Всё безобманно выходило.

Да случилось раз: пала на море тихая погода. Пушину не сдунет, соломину с крыши не стронет. Ждёт-пождёт Княгиня-Берегиня гостей дорогих, а куда они путь свой правят — неясно: платочек в руке обвис, не трепыхнётся.

— Как же это так? — она спрашивает. — И куда это ветер пропал, и когда моего мужа да сына обратно ждать? У меня уже и щи в печи упрели, и начинка готова, да и тесто на пироги из квашни ползёт — хозяина видеть хочет.

Эй, чайки-подруги, помогите хозяюшке!

Услыхали чайки её клич печальный, протяжный — послушались. Подлетели ко Княгине-Берегине, да и взяли у неё из рук её платочек белый, махальный. Отнесём, мол, привет твоим мужикам в море! Взяли-то, конечно, чайки платочек тот аккуратно — клювами за четыре уголка. Да пока летели, шеями крутили, видно, в разные стороны — платочек-то незаметно и вытянули…

Был сначала платочек с салфетку, потом стал со скатёрочку, а до лодьи долетели, из клювов его выпустили — опустили на кораблик рыбацкий парус белый, корабельный, широкое полотнище!

Догадались рыбак с сыном кормовое весло торчком поставить да подарок тот натянуть. А тут и ветер к берегу подул, на попутную дорогу направил, туго парус наполнил.

Быстро домой прилетели — как на крыльях.

И не зря долгие годы потом чайки каждый парус в море провожали — свой подарок помнили, и за это от каждого морехода им почёт-уважение, а из камбуза — хлебная корочка.

Парус-то теперь в море редко встретишь, ну, а память у чаек осталась.

Вот и выходит: быль не быль, сказка не сказка… Руки-то человеческие, любовь да смекалка чудеса творят!

Вот ведь как.

И сказка скоро сказывается, а у нас и дело быстро делается. Вот и настал назначенный час!

А за несколько минут до положенного срока — вдруг тишина. Даже чайки кричать перестают, слышно только, как люди дышат.

Голос по радио теперь уже не деловой, а торжественный, звонкий:

— Внимание! По местам стоять, к спуску приготовиться!

Разрешения просят:

— Товарищ главный инженер! Корабль к спуску готов! Прошу разрешить спуск!

— Как на Неве?

— Порядок! — отвечают с кормы.

И наконец — вот она, самая главная команда:

— Разрезать задержник!

Газорезчики огнём железную балку режут, а корабль ещё сам торопится свою узду порвать!

Ну, ну — пошёл!

Вот корпус дрогнул еле заметно, как глазом моргнул, — а потом вся огромная махина тронулась, поползла, быстро, быстрее, ещё быстрей — и сходит корабль наш со стапеля. Так и съезжает на салазках легко, словно мальчишка с ледяной горки! Только брызги фонтаном!

На середину Невы его вынесло — грохочут якорные цепи, падают тяжеленные якоря. Есть спуск!

Корабль на берегу — вроде рыбы на суше: ни то ни сё, ни судно, ни строение. А вот когда он со стапеля винтом вперёд в воду скользнул да первой невской волной его охлестнуло — тут и есть его рожденье!

А буксиры-хлопотуны, катера и прочие суда, большие и малые, которым в тот час на Неве быть случилось, — гудят все дружно:

— Здравствуй, наш новый товарищ!

Я за свою рабочую жизнь — за тридцать-то с лишком лет! — столько со своих ладоней кораблей спустил, всех и не упомню. А прикидывали мы с товарищами — выходит, чуток больше сотни!

Это ведь не то что флотилия — это же целый торговый флот морской державы получается! Жаль вот только — под одним флагом да за одним столом всех моих сынов не собрать. Широко да далеко, по всему миру разъехались.

Разве в море где, на голубой дороге, встретятся, узнают и друг дружке прогудят: привет, мол, братишка!..

Для матери, говорят, все дети одинаковы. Для меня тоже все построенные суда — сыновья мои родные.

Иной раз по приёмнику слушаешь прогноз погоды где-нибудь в заморских странах. Другому человеку это всё равно, а мне — словно о здоровье моей семьи докладывают…

В Индийском океане циклонов нет — я радуюсь: значит, мой танкер по спокойной воде к Бомбею идёт.

В Атлантике шторм девять баллов — сердце тревожится: не там ли мои детишки сейчас, успели ли они до Ростока добраться?

На Кубу «Юрий Гагарин» ушёл, по северным морям из Норильска два рудовоза-близнеца руду вывозят. А всего у меня их ни много ни мало, а целая чёртова дюжина наберётся! Угадаешь ли, куда ещё детей из моей семьи служба забросит?

«Как они там? — думаю. — Не слишком ли штормит? Не сильно ли с боку на бок валяет? Как там швы, не разошлись? Не подтекают?»

А про себя-то, конечно, уверен: наша сборка да наша сварочка любой шторм выдержат.

Тут уж будьте спокойны!

Ну, вот вроде и всё. Родился новый корабль! Толпа на берегу дружно «ура!» прокричала, к судну моему портовые буксиры подошли, чтоб к достроечной стенке его поставить, для последних доделок на плаву.

А через месяц-другой подымет он свой флаг и уйдёт отсюда, от моего далёкого Васильевского острова, в иные дальние моря… И может, за всю мою жизнь я с ним больше и не встречусь. Так-то.

Строитель домов — тот по всей стране, бывает, ездит, а его дома на месте стоят. И через двадцать, и через тридцать лет никуда не денутся. А я — всю жизнь на одном месте строю, а мои дома-корабли по всему глобусу, по всему земному шару разбежались.

Я ж и говорю: у каждого своя судьба, у каждого — своя дорога. Кораблю — отсