Еще в марте 1922 года Тухачевский в качестве делегата с правом решающего голоса участвовал в работе XI съезда партии. Доклад Троцкого о состоянии армии и ее задачах никого там не удовлетворил. Было созвано совещание армейских делегатов для обсуждения принципиальных вопросов военного строительства. Руководил им М. В. Фрунзе. Михаил Николаевич выступал на этом совещании в поддержку ленинской линии, солидаризируясь с М. В. Фрунзе. А спустя некоторое время мне довелось лично слушать интереснейший доклад М. Н. Тухачевского на широком совещании командного состава Западного фронта.

Докладчик уделил много внимания предстоящей военной реформе, разработке новых уставов. Задачи дальнейшего военного строительства он определял, исходя из характера будущей войны. Уже тогда Тухачевский смотрел далеко вперед, предвидя неизбежность бурного развития производительных сил, быстрые темпы индустриализации страны. Он убедительно доказывал, что недалеко время, когда Красная Армия будет в изобилии получать самолеты, танки, автомобили, новейшие образцы стрелкового оружия и инженерного имущества. Все это окажет решающее влияние на ее организацию и тактику. Михаил Николаевич настаивал на необходимости подготовки командного состава и всей армии к подвижным, высокоманевренным действиям. В этой связи докладчик остановился на роли конницы в предстоящей войне и сделал вывод, что значение ее в дальнейшем будет уменьшаться, а роль авиации, бронетанковых войск и артиллерии возрастать.

В том же докладе М. Н. Тухачевский подверг разбору и критике авантюристическую позицию Троцкого. Вопреки В. И. Ленину, предпринимавшему решительные меры по обеспечению сосуществования с капиталистическими государствами, Троцкий продолжал носиться с идеей расширения рамок революции путем войны, а все заботы об укреплении обороны страны и боевой мощи армии сводил к трем «проблемам»: подготовить отделенного командира, убить вошь и научить красноармейца смазывать сапоги.

Как мне кажется, Михаил Николаевич с помощью этого доклада хотел дать более развернутое изложение своих взглядов по всем вопросам военного строительства. Доклад был перепечатан и направлен лично М. В. Фрунзе. Позже, проводя полевые учения с высшим начсоставом в районе Полоцка, Михаил Васильевич очень лестно отозвался о нем. Он заявил, что в этом докладе Тухачевский, как и подобает талантливому пролетарскому полководцу, умело применил марксизм в военном деле.

Однако не все рассудили так. У некоторой части высшего командного состава дальновидные прогнозы М. Н. Тухачевского вызвали возражения. Более того, высказывания Михаила Николаевича о роли конницы в будущей войне некоторые кавалерийские начальники восприняли едва ли не как личное оскорбление. Инспекция кавалерии РККА по горячему следу занялась проверкой состояния кавалерийских частей, находившихся в подчинении М. Н. Тухачевского. В Минске состоялось совещание начальствующего состава, где речь шла не столько о положении дел в проверенном 3-м кавкорпусе, сколько «о роли конницы в будущей войне». Наиболее открытый полемический характер носило выступление Щаденко.

– Война моторов, механизация, авиация и химия придуманы военспецами, – безапелляционно заявил он. – Пока главное – лошадка. Решающую роль в будущей войне будет играть конница. Ей предстоит проникать в тылы и там сокрушать врага…

Михаил Николаевич проявил при этом изумительную выдержку. Ему это было привычно. Невольно вспоминается, как сразу же вслед за окончанием гражданской войны в частях и соединениях Западного фронта, пожалуй впервые в Красной Армии, стала развертываться планомерная командирская учеба. Поначалу к ней тоже многие относились неодобрительно. И тогда не обошлось без разговоров о «выдумках военспецов». Военные игры на картах откровенно высмеивались. Явное пренебрежение проявлялось к расчетам движения на маршах, пропускной способности железных дорог, потребности войск в боеприпасах и продовольствии. Даже такие признанные авторитеты и истинные герои гражданской войны, как Я. Ф. Фабрициус, С. С. Вострецов, Н. Д. Каширин, П. Е. Дыбенко, Г. Д. Гай, О. И. Городовиков, оказывались порой в плену представлений вчерашнего дня, не хотели заглядывать вперед.

