даже близко к нему не стоит.
— И это при том, что в присутствии стольких людей он не мог раскрыть свое сердце. Это сердце целиком принадлежит вам, он очень откровенен со мной, и слышали бы вы, как он говорит о Вашем Величестве! Этот человек снедаем страстью, равной которой нет!
— Неужели? — проговорила Анна, густо краснея. — Не кажется ли вам, что это несколько чрезмерно?
