Вот что. Валя, – начал председатель, указав Большаковой на стул возле себя. – Ты мне художника рассчитай. Ему надо уезжать. Он тут лишним будет. И еще договорчик проверь, чтобы без сучка, без задоринки. Подписи, сроки… Ну что тебе говорить, сама знаешь. Договорчик не раз под проверку может лечь. Вот и гляди…

Отпустив Большакову, Клыков вызвал снабженца Друнина и наказал ему ехать в город за деликатесами.

Бери все самое-самое. Вот тебе записка на базу.

Балык, осетринку. Стерлядку хорошо бы, да раков не забудь. Раков привези живыми. Чтоб как черти крутились. Дохлых и вялых притащишь, пеняй на себя.

Водки экспортной ящик. Коньяка не бери. Ты в нем не смыслишь, а у меня личный запасец имеется. фруктов разных, само собой. Икру попробуй. Так не бери. Слишком соленая мне ни к чему. Паюсную попроси. У них есть, только жмутся.

Отправив снабженца, Клыков вызвал шофера Ваську. Васька сидел с утра в приемной возле секретарши Клыкова Вари и тихим голосом говорил ей скабрезные вещи. Варя краснела, чем доставляла Васе видимое удовольствие. Василий мог проводить время с большей пользой, но служивое чутье подсказывало, что он сегодня хозяину может понадобиться в любой момент, и не ошибся.

– Звали? – спросил Вася, хотя спрашивать смысла не имело, раз в кабинете, значит, звали.

– Вот что, – начал Клыков, с ног до головы оглядев своего водителя, – не знаешь, куда художник запропастился?

– Откуда мне знать. Я при нем не состою. Вы велели помочь им обустроиться. Я помог, а дальше он и сам с усам.., – не слишком уверенно сообщил Василий.

– Ты, того.., не крути. Уж ты, черт, в Воскресенском обо всем знаешь. Чего темнишь? – Клыков нарочно пытал Ваську. Ему давно доложили, что москвич со вчерашнего дня гостит в Матюхине у Шуры.

И что роман художника и штукатурщицы теперь главная новость всего Воскресенского, Клыков тоже хорошо знал.

Такая девка в деревне не засидится. Девка хороша. Темлюков не дурак. Штукатурщицу, конечно, жаль, да Клыков и не такие потери переживал. Все эти соображения быстро промелькнули в голова, пока Васька нерешительно переминался с ноги на ногу и думал, как подать информацию. Сразу или еще набить себе цену.

– Ладно, ты того, езжай в Матюхино и привези мне художника. Шурку не вези. Я с ним должен по-мужски поговорить. Скажи, дело срочное. Давай гони… – Клыков махнул рукой, отпуская Ваську и не желая больше от того никаких слов.

В кабинете сделалось тихо, и стало слышно, как большая зеленая муха долбится о стекло окна, пытаясь обрести свободу. Клыков медленно поднялся, взял с окна партийный циркуляр о необходимости посадки моркови, подошел к окну и ловким ударом прекратил существование насекомой жизни. Отряхнув циркуляр от остатков мушиной плоти, он прошелся по кабинету, остановился возле книжного шкафа. Постоял немного, затем вынул несколько свежих томов Карла Маркса, извлек припрятанный за ними справочник ЦК партии, печатанный только для узкого круга пользователей, и уселся с ним за стол. В скромной серой книжице значились фамилии и телефоны работников ЦК. К фамилии прилагалось несколько строк с краткой характеристикой каждого; Николай Лукьянович отыскал отдел «Идеология и культура».

Провел пальцем по списку до фамилии Прыгалин и надел очки.

«Прыгалин Станислав Андреевич род. 1929. Старший референт ЦК по вопросам культуры. Закончил филфак МГУ и Высшую партийную школу. Защитил Докторскую по теме „Социалистический реализм в обществе развитого социализма“. Автор книг: „Буржуазный модернизм“, „Классики социалистического реализма“, „Советский человек в литературе и живописи“. Кандидат в ЦК, кандидат АН СССР. Член КПСС с 1954 года».

– Сойдет, – удовлетворенно отметил Клыков и, на всякий случай выписав служебный телефон Прыгалина, запрятал справочник на прежнее место.

