Дождь лил без передышки уже много часов кряду, и Северный тракт[1] выглядел грязной лентой, терявшейся во мгле. Карету болтало из стороны в сторону, она отчаянно подпрыгивала на ухабах, однако Лэнгдон Сент-Ив и не думал сбавлять ход. Он крепко держал в руках вожжи, вглядываясь вперед из-под шляпы, с полей которой сплошным потоком стекала дождевая вода. До предместий Крика еще пара миль; там можно будет наконец сменить лошадей, — в том случае, конечно, если это понадобится.

Луна пряталась за тучами, и ночь казалась до жути беспросветной. Сент-Ив отчаянно напрягал глаза, пытаясь рассмотреть в клубящейся тьме экипаж, который мчался по той же дороге где-то там, впереди. Если только Сент-Иву удастся перехватить до того, как они въедут в Крик, волноваться из-за свежих лошадей не придется — мертвецу ведь довольно и простого деревянного ящика.

Сознание полнилось вяло текущими мыслями; Сент-Ив ужасно устал, но ненависть и страх питали его решимость. Силы таяли, сосредоточиться на дороге удавалось лишь волевым усилием. Переложив поводья в левую руку, он правой отер с лица капли дождя и помотал головой, тщась разогнать царивший там туман. Все чувства притуплены. Зажмурившись, Сент-Ив снова тряхнул головой, — да так, что едва не слетел с козел от нахлынувшей слабости. С чего бы это? Он что, болен? Не лучше ли натянуть вожжи и передать их Хасбро, верному слуге, а самому плюнуть на все, забраться внутрь и попытаться уснуть?

Руки внезапно сделались ватными. Поводья словно просочились сквозь пальцы и упали на колени, а лошади, обрети свободу, понеслись вскачь, увлекая за собой прыгающую на рессорах карету. С Сент-Ивом явно происходило что-то неладное, нечто похуже простого недомогания. Он попробовал было докричаться до друзой, но голос, словно во сне, звучал жалко и слабо — писк, а не голос. Попытался схватить ускользающие вожжи, но и это ему не удалось. Сент-Ив будто раскис, растворился во мгле…

И тут впереди, немного в стороне от дороги, в тумане проступила чья-то смутная фигура: человек в шляпе бежал через поле к обочине, размахивая руками и что-то крича во тьму, словно споря с ветром. Сент-Иву смутно подумалось, что это чревато серьезными неприятностями. Вдруг там засада? Он откинулся назад, изо всех сил цепляясь за козлы, но мышцы обратились в желе. Если там и впрямь засада, то дела плохи, прямо-таки чертовски плохи, ибо при всем желании он ничего не мог сделать в этой ситуации.

Наконец карета поравнялась с человеком в шляпе: тот стоял на обочине, вытянув руку с клочком бумаги, — по всей видимости, запиской. Струи дождя жестко хлестнули Сент-Ива по лицу, когда тот, собрав остатки сил, потянулся вбок, намереваясь выхватить листок. Рука прошла сквозь бумагу. И в этот самый момент, перед тем как окончательно лишиться чувств, Сент-Ив взглянул в лицо незнакомцу и понял, что отлично его знает: лицо принадлежало ему самому. Это он сам стоял на обочине дороги с запиской в протянутой руке! Запечатлев в гаснущем сознании образ собственной испуганной физиономии, Сент-Ив провалился во тьму и полностью перестал что-либо воспринимать.

