Здравствуйте, Микола Прокопич, – собрав силы, ответила Зинаида Сергеевна.

Вы уж нас извините, – затараторила Клавка. – У нас тут женские материнские секреты.

– Это вы нас с Лордом извините, – попросил тенор и повел Лорда догуливать вечерний моцион.

– Я все равно не могу поверить, – немного собравшись, повторила Зинаида Сергеевна. – Мой мальчик еще совсем дитя. Это все ваш Славка.

– Мой Славка получил сифилис от девчонки вашего Сергея. И случилось это две недели назад, когда вы уезжали в Прагу.

Зинаиде Сергеевне пришлось узнать, что ее сын, когда она уезжает, уже два года приводит в дом шлюх с улицы Горького на деньги, что Зинаида Сергеевна оставляла ему на культурные развлечения. А в последний раз Сережа решил угостить и друга. Они провели ночь с одной девицей. Случилось, что Славу мать хлопотала на лето в спортивный международный лагерь. Для поездки требуются результаты анализов.

Так все и выплыло.

Ночь Зинаида Сергеевна не спала. Она два раза заходила в комнату сына и подолгу смотрела на него.

Сергей тихо спал, а может, притворялся. Но разговаривать ночью Зинаида Сергеевна не стала. Сначала надо определить последовательность действий. Слава не назвал Сергея в диспансере. Поэтому огласки можно избежать. За молчание сына Клавка просит, чтобы она пролечила Славу «наравне» с Сергеем.

В кабинет проник секретарь Миша Павшин. Юноша поглаживал длинные русые волосы и ждал. Зинаида Сергеевна смотрела в окно своего кабинета сквозь толстые линзы очков и ничего не видела. Павшин молчал. Он первый раз застал свою начальницу в состоянии мечтательной прострации и не торопил ее.

Павшин, тонкий, чувственный искусствовед, служил в министерстве по необходимости. Имя его хотя уже и было известно в узких, прилегающих к миру живописи кругах, но прокормиться статьями и наукой Миша пока не мог. После смерти отца на руках Миши остались не приспособленная к жизни мать и младшая сестра.

Зазвонил местный телефон. Зинаида Сергеевна машинально сняла трубку. Люба из буфета сообщила о наличии красной рыбы и финского сервелата. «Как он любил сервелат», – подумала Зинаида Сергеевна о сыне в прошедшем времени.

– Зинаида Сергеевна, Постояльцев вернулся из командировки по Воронежской области. Он в приемной, – сообщил Павшин.

«Надо собраться», – приказала себе Зинаида Сергеевна и вспомнила, как утром жестко обратилась к сыну:

– Я все знаю. Молчи. Не дергайся. Из дома не выходи. Жди моих распоряжений.

Постояльцев долго стоял у двери, ожидая приглашения. Не получив его, нервно потеребил портфель и сделал несколько неуверенных шагов к столу. Зинаида Сергеевна заметила, что возле верхнего кармана у него расплылось чернильное пятно. «Летел самолетом, ручка протекла», – пронеслось в голове. Она указала Постояльцеву на стул. Сама достала из стола лист бумаги и сделала вид, что читает. Внутри все жгло. Утром она изучила в медицинской энциклопедии главу о сифилисе. Она мать. Сидит здесь, ничего не предпринимает, а в это время в прекрасном молодом теле ее сына плодится это хвостатое чудовище – бледная спирохета.

Что нового в воронежских краях, товарищ Постояльцев?

– Что сказать, Зинаида Сергеевна. В основном все идет по плану. Крупные предприятия области на наш сектор выделили на два миллиона рублей больше, чем в прошлом году. С московского художественного комбината на Воронцовом поле отправлено семьдесят бюстов Ленина в одну натуру, пятнадцать в полторы и две максимальных. Лучше пошел Феликс Эдмундович…

«Какой позор! Пусть бы он заболел любой страшной болезнью, о которой не стыдно говорить. Она бы побежала к министру. На ее мальчика сейчас закрутилась бы вся медицинская машина страны…»

– Да, хорошо, что есть прогресс с Феликсом Эдмундовичем. Но вы ничего не сказали о заказах для живописного комбината. Надо подкормить живописцев. Скульпторы и так пока с голоду не умирают.

– Тут тоже дела идут неплохо. Есть крупный заказ для фойе городского театра. Обком партии считает, что была бы уместна картина «Ленин в Разливе».

