— Сэр просьба о вспомоществовании отнюдь не входит в мои намерения поскольку я был взращен достойнейшей матерью и нищенство не моя профессия и я не знал бы даже как заниматься таким ремеслом посети меня столь постыдное намерение ибо я скорее умру от лишений но сэр заклинаю вас во имя милосердия оказать мне честь послужить вам носильщиком этого ящика который отягощает вас за ту цену какую ваша гуманность могла бы счесть соответствующей моим услугам…

Рот попрошайки резко, чуть не со стуком захлопнулся, губы сжались в тонкую прямую линию, как у швеи, перекусывающей нитку, расширившиеся глаза смотрели куда-то через плечо Мэллори. Он отступил на три шага, все время держа Мэллори между собой и неизвестным объектом своего созерцания. А потом повернулся на полуоторванных каблуках и нырнул — уже безо всякой хромоты — в толпу, запрудившую тротуары Корк-стрит.

Мэллори повернулся. За спиной у него стоял высокий, сухопарый господин с носом пуговкой и длинными бакенбардами, в долгополом сюртуке а-ля принц Альберт и вполне заурядных брюках. Поймав на себе взгляд Мэллори, господин поднял к лицу платок, зашелся долгим кашлем, благопристойно отхаркался и промокнул глаза. Затем он вздрогнул, словно вспомнил что-то важное, повернулся и зашагал к Берлингтонскому пассажу. И хоть бы взглянул на Мэллори.

Мэллори внезапно заинтересовался, хорошо ли упакованы часы. Поставив футляр на мостовую, он начал внимательно изучать сверкающие латунные застежки. Мысли у него неслись вскачь, а по спине бежали мурашки. Мошенника выдал трюк с платком. Мэллори видел его у станции подземки в Кенсингтоне; это был тот самый закашлявшийся господин, который упорно не желал вылезать из кэба. А затем пришла догадка: кашлюн был также и тем грубияном, который спорил с кэбменом о плате на Пикадилли. Он следовал за Мэллори по пятам от самого Кенсингтона. Он за ним следит.

Крепко сжав ручку футляра с часами, Мэллори неспешно зашагал по Берлингтон— Гарденс, затем свернул направо, на Олд-Бонд-стрит. Нервы его были напряжены до предела, тело дрожало от охотничьего нетерпения. Ну надо же было так опростоволоситься, ругал он себя, ну зачем ты вылупил глаза на этого типа. Теперь он понимает, что попался, и будет действовать осторожнее. Мэллори шел, всем своим видом изображая беззаботность. Чуть дальше он задержался перед витриной ювелирной лавки и стал внимательно изучать — не разложенные на бархате камеи, браслеты и диадемы, а отражение улицы в безупречно чистом, забранном чугунной решеткой стекле.

Кашлюн не замедлил объявиться. Теперь он держался поодаль, прячась за людей. Кашлюну было лет тридцать пять, в бакенбардах его проступала седина, темный, машинной работы сюртук не представлял собой ничего примечательного. Лицо — самое заурядное, ну разве что чуть потяжелее, чем у среднего лондонца, и взгляд чуть похолоднее, и губы под носом-пуговкой сложены в мрачноватую усмешку.

Мэллори снова свернул, на этот раз — налево, на Брутон-стрит; с каждым шагом громоздкий футляр мешал ему все больше и больше. Витрин с повернутыми под удобным углом стеклами больше не попадалось. Пришлось приподнять шляпу перед хорошенькой женщиной и посмотреть ей вслед, будто любуясь щиколотками. Ну, и конечно — вот он, голубчик, тащится следом, как на веревке привязанный.

Возможно, кашлюн — сообщник того жучка и его бабенки. Наемный головорез, убийца с дерринджером в кармане сюртука. Или со склянкой. Волосы на затылке Мэллори зашевелились от ожидания пули или жидкого огня купоросного масла.

Мэллори пошел быстрее, футляр болезненно бил его по ноге. На Беркли-сквер небольшой паровой кран, героически пыхтевший между двух покалеченных платанов, лупил чугунным шаром по наполовину уже разваленному георгианскому фасаду, каковое зрелище собрало толпу зевак. Мэллори протиснулся вперед к самому барьеру, в облако едкой пыли, и немного расслабился, наслаждаясь минутой безопасности. Скосив глаза, он снова увидел кашлюна; выглядел тот довольно зловеще и явно нервничал от того, что потерял свою жертву.