Они пустились в дорогу в четыре часа пополудни и до наступления темноты одолели шестнадцать миль, но теперь продолжение погони казалось пустой тратой времени. Стояла темная, глухая холодная ночь, и струи не стихавшего дождя, грохотавшие по крыше кареты, превращали улицу в речной поток до шести дюймов глубиной, несущийся вниз по Хай-Холборн к площади Сэвен-Дайлз. Лошади переступали, низко опустив головы; с них потоками стекала дождевая вода, доходившая внизу почти до самых бабок. Улицы и лавки были безлюдны и темны, барабанная дробь дождевых капель наполняла голову неясным шумом, и самому Лэнгдону Сент-Иву в этот момент снилось, что он, беспомощный человечек, оказался заживо погребен на дне угольного трюма и слышит, как по спускному желобу беспорядочной грудой несется на него новая лавина угля…

Вздрогнув, он открыл глаза. Два часа ночи. Промокшая грязная одежда кажется ледяной. На коленях лежит заряженный револьвер, который Сент-Ив твердо намеревался пустить в дело еще до наступления утра. Происшествие с каретой, которая опрокинулась на окраине Крика, стоило им нескольких драгоценных часов. Но важно другое: что означает встреча с собственным призраком? Ответа Сент-Ив не знал. Скорее всего, организм дал слабину. Приступы отчаяния, увы, дешево не обходятся. Видно, он действительно занемог или же утомление довело его до настоящих галлюцинаций; вот только припадок, который случился так неожиданно, а потом прошел без следа, не учитывая того, что Сент-Ив очнулся в грязной придорожной канаве, вопрошая себя, как его туда занесло… Все это было странно. И не просто странно это попросту не укладывалось в голове.

За минувшие часы Игнасио Нарбондо запросто мог увезти Элис неведомо куда. А коли так… Сент-Ив всматривался в темноту, гоня от себя эту мысль. Преследование по горячему следу привело их сюда, к Сэвен-Дайлз, и верный Билл Кракен, презревший боль от перелома, — он сломал руку при крушении кареты, — обшаривает теперь меблированные комнаты по соседству. Нарбондо должен отыскаться там, а заодно и Элис. Сказав себе это, Сент-Ив рассеянно погладил холодный металл пистолета и поддался потоку еще более мрачных дум.

Вообще говоря, он — последний, кто хотел бы «вершить правосудие», но здесь, на улице, отходящей от Сэвен-Дайлз и тонущей в потоках дождевой воды, Сент-Ив чувствовал себя тем самым пресловутым «последним человеком на планете», пусть даже напротив него сидел сейчас Хасбро. Верный слуга и помощник, завернувшись в пальто, крепко спал с зажатым в руке револьвером.

Впрочем, не рассуждения о справедливости и воздаянии владели Сент-Ивом, а холодная, темная жажда убийства. За три часа он не произнес ни единого слова. Все уже сказано, к тому же стояла глубокая ночь, а самого его одолевали настолько черные мысли, что было не до разговоров. В опустевшей голове только они и крутились — противоречивые мысли об убийстве и об Элис, — но ни одну из них он не сумел бы облечь в слова. Если бы знать, куда Нарбондо ее затащил, где она теперь… Сэвен-Дайлз — невообразимая путаница улиц, переулков и узких, жмущихся друг к другу домов, в которой не разберешься даже при свете дня, не говоря уже о подобной ночи, — оставалась дли него полной загадкой. Но погоня завершена. В какую дыру ни забился бы Нарбондо, Кракен непременно вытащит его наружу. В окружавшем Сент-Ива мраке явственно ощущалось близкое присутствие противника.

Он разглядывал улицу из-за мокрой шторки: в окне второго этажа напротив, пробиваясь сквозь пелену тумана, мерцал огонек газовой лампы. С отступлением ночи подобных огоньков становилось все больше, и Сен-Иву вдруг сделалось совершенно ясно, что восход солнца ему совершенно не нужен. Любое утро невыносимо без Элис. И на Нарбондо ему глубоко наплевать! Пистолет на коленях — презренный кусок металла; убить Нарбондо — как прихлопнуть комара: его гибель доставит столько же удовольствия. То есть, в общем-то, нисколько. Главное сейчас — жизнь Элис. Этим апрельским утром любая жизнь на улицах Лондона выглядела иллюзорной, и только жизнь Элис обладала и цветом, и плотностью.