— Вы мне нравитесь.

— Я рад.

Она улыбнулась и отошла.

Сегодня на ней было платье бледно-кремового цвета, который так чудесно оттенял золотисто-кофейную кожу. На деле она была не темнее большинства южноевропейцев или какой-нибудь загорелой англичанки, лишь черты лица выдавали смешанное происхождение. Прекрасное, пропорциональное лицо, отмеченное знаком внутреннего достоинства. «Гейл, — подумал я, — обрела уверенность в себе гораздо раньше большинства других девушек ее возраста».

На журнальном столике лежала «Санди блейз», открытая на спортивной странице. Редакторы или помощники редакторов сами сочинили заголовок, да и Люк-Джон не оплошал. Вверху через всю страницу крупные печатные буквы гласили:

НЕ СТАВЬТЕ НА ТИДДЛИ ПОМА, ЕЩЕ НЕ ВРЕМЯ!

Под этим перлом слово в слово располагался мой текст. Это, впрочем, не означало, что моя работа заслужила столь безоговорочное одобрение со стороны Люка-Джона, просто на этой неделе номер не был так забит рекламой. Подобно большинству газет, «Блейз» существовала за счет рекламы, из-за нее беспощадно урезали бессмертные произведения штатных журналистов. Сколько отточенных фраз потерял я сам из-за прибывавших обычно в последний момент аннотаций на какой-нибудь там сироп от кашля «Возита» или тоник для волос «Уаммо»! Приятно видеть свою работу неиспорченной.

Я посмотрел на Гейл. Она внимательно наблюдала за мной.

— Вы всегда читаете последнюю страницу? — спросил я.

Она покачала головой:

— Простое любопытство. Хотелось посмотреть, что вы там написали. Эта статья... может здорово подорвать душевное равновесие.

— Этого я и добивался.

— Я хотела сказать, после ее прочтения создается впечатление, что вы знаете гораздо больше, чем говорите, и что тут пахнет грязным, если не просто преступным делом.

— Ну что ж, — ответил я, — всегда радостно сознавать, что ты достойно исполнил свою миссию.

— А что обычно происходит после публикации подобного материала?

— Вы о реакции? О, она может быть самая разнообразная, начиная с рекомендации властей не совать свой нос в чужие дела и кончая оскорбительными письмами от всяких психов.

— И правда всегда торжествует?

— Очень редко.

— Сэр Галахад![86] — пошутила она.

— Нет. Все гораздо проще. Газета начнет лучше распродаваться. И я потребую прибавки.

Она рассмеялась, откинув голову. За вырезом платья скрывалась упругая линия шеи. Протянув руку, я прикоснулся к ее плечу — мне как-то сразу расхотелось разговаривать.

— Не здесь, — сказала она. — Идемте наверх.

Спальня была обставлена мило, но чувствовалось, что это Сариных рук дело. Встроенные шкафы, уютное кресло, книжные полки, огромный бледно-голубой ковер и односпальная кровать. Она разделась и стояла у окна — обнаженное бледно-бронзовое тело в лучах зимнего солнца.

— Задернуть шторы?

— Как хочешь.

Она потянулась, чтобы задернуть их, и я почувствовал, как сердце мое забилось еще сильнее. Потом в сумеречном дневном свете она подошла ко мне.

В три часа она отвезла меня на станцию, но поезд только что отошел. В ожидании следующего мы сидели в машине и болтали.

— Ты каждый вечер возвращаешься домой? — спросил я.

— Часто нет. Две наши преподавательницы снимают квартиру, и несколько раз в неделю, после вечеринок или театра, я ночую у них.

— Но жить все время в Лондоне тебе не хочется?

— Тебя удивляет, что я могу жить с Сарой и Гарри? Сказать по правде, все из-за денег. Гарри не позволяет мне платить за жилье. И постоянно твердит, что рад моему присутствию в доме. Вообще он добрый. А в Лондоне придется платить за все самой, и тогда мой нынешний уровень жизни полетит ко всем чертям.

— Конечно, комфорт важнее независимости, — заметил я.

Она покачала головой.

— Пока что удается сохранять и то, и другое. — После долгой паузы она вдруг спросила: — А ты живешь со своей женой? Я хочу сказать, вы не разведены или что-нибудь в этом роде?

