— Прекрасно, — кивнул Мэллори.

— Но тебе придется заплатить и за еду, и ей тоже надо будет дать что-нибудь.

Хетти скатилась с кровати — и только потом одернула задранную рубашку; вид роскошных округлых ягодиц наполнил Мэллори благоговейным трепетом. Хетти выбила по стене резкую дробь; через несколько долгих секунд раздался ответный стук.

— Твоя подружка что, по ночам не спит? — удивился Мэллори.

— Она у меня привычная, — сказала Хетти, забираясь в кровать; пружины снова жалобно скрипнули. — Не обращай на нее внимания. По средам наша миссис Кэрнз так обрабатывает своего несчастного мистера, что никто в доме спать не может.

Мэллори осторожно снял “французский дирижабль”, несколько растянувшийся, однако не получивший пробоин, столь губительных для воздухоплавательных аппаратов, и брезгливо уронил его в ночной горшок.

— Может, откроем окно? Жарко тут, сил нет.

— Ты что, дорогуша, хочешь впустить сюда смрад? — Хетти усмехнулась и с наслаждением поскребла себя между лопаток. — Да и вообще окна тут не открываются.

— Почему?

— Все рамы наглухо забиты. Девушка, которая жила здесь раньше, прошлой зимой… Странная была, очень уж спесивая и держала себя — будто из благородных, но всю дорогу жутко боялась каких-то там врагов. Вот она, наверное, и заколотила все окна. Да заколачивай не заколачивай, все равно до нее добрались.

— Это как? — поинтересовался Мэллори.

— Она никогда не водила сюда мужчин, я такого ни разу не видела, но в конце концов за ней пришли фараоны. Из Особого отдела, слыхал, наверное? И на меня тоже, ублюдки, насели, а откуда мне знать, чем она там занималась и какие у нее друзья. Я даже фамилию ее не знала, только имя, то ли настоящее, то ли придуманное, поди разберись. Сибил какая-то. Сибил Джонс.

Мэллори подергал себя за бороду.

— А что она такого сделала, эта Сибил Джонс?

— Родила вроде бы ребенка от члена парламента, когда была совсем еще молоденькой, — пожала плечами Хетти. — От мужика по фамилии… да ладно, тебе это ни к чему. Она крутила всю дорогу с политиками и еще немножко пела. А я вот зато позирую. Коннэсеву поз пластик? [104]

— Нет.

Мэллори совсем не удивился, заметив на своем колене блоху. Изловив насекомое, он безжалостно его раздавил; на ногтях больших пальцев остались маленькие пятнышки крови.

— Мы одеваемся в облегающее трико, точно под цвет кожи, разгуливаем за стеклом, а мужики на нас глазеют. Миссис Уинтерхолтер — ты видел ее сегодня в садах — за нами присматривает, она, как это называется, мой импресарио. Народу сегодня было кошмарно мало, а эти шведские дипломаты, с которыми мы пришли, они жмоты, как не знаю что. Так что мне повезло, что ты подвернулся.

В наружную дверь коротко постучали.

— Донне-муа[105] четыре шиллинга, — сказала Хетти, вставая.

Мэллори взял со стула свои брюки, покопался в кармане и вытащил несколько монет. Хетти вышла в прихожую и через пару секунд принесла на ободранном, сплошь в трещинах и выбоинах, лакированном подносе буханку черствого хлеба, кусок ветчины, горчицу, четыре жареных колбаски и запыленную бутылку теплого шампанского.

Наполнив два высоких, не слишком чистых бокала, она принялась есть — совершенно спокойно и молча. Мэллори безотрывно глядел на ее полные, с симпатичными ямочками руки, на тяжелые груди, темные соски которых отчетливо просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, и немного удивлялся заурядности лица — при такой-то фигуре. Он выпил бокал плохого, перекисшего шампанского и жадно набросился на зеленоватую ветчину.

Хетти покончила с колбасками, а затем выскользнула из кровати, виновато улыбнулась, задрала сорочку до талии и присела на корточки.

— Шампанское, оно прямо проскакивает насквозь, правда? Мне нужно на горшок. Не смотри, если не хочешь.

Мэллори скромно отвернулся и тут же услышал звон струи о жесть.

— Давай помоемся, — предложила Хетти. — Я принесу тазик.

Она вернулась с эмалированным тазом вонючей лондонской воды и стала обтирать себя люфой.