Можно подумать о триптихе. Например, «Ленин, Крупская. Ленин в кабине машиниста».

– Хорошо, я посоветуюсь с товарищами о кандидатуре художника. Это масштаб лауреата.

"Черт, может, плюнуть. Упасть в ноги. Нет. Потом как приходить на работу?! И огласки не избежать.

У мальчика пятно в личное дело на всю жизнь…"

– Зинаида Сергеевна, должен вам заметить, что руководители сельского сектора стали проявлять самостоятельность. Например, в совхозе «Вознесенский» пишет фреску для Дворца культуры живописец Темлюков. Мне кажется, он в последнее время не входит в число растущих, перспективных мастеров.

Ей со своим горем придется бороться одной, как самой обыкновенной московской матери. Все, чем она владела, все права и привилегии начальника идеологического фронта становятся фикцией. Что там несет Постояльцев? Какое-то слово кольнуло Зинаиду Сергеевну. Проскочило в докладе Постояльцева, то ли имя, то ли фамилия. Зинаида Сергеевна насторожилась. Взволнованная мать уступила место суровому чиновнику. Зинаида Сергеевна сделала казенную стойку и официальным голосом сказала:

– Товарищ Постояльцев, повторите последний тезис. Я бы с этой информацией желала ознакомиться подробнее.

– Да, Зинаида Сергеевна. Мне тоже почудилось, что в данном случае мы имеем дело с вредной тенденцией.

– Я вас внимательно слушаю. Что? Где? Почему?

Постояльцев оживился. Сперва заметив рассеянное, невнимательное отношение к своему докладу, он отнес его к дурному ветру в коридорах лично для его персоны. Почувствовав изменение в интонации начальника, чиновник успокоился.

– В совхозе «Вознесенский» Воронежской области строится крупный для села культурный центр.

Директор совхоза, крепкий хозяйственник старой школы, товарищ Клыков. Для декоративного оформления своего клуба лично пригласил Константина Ивановича Темлюкова. Темлюков известен своими последними демаршами и идейной неустойчивостью.

К тому же он не член партии.

Желтоватые сухие пальцы с коротко остриженными ногтями Зинаиды Сергеевны мелко задрожали.

Ах этот мерзкий Темлюков! Клыков… Где она слышала эту фамилию, Зинаида Сергеевна вспомнила.

Вспомнила дважды Героя в своем кабинете. Неосторожное замечание Павшина насчет мастера фрески Темлюкова. «Вот старый прохиндей, услыхал, запомнил, разыскал. Но мы еще поглядим. Получить такой удар?! Вы, господа, не знаете Зинаиды Сергеевны Терентьевой. Начальник отдела монументальной пропаганды – это вам не девочка-искусствоведка. Вы у меня еще попляшете. Все этот слизняк Павшин. Давно бы выгнала его поганой метлой». Но Зинаида Сергеевна в глубине души прекрасно сознавала, что ничего не смыслит в живописи. Без Павшина ей не обойтись.

«Поганый мальчишка. И всего на пять лет старше сына. Почему не он „схватил“ эту страшную болезнь, а ее Сережа. Как несправедлива судьба». Зинаида Сергеевна встала и за руку попрощалась с Постояльпевым.

– Можете свою командировку, Володя, считать успешной.

Спускаясь по пролетам министерских лестниц, Постояльцев знал, что сегодня ветры в культурном ведомстве дуют ему попутно.

Работа над фреской шла вторую неделю, а стена в клубе по-прежнему оставалась белой. Темлюков иногда наносил на нее одному ему заметные знаки, а остальное время сидел за картонами. Художник рисовал. Рисовал углем, карандашом, фломастером.

Шурка, замыслив свой план, и представить себе не могла, как мучительно пойдет его воплощение.

Темлюков рисовал с нее много, каждый день. У Шурки затекали и болели руки и ноги, ныла поясница.

Она с трудом сдерживала раздражение, с трудом сохраняла маску безропотной нежности. Когда художник спрашивал, не устала ли она, Шурка готова была запустить ему в лицо все, что лежало поблизости.

– Конечно, нет, – отвечала она с улыбкой. – Я никогда не видала, как настоящий художник малюет.

– Ты прекрасно позируешь, – хвалил Константин Иванович. – Из профессиональных московских натурщиц мало кто выдержит такое напряжение.