Поздний вечер. Уже ушли в набор последние телеграммы из-за рубежа, последние трамваи спешили в парк, а на опустевшей улице редкие прохожие все еще видели освещенные окна «Правды».
Обычно около двух часов ночи в редакции появлялся кремлевский шофер Качалов. Он спокойно, молча вставал у двери, напротив стола Марии Ильиничны. Взглянув раз-другой на шофера, Мария Ильинична засовывала в портфель недосмотренные страницы будущей статьи, устало поправляла волосы и, набросив на плечи пальто, тихо спускалась по лестнице вниз на безлюдную Тверскую. Когда подъезжали к Кремлю, часы на Спасской башне отбивали четверть третьего... И так почти каждый день... От постоянного переутомления весной 1925 года Мария Ильинична стала чувствовать себя очень плохо, да еще сказался застарелый плеврит и прошлогоднее воспаление легких.
Состоялся семейный совет: Надежда Константиновна и Анна Ильинична настаивали на отдыхе в Крыму, врачи тоже рекомендовали юг. И Маняша наконец поддалась уговорам. Она очень любила Крым. Собрались ехать вместе с Надеждой Константиновной, которой тоже срочно нужно было делать передышку: опять сдавало сердце, резко ухудшилось общее состояние.
Около месяца они вдвоем прожили в уединенном местечке — Мухалатке. Но Марии Ильиничне не терпелось приступить к работе, и частенько после обеда закрывалась она одна в комнате или устраивалась на веранде и писала для «Правды».
«20.IV.25 г.
Дорогой В.С.
Посылаю Вам кое-что, набросанное о «Правде» 1917 г. Вы говорили мне перед отъездом, что какое-то комсомольское издание просило дать меня что-либо для них. Будьте только добры, прежде чем отдавать рукопись, просмотреть ее предварительно, боюсь, то ли вышло, что нужно. Получилось описание лишь внешней стороны работы, и я сомневаюсь, годится ли это. Простите, что утруждаю Вас.
Говорят у Вас в М-ве тепло, а здесь холодно, не знаешь, как согреться. Сидим у моря и ждем погоды. Прошла неделя, как мы здесь, но, кажется, гораздо больше.
Как-то Вы там живете? Что нового? Не забрали ли кого из наших ребятишек?
Шлю привет всей публике.
Жму крепко руку
Ваша М.Ульянова».
Когда выдавались теплые дни, они отправлялись с Надеждой Константиновной на прогулку. Однажды во время прогулки они встретили будущую писательницу Галину Серебрякову, с которой Мария Ильинична познакомилась еще в Мисхоре в 1921 году. В тот свой приезд в Крым Мария Ильинична часто гуляла одна и как-то, спускаясь с горы, оступилась и сильно повредила ногу.
Группа комсомольцев, работавших тогда в Алупке, решила достать Марии Ильиничне трость. Вот как об этом эпизоде рассказывает сама Галина Серебрякова: «Во дворце Юсупова находилась коллекция чудесных тростей.
Я отправилась туда, выдала сторожу расписку на великолепную палку с набалдашником из слоновой кости, казавшуюся мне самой подходящей для больной, и торжественно понесла ее в санаторий.
Пока мои товарищи ждали в саду, я вошла в комнату Марии Ильиничны. Она лежала в шезлонге и читала.
Оробев, я пролепетала что-то бессвязное и протянула трость, объяснив, где мы ее взяли. Вдруг гневно насупились брови Марии Ильиничны, и она обрушилась на меня с упреками:
— Как могли вы совершить этот недостойный поступок? Немедленно верните палку во дворец Юсупова. Это народное достояние, так можно скатиться до очень скверных дел. Это недостойно большевиков.
Много еще сказала мне Мария Ильинична недобрых, но справедливых слов. Совершенно растерявшаяся и опозоренная в своих собственных глазах, я направилась к двери. Когда я была на пороге комнаты, Мария Ильинична уже ласковее сказала:
«Когда сдадите палку, вернитесь, мы поговорим. — И улыбнувшись, отчего стала еще миловиднее, добавила ободряюще: — Поговорим о другом».