Вот только что закончились очередные полевые занятия с командирами дивизий. Тухачевский подводит итоги. И вдруг поднимается Степан Вострецов, командир 27-й Омской, четырежды награжденный орденом Красного Знамени. Вся его атлетическая фигура кузнеца преисполнена какой-то ученической неуверенности, глубоко ввалившиеся глаза совсем, кажется, исчезли. Волнуясь, он говорит, что на занятиях было много поучительного, но ему кажется, что очень уж они отличались от недавних боев в Сибири и на Дальнем Востоке.

Накручивая большущие усы, с места поддерживает Вострецова командир 2-й стрелковой дивизии и также кавалер четырех орденов Красного Знамени Ян Фабрициус.

– Мы, Михаил Николаевич, в гражданскую войну действовали иначе.

И Михаил Николаевич начинает дружески, очень тактично убеждать их, что будущая война не может быть простым повторением прошлых войн…

Для того чтобы успешно проводить такие занятия, увлечь ими людей, умудренных большим боевым и жизненным опытом, Тухачевскому приходилось очень тщательно готовиться. А при всем этом хотелось еще написать статью для газеты или журнала, нужно было редактировать уставы и наставления, разрабатывать инструкции. Дня не хватало. Он трудился и ночами.

Работать на квартире было неудобно. Шутя Михаил Николаевич жаловался:

– Семья большая, и все молодежь.

Обычным местом его ночных занятий был салон-вагон. Здесь, конечно, ему мешали и шум проходящих поездов, и гудки маневровых паровозов. В помещении штаба удобств было куда больше. Но М. Н. Тухачевский; заботясь о здоровье штабных командиров, отдал приказ, чтобы на ночь в штабе не оставался никто… Лишь в случае крайней необходимости там можно было работать до 11 часов, да и то только с разрешения начальника штаба.

– А что запретил другим, не позволяй и самому себе. Иначе какой же ты пример для подчиненных? – рассуждал Михаил Николаевич.

Всецело поглощенный армией и ее проблемами, Тухачевский в то же время вел большую работу в советских и местных партийных органах: был членом ВЦИК, избирался членом ЦИК БССР, входил в состав ЦК КП (б) Б и Смоленского губкома.

В январе 1934 года после длительной разлуки судьба свела меня с ним на расширенном пленуме Реввоенсовета Республики. Как начальник вооружений Красной Армии, М. Н. Тухачевский на одном из подмосковных полигонов демонстрировал руководителям партии и правительства, а также участникам пленума образцы новейшей военной техники. Тут были танки и самолеты, артиллерийские орудия и минометы, первые наши ракеты и электронные приборы, позволявшие на расстоянии заводить моторы боевых машин, управлять ими, открывать огонь. Мы познакомились с новыми марками броневой стали и новейшими бронебойными снарядами.

Михаил Николаевич сам водил нас по полигону, давая пояснения. А в перерыве взял меня под руку, отвел в сторонку и стал расспрашивать, как я себя чувствую, где работаю, учился ли. Служил я тогда в Сталинграде, занимал должность военкома дивизии, а об учебе все еще только мечтал. Тухачевский настойчиво рекомендовал «идти в инженерную академию». Я откровенно признался ему, что это едва ли осуществимо по двум обстоятельствам: во-первых, у меня нет достаточной общеобразовательной подготовки, а во-вторых, ПУР не пустит.

Михаил Николаевич решительно сказал:

– Дайте слово, что вы хотите учиться. Остальные заботы беру на себя. Яна Борисовича Гамарника уговорить сумею…

Позднее, когда я работал уже в Минском укрепленном районе, Гамарник однажды спросил меня:

–: Почему Тухачевский так беспокоится о вашей учебе? Он дважды справлялся, направлены ли вы в академию.

Я рассказал, как было дело. Ян Борисович просил повременить еще годок-другой и дал слово, что тогда уж непременно направит меня в академию. Но через два года я попал в лапы ежовско-бериевских бандитов. И хотя сравнительно скоро вырвался от них, все помыслы об академии пришлось оставить.