— Нет, мы не разведены.

— А каким образом ты оправдал свое сегодняшнее отсутствие?

— Сказал, что еду брать интервью для «Тэлли».

— Ну и дрянь же ты! — Она рассмеялась.

Она была права, разрази меня гром! Вот это называется приложила, и я согласился с ней.

— А она не в курсе твоих... э-э... похождений? Ты что, ни разу не попадался?

Мне захотелось сменить тему разговора. Однако я чувствовал перед Гейл какие-то обязательства, по крайней мере, она заслуживала правды, и ничего, кроме правды. Но не мог же я выложить всю правду до конца!

— Она ничего не знает, — ответил я.

— А если в знала, была бы против?

— Наверное.

— Но если она... не спит с тобой, почему бы вам не расстаться?

Я не ответил.

Она продолжала:

— У вас ведь нет детей?

Я покачал головой.

— Что ж тогда тебя держит? Разве те же причины, что и меня?

— О чем ты?

— Пристроился там, где выгодней. Где есть деньги.

— О-о... — Я едва сдержал улыбку, но она не поняла меня.

— Да и стоит ли упрекать тебя, раз я сама такая же? Значит, твоя жена богата?

Я представил, во что превратилась бы жизнь Элизабет без меня: больничная еда, больничный режим, без возможности уединения, никаких приспособлений, ни телефона, ни света после девяти и подъем в шесть, ни свободы, ни воли. И так навсегда, до конца дней.

— Думаю, — медленно произнес я, — про мою жену действительно можно сказать, что она богата...

Вернувшись домой, я ощутил странную раздвоенность. Столь хорошо знакомый мне уклад вдруг показался нереальным. Словно половина моего существа все еще пребывала в Суррее. Я поцеловал Элизабет, а подумал о Гейл. Депрессия тяжко и неуклонно надвигалась на меня, словно черная туча на бегущий поезд.

— А тебя разыскивает какой-то человек, — сказала Элизабет. — Звонил три раза. И голос у него был ужасно сердитый.

— Кто такой?

— Я не разобрала. Он заикался.

— А как он узнал наш телефон? — Я ощутил раздражение и усталость, мне смертельно не хотелось вступать в телефонные беседы с сердитым человеком. К тому же наш номер не значился в телефонных справочниках, чтобы уберечь Элизабет от лишних звонков.

— Не знаю. Но он оставил свой телефон и просил позвонить. Это единственное, что мне удалось разобрать.

Мать Элизабет протянула блокнот, где был записан номер.

— Так это Виктор Ронси! — воскликнул я.

— Да, верно, — с облегчением произнесла Элизабет. — Что-то в этом роде.

Я вздохнул. Единственное, чего мне хотелось в эту минуту, так это чтобы вся свистопляска, которую я сам заварил, вдруг кончилась как по мановению волшебной палочки и чтобы меня оставили в покое.

— Позвоню попозже, — решил я. — А сейчас мне просто необходимо выпить.

— Я как раз собиралась поставить чай, — с укором проговорила моя теща. Тихо закипев от ярости, я налил себе двойную порцию виски. Бутылка почти опустела. Воистину черное воскресенье...

Не находя покоя, я поплелся в кабинет и начал перепечатывать статью для «Тэлли». Это механическое занятие постепенно ослабило напряжение и притупило чувство вины, с которым я возвратился в дом. Я не мог допустить, чтобы Гейл слишком нравилась мне, но она нравилась, и очень. Влюбленность в такую женщину может обернуться настоящим адом. Пожалуй, нам не стоит больше встречаться. Это, во всяком случае, я твердо решил. Однако тут же все мое существо воспротивилось этой мысли, и я понял, что мне не устоять.

Ронси позвонил еще раз после ухода тещи.

— Что за чертовщину вы написали... в своей кретинской статье? Моя лошадь непременно будет участвовать. Да как только вы посмели... как смели вы подумать, что мы замешаны в каких-то темных делах?

Элизабет не лгала — он и вправду сильно заикался, даже сейчас. Мне стоило большого труда заставить его признать, что ни в одном разделе статьи не говорилось о том, что лично он имел какие-то иные намерения, кроме самых честных и благородных.