Несколько успокаивало то, что в поведении этого человека не чувствовалось бешеной ярости, мрачной решимости убить, он просто стоял и пытался высмотреть среди ног зрителей футляр с часами. Но пока не высмотрел.

Надо смываться, пока не поздно. Прячась за деревьями, Мэллори перебежал площадь, а затем свернул на Чарлз-стрит, сплошь застроенную огромными особняками восемнадцатого века. Настоящие дворцы, все за узорными коваными решетками, на каждой решетке — герб. Современный. За спиной послышалось чуфыканье. Роскошный, весь в лаке и золоте паровой экипаж, выезжающий из каретного сарая, предоставил Мэллори долгожданную возможность остановиться и посмотреть назад.

Все надежды рухнули. Кашлюн был в каком-то десятке ярдов позади — малость запыхавшийся, с покрасневшим от удушливой жары лицом, но нисколько не обманутый жалкими исхищрениями своей жертвы. Преследователь ждал, пока Мэллори двинется дальше, и старательно не смотрел в его сторону. Вместо этого он с показным вожделением пялился на дверь трактира под названием “Я последний на свете форейтор-скороход”[82]. Ну и что же теперь делать? Вернуться, войти в трактир, а там, в толпе, как-нибудь стряхнуть этого типа с хвоста? Или запрыгнуть в последнюю секунду на подножку отъезжающего паробуса — если, конечно же, удастся проделать подобный трюк с громоздким ящиком в руках.

Ни один из этих вариантов не сулил надежды на успех. Кашлюн имел железное преимущество — он знал территорию и все профессиональные приемы лондонского преступного мира, Мэллори же ощущал себя неповоротливым вайомингским бизоном. Часы все больше оттягивали ему руку, он подхватил их и побрел дальше. Рука болела, он определенно терял силы…

Около Куинз-уэй мощный драглайн и два обычных экскаватора разносили в капусту Пастуший рынок.

Будущую стройплощадку окружал забор, в щитах которого любопытные уже успели понаделать щелей и дырок. Рыбницы в косынках и поминутно сплевывающие жвачку огородники, согнанные с привычных мест, организовали последнюю линию обороны прямо под забором. Мэллори прошел вдоль импровизированных прилавков с провонявшими устрицами и вялыми, усохшими овощами. В конце забора по какому-то недосмотру планировки остался узкий проход: пыльные доски — с одной стороны, выкрошенный кирпич — с другой. Между сырых от мочи булыжников пробивалась трава. Мэллори заглянул в проход как раз в тот момент, когда с корточек, оправляя юбки, поднялась старуха в капоре. Она прошла мимо Мэллори, будто его не замечая. Мэллори прикоснулся к шляпе.

Вскинув футляр над головой, он осторожно поставил его на поросшую мхом стену и подпер для надежности куском кирпича, а потом положил рядом шляпу.

И прижался спиной к забору.

Ждать пришлось совсем недолго.

Мэллори прыгнул вперед, сильно ударил кашлюна под ложечку, а затем, когда тот захрипел и согнулся пополам, добил коротким ударом в челюсть. Кашлюн упал на колени, шляпа его отлетела далеко в сторону.

Мэллори схватил поверженного противника за шиворот и с силой швырнул его в стену. Кашлюн ударился о кирпичи и растянулся навзничь, хватая ртом воздух; густые бакенбарды облипли грязью. Двумя руками Мэллори схватил его за горло и за лацкан сюртука.

— Кто ты такой?!

— Помогите! — жалко просипел незнакомец. — Убивают!

Мэллори затащил его на несколько ярдов в глубь прохода.

— Не прикидывайся идиотом! Зачем ты за мной следишь? Кто тебе платит? Как тебя звать?

— Отпустите меня… — Незнакомец отчаянно вцепился в запястье Мэллори.

Его сюртук распахнулся. Мэллори заметил коричневую кожу плечевого ремня и мгновенно вытащил из-под мышки бандита оружие.

Нет, не пистолет. Предмет, лежащий в его руке, оказался длинным и гладким, как змея. Черная резиновая дубинка с расплющенным на манер рожка для обуви концом и плетеной кожаной рукояткой. Судя по хлесткой упругости, внутри нее скрывалась стальная пружина.