Шура носилась по двору, забегала в дом, снова выскакивала. Ей надоели шлепанцы, что, слетая с ног, мешали движению, и она, сбросив их, продолжала беготню босиком. Гришка и Лариса стояли во дворе и с некоторой растерянностью наблюдали за происходящим. В очередной раз сбегая с крыльца, Шура метнула сестре свою кофту:

– Держи, теперь твоя. В ней в Москву приедешь.

Я тебя скоро вызову. Со своим кобелем разберусь и вызову. Гляди мне! Ухажеров гони палкой. Я тебя в" столице замуж выдам. А ты, папаня, чего уставился?

Иди воду грей, мне в дорогу помыться надо, а то я при сборах взопрела, как кобыла на пашне.

Гриша пошел исполнять наказ, Лариса примеряла кофту. Шура собиралась в Москву. Вещей она много с собой решила не брать. Хорошего выходного у нее было одно платье, а барахло незачем тащить. Потом подумала и платье оставила сестре, как и кофту.

Уложив в горнице небольшой чемоданчик, Шура плюхнулась на кровать. Пружины, покачав ее, со звоном затихли. Шура припомнила, какую на этой родительской кровати устроила Темлюкову ночь, и засмеялась. «Теперь будет от меня снова ждать. Да не скоро дождется. Сперва пускай приоденет по-городскому, в театры сводит, друзьям представит…»

Девушка оглядела родительскую горницу с чувством, что видит ее в последний раз. Без нужды возвращаться в Матюхино Шура не собиралась – если только папаню схоронить. Мысль о смерти отца сердце дочери не растревожила. Гришку она не любила, приписывая ему вину за гибель матери и свое с сестрой неухоженное из-за его пьянства детство.

Глянула на темные лики образов, на давно потухшую лампаду в виде стеклянного голубка, на засиженные мухами снимки предков. Заострив внимание на фотографии деда и бабушки, поднялась с пружин кровати и подошла поближе. На карточка бабушка сидела в высоком кресле, дед в наглухо застегнутом кителе, при усах и бороде, стоял возле, облокотив руку на спинку кресла. Круглолицая бабушка со страхом уставилась на фотографа. Дед деланно улыбался. У их ног в бочке произрастал гигантский фикус, видимо служивший фотографу декорацией. На соседнем фото, где двоюродный дед Алексей в тельняшке и бескозырке чадил трубку, Шура внимания не задержала. Алексей погиб в первые дни войны, когда их сняли с корабля и в одних тельняшках погнали на врага. Тогда вместе с ним полегло пятьсот морских душ.

Свадебный снимок отца с матерью Шура со стены сняла, отогнув гвоздочки на почерневшей рамке, вынула карточку и, отыскав ножницы, отстригла Гришку от матери. Половинку с матерью бережно подсунула под вещи, оставшуюся часть вместе с рамкой бросила в печь. Закрыв чемодан, высунулась в дверь.

– Папаня! Вода скоро?

– Готова, – сипло отозвался Гришка из летней кухни, где на газу из баллона, соединенного с плитой тонким резиновым шлангом, закипал чан с водой.

Аккуратно взявшись за ручки чана, отец с дочерью потихоньку сняли его и отволокли в баньку. Ведра с холодной водой дожидались на почерневшей от сырости и пара деревянной лавке. В одном из ведер плавал алюминиевый ковш. Шура заперла за отцом дверь, скинула платье и, намешав из чана и ведра в шайке, окатила себя с головы до пят. Пискнув для порядка от ощущения, намылила пеньковую мочалку и, морщась от ее царапающих прикосновений, покрыла себя густой мыльной пеной. Ничего не видя от щиплого мыла, на ощупь снова намешала в шайке и снова окатилась. Повторив процедуру несколько раз, растерлась драной, но чистой простыней, извлекла заначенную за полкой бутылку с самогоном и блюдце с капустой. Изрядно глотнув из горлышка, бросила жменю капусты в рот и, надев платье, отправилась в горницу. Убрала в шкаф новые юбочку и свитерок.

В них она завтра отправится в Москву, а сегодня и ситцевое платьице сойдет. Поглядевшись в зеркала трюмо, закрутила бигуди и, накрывши голову косынкой, вышла во двор.

На скамейке под рябиной тосковал Гриша и чадил «Приму». Завидев дочь, состряпал жалобное выражение:

– Хоть бы ради отъезда поднесла.

– Подожди. Хозяин мой из конторы явится, тогда получишь.

– А когда он заявится? – продолжал ныть Гриша.

– На то и хозяин. Когда захочет, тогда и придет.