Лето 1925 года пролетело в напряженной работе. В Москве было душно и пыльно, но даже в Горки Мария Ильинична выбиралась редко. Уже началась большая работа по подготовке к XIV съезду партии. К концу лета Мария Ильинична стала чувствовать себя хуже, появился сухой кашель, и обеспокоенная Анна Ильинична уговаривала Маняшу ехать с ней в Евпаторию. Но каждый раз, когда Анна Ильинична заводила разговор об отдыхе, младшая сестра сердито возражала: «Ну, как я «Правду» брошу, да и съезд партии скоро». Тогда Анна Ильинична решила действовать иначе: она обратилась к ближайшим сотрудникам сестры с письмом. Она написала заместителю ответственного секретаря редакции с просьбой повлиять на Марию Ильиничну и уговорить ее все-таки поехать в Крым...
«Мы беседовали с Вами раз по телефону в Москве, весной, и я намерена побеседовать на ту же тему. Речь о сестре, Map.Ил-не. Ей обязательно советовали южный берег Крыма повторить осенью — так с 15-го авг. по 15 сент. Она, конечно, упорствует, едет в Горки, где вследствие ненастья ничего не может взять для своих легких, где висит на телеф., откуда мотается в Москву. Я сейчас в Евпатории, но обстоятельства складываются так, что, прохворав весь свой отпуск, я должна бы была подкрепиться на южн. берегу. И вот я писала ей и звала ее. Думается, хорошо было бы, если бы Вы... и кто у Вас еще там в «Правде», не в отпуску, поддержали бы меня. Она, конечно, не решится оставить работу, если товарищи по работе не подтолкнут... Только меня уж не выдавайте, а то все дело расстроится.
В надежде на Вашу помощь и вперед за нее благодарная.
С комм. привет.
А.Елизарова».
Но в ту осень Марии Ильиничне так и не довелось выехать в Крым — шла напряженная работа по подготовке к съезду партии. С наступлением осенних холодов ей снова нездоровится, и она вынуждена уехать хотя бы в Горки. Правда, в Горках абсолютный отдых не получается. Как и думала Анна Ильинична, сестра звонит и пишет в Москву, занимается делами.
Из записок товарищам по работе становится ясно, как она «отдыхала» в Горках.
15 сентября 1925 года она пишет В.С.Попову-Дубровскому.
«Дорогой В.С.!
Поправка моя идет знатно, и на будущей неделе я и думаю уже быть в Москве.
Борисов писал мне, что Евгенова мобилизуют в деревню. Его никоим образом нельзя отдавать. Попросите, пож., Баркова от моего имени его отстоять. Иначе журнал некому будет вести.
Просьба еще не вводить до моего приезда шахматного отдела, как собирался это делать Гусман. Приеду — обсудим.
Как-то Вы там живете? Я уже соскучилась его Москве, «Правде», работе и т.п....
А солнышко, знаете, хорошая вещь, особенно если тишина в придачу. Нервы отдыхают.
Ну, будьте здоровы, всем приветы.
До скорого!
М.Ульянова.
Скажите Докукину, что я стала усиленно писать. Не убьет он меня, если я с собой привезу статью, а не пошлю сейчас?»
Последние годы жизни
Работа сверх всякой меры, чрезмерная перегруженность давали себя знать. В 1928 году, когда Надежда Константиновна собралась ехать на пароходе по Волге и Каме и стала усиленно звать Марию Ильиничну ехать вместе, она с радостью дала свое согласие. Ведь предстояло увидеть родные места, где прошли счастливое детство и тревожная юность, увидеть старый дом в Ульяновске, могилу отца. Поездка планировалась на август — сентябрь, лучшее время года на Волге. Наконец далеко позади осталась Москва с ее шумной столичной жизнью. Тихие волны реки несли пароход все дальше. Подплывали к Перми.
«Мы все едем, едем и едем. Когда вернемся, аллах ведает.
Ехать удобно, на Каме ужасно красиво, — пишет Надежда Константиновна в Москву Варе Арманд, — заезжали в Ярославль, Нижний, Казань, Пермь.
Казань стала неузнаваема. Стала поразительно организованной и культурной. Но интереснее всего Урал. Осматривали Мотовилиху и еще один завод. Культурно мы явно растем».
Мария Ильинична и Надежда Константиновна любили отдыхать и ездить вдвоем. Они не раз отдыхали в Кисловодске и в Крыму в Мухалатке. Сотрудник редакции «Правды» Сара Крылова однажды — это было в конце лета 1930 года — была приглашена Марией Ильиничной в Мухалатку, где она отдыхала вместе с Надеждой Константиновной и секретарем Крупской — Верой Дридзо. «Во время прогулок с Марией Ильиничной и Надеждой Константиновной я, — вспоминала Крылова, — тараторила о музыке, о молодых композиторах, о нашей борьбе с цыганщиной...