— Формы у тебя великолепные, — сказал Мэллори.

У Хетти были миниатюрные кисти и ступни, а округлость ее икр и ляжек являла собой чудо анатомии млекопитающих. Ее тяжелые, крепкие ягодицы были безупречны. Мэллори они показались смутно знакомыми, где-то он видел точно такие же, скорее всего — на исторических полотнах современных мастеров… А что, вполне возможно, это они и есть. Из курчавой огненно-рыжей поросли скромно выглядывали розовые, молчаливо сжатые губы.

Заметив его взгляд, Хетти улыбнулась.

— А ты хотел бы посмотреть на меня голую?

— Очень.

— За шиллинг?

— Идет.

Хетти скинула сорочку с явным облегчением, ее тело покрывала испарина. Она аккуратно обтерла губкой пот с подмышек.

— Я могу держать позу, совсем почти не двигаться целых пять минут подряд, — сказала Хетти слегка заплетающимся языком: бутылку шампанского она выпила почти в одиночку. — У тебя есть часы? Десять шиллингов, сейчас сам увидишь. Спорим, что получится?

— А я и не сомневаюсь.

Хетти грациозно нагнулась, взялась рукой за левую щиколотку, подняла ногу над головой, не сгибая в колене, и стала медленно поворачиваться, переступая с носка на пятку и назад.

— Нравится?

— Потрясающе! — восхищенно выдохнул Мэллори.

— Смотри, я могу прижать ладони к полу, — сказала она, нагибаясь. — Большинство лондонских девиц так затягиваются в корсеты, что переломились бы на хрен пополам, попробуй они такое. — Затем она села на шпагат и уставилась на Мэллори снизу вверх, пьяненькая и торжествующая.

— Да я просто жизни не видел, пока не попал в Лондон! — сказал Мэллори.

— Тогда снимай свою рубашку и давай пилиться голыми. — К ее лицу прилила кровь, серые глаза широко раскрылись и выпучились.

Как только Мэллори снял сорочку, Хетти вскочила на ноги и подошла к нему с эмалированным тазиком в руках.

— В такую зверскую жару пилиться голыми куда лучше. А мне и вообще нравится пилиться без ничего. Мамочки, да какой же ты мускулистый и волосатый, я всегда любила волосатых. Дай-ка взглянем на твою пипиську. — Она бесцеремонно подцепила упомянутый орган, скальпировала его, внимательно осмотрела и окунула в тазик. — Полный порядок, никаких болячек. Почему бы тебе не трахнуть меня без этой идиотской сосисочной шкурки? Девять пенсов сэкономишь.

— Девять пенсов не деньги, — возразил Мэллори, натягивая второй “дирижабль” и залезая на Хетти.

Голый, разгоряченный тяжелой работой, он мгновенно покрылся потом, как молотобоец у наковальни. Пот лился ручьями с них обоих, и к его запаху примешивалась вонь дурного шампанского, но все же липкая кожа больших упругих грудей казалась прохладной. Хетти закрыла глаза, крепко уперлась пятками в ягодицы Мэллори и самозабвенно подмахивала; из угла ее рта высовывался краешек языка. Наконец он кончил, застонав сквозь стиснутые зубы, когда жгучий ток пронесся по его члену. В ушах у него звенело.

— Ты, Нед, прямо дьявол какой-то. — Шея и плечи Хетти покраснели и блестели от пота.

— Ты тоже, — пробормотал, задыхаясь, Мэллори.

— Мне нравится делать это с мужчиной, который умеет обращаться с девушкой. Давай теперь выпьем

хорошего бутылочного эля. Охлаждает получше этого шампанского.

— Давай.

— И папиросы. Ты любишь папиросы?

— А что это, собственно говоря, такое?

— Турецкие сигареты, из Крыма. Последняя мода… Ну, не последняя, а с начала войны.

— Ты куришь табак? — удивился Мэллори.

— Я научилась у Габриэль, — пояснила Хетти, вставая с кровати. — Габриэль, та, что жила здесь после Сибил. Французка из Марселя. А в прошлом месяце она отплыла во Французскую Мексику с одним из своих посольских охранников. Вышла за него замуж, повезло. — Хетти завернулась в желтый шелковый халат; в тусклом свете масляной лампы он казался почти изысканным, несмотря на засаленный подол. — Отличная была баба, Габриэль. Донне-муа четыре шиллинга, милый. А лучше пять.