Сталин всегда с ревнивой предубежденностью относился к деятельности и мыслям Тухачевского. Михаил Николаевич не заблуждался на сей счет. И когда надо было, вопреки Сталину, провести какое-либо важное решение, осуществить какое-либо серьезное мероприятие, он прибегал обычно к сложным маневрам.

Триандафиллов как-то рассказывал мне, что еще в начале 1931 года Михаил Николаевич выдвинул предложение о численном увеличении армии. Но, зная о неприязни к нему Сталина, договорился с Триандафилловым, чтобы тот выступил с дополнениями и поправками к его предложению.

Сталин ухватился за триандафилловские поправки, «творчески развил» их. Предложение Тухачевского было принято. Только именовалось оно «предложением Сталина и Триандафиллова».

И все же, несмотря на всю свою неприязнь к Тухачевскому, до поры до времени Сталин вынужден был доверять ему руководящие посты. Точно так же он поступал подчас и в ходе Великой Отечественной войны, назначая на высокие командные должности в войска к не тех, к кому благоволил, а тех, кто умел воевать.

Кстати, один эпизод, относящийся к концу Отечественной войны и свидетельствующий о том, как велик был престиж Тухачевского среди военных даже за рубежом.

В 1945 году севернее Берлина я встретился с командиром американского воздушнодесантного корпуса генералом Риджуэем. Моя беседа с ним носила довольно общий характер и частично выветрилась из памяти. Но одно запомнилось твердо – откровенное признание американца, что родиной воздушнодесантных войск является Советский Союз, а создателем их – маршал Тухачевский.

Последний раз я встретился с М. Н. Тухачевским весной 1937 года, когда он в качестве командующего Приволжским военным округом прибыл в Куйбышев. После совещания с командирами соединений Михаил Николаевич попросил меня задержаться и, когда все вышли, предложил мне должность начальника штаба округа. Предложение было лестное, но я чистосердечно сказал, что предпочел бы пока остаться на должности командира дивизии.

Михаил Николаевич отнесся ко мне с пониманием и, кажется, готов уже был распрощаться. Но в это время вдруг раздался телефонный звонок из Москвы, и я стал невольным свидетелем очень тяжелой сцены.

От моего внимания не ускользнуло, что, разговаривая с Москвой, Тухачевский становился все более мрачным. Положив трубку, он несколько минут молчал. Потом признался, что получил недобрую весть: арестован начальник Главного управления кадров Фельдман.

– Какая-то грандиозная провокация! – с болью сказал Михаил Николаевич.

Это была последняя наша встреча. Вскоре я узнал об аресте самого Тухачевского.

Из многих лет более или менее близких, хотя и чисто деловых, отношений с этим человеком я вынес впечатление, что он видел дальше нас, умел заглядывать через стену, непреодолимую для многих. Словно бы с вышки ему открывались дали и перспективы. Но это не порождало в нем ни высокомерия, ни зазнайства. Скромность, душевность, доброжелательство никогда не оставляли его.

Сколько людей встречаешь на своем пути за годы долгой жизни! Но не все сохраняются в памяти. Да и те, что помнятся, запомнились по-разному, разными своими поступками и словами.

О Михаиле Николаевиче Тухачевском сохранились лишь самые светлые воспоминания.

Вот он впервые появляется в штабе Западного фронта (я служил там помощником начальника оперативного отдела). Кое-кто из бывших генштабистов посматривает на него настороженно: больно уж молод новый командующий. Но с удивительной быстротой исчезает этот холодок предубежденности. Перед обаянием и человечностью Михаила Николаевича нельзя устоять. А когда дело доходит до чисто военных вопросов, эрудиция, размах профессионального мышления молодого комфронта вызывают восхищение даже у неизменно скептичных старых генералов. Вдобавок командующий скромен, демократичен, всегда готов поговорить с каждым, выслушать любое мнение.

Вскоре я был назначен командиром 24-й стрелковой бригады. Она занимала рубеж по левому берегу Березины. Потом ее вывели в армейский резерв, полностью укомплектовали личным составом и приказали заняться тактической подготовкой. Тогда это было для нас непривычно. Но мы знали: приказ об учебе исходит лично от Тухачевского, он сам участвовал в разработке программы занятий, рассчитанной примерно на месяц, и потому решили, что у комфронта в отношении нас, видимо, имеются далеко идущие планы.

Так оно и вышло. После разбора одного из занятий командующий армией В. Н. Сологуб объявил мне:

– Дайте красноармейцам два-три дня отдыха, получите новое обмундирование и готовьтесь к форсированию Березины. Михаил Николаевич остановил выбор на вашей бригаде. Ей предстоит первой прорывать неприятельскую оборону на правом берегу.

Это было началом так называемой Игуменской операции, которая по замыслу М. Н. Тухачевского имела своей целью отвлечь внимание белопольского командования от направления главного удара.

Наша бригада, как, впрочем, и вся 8-я дивизия, действовала достаточно решительно. Успешно прорвав оборону противника, мы стали стремительно продвигаться вперед в сторону Минска.

Комиссар дивизии П. М. Ошлей подбадривал по телефону:

– Тухачевский лично следит за вашими действиями. Велел поздравить с первой удачей и спросить, возьмешь ли сегодня Игумен?

– Передай командующему, возьму обязательно! – ответил я.

Это свое обещание мне удалось сдержать. Бригада продолжала вести наступление на широком фронте, обходя Минск с юго-запада…

Игуменская операция – один из примеров гибкой творческой мысли М. Н. Тухачевского. Она действительно ввела белопольское командование в заблуждение. Стремясь остановить наше наступление на игуменско-минском направлении, противник вынужден был бросить сюда свои армейские резервы.

И не вина, а беда командования Западного фронта, что в ходе этой тщательно продуманной операции многое делалось не так, как надлежало. Окажись у нас повыше уровень управления войсками во всех звеньях – и, мне думается, исход нашего наступления на Варшаву был бы совсем иным.

Из последующих встреч с М. Н. Тухачевским особенно запомнилась тамбовская. Было это в период борьбы с антоновшиной.

Я командовал тогда 10-й стрелковой дивизией и одновременно выполнял обязанности командующего войсками всей Воронежской губернии. Начав активные действия против бандитов в марте 1921 года, мы примерно к середине июня полностью очистили от них территорию своей губернии. Однако но соседству с нами, на Тамбовщине, разгул антоновских банд продолжался.

И вот командующим войсками Тамбовской губернии назначается М. Н. Тухачевский. 10-ядивизия передается в его распоряжение. Я должен получить от него боевое задание.

Приехав в Тамбов, прежде всего навещаю начальника штаба Николая Евгеньевича Какурина, которого знал еще по Западному фронту и с которым крепко дружил, несмотря на разницу в возрасте.

Как всегда, беседа с Какуриным затянулась. Я украдкой поглядываю на часы: не запоздать бы к командующему. Какурин перехватил мой взгляд и успокоил:

– Не тревожьтесь, Федор Петрович, к Михаилу Николаевичу можно идти в любое время…

Поднимаюсь на второй этаж и без всяких проволочек попадаю в кабинет Тухачевского.

В глубине большой комнаты – стол. С него до полу свешивается карта. На карте, придавливая ее края, – несколько томиков в темных переплетах и стакан с остро очинёнными цветными карандашами.

У одной из стен – диван. Над ним – большой портрет Ленина.

Тухачевский шагнул мне навстречу.

– Хорошо, что приехали. Очень ждал вас. Хочется услышать, как воевали с бандитами. Нам сейчас дорог такой опыт. Да и о дальнейших действиях надо договориться.

Михаила Николаевича интересовало все. Он вникал в мельчайшие подробности наших операций в Воронежской губернии, расспрашивал о тактике антоновцев, искал исторические аналогии, вспоминал Вандею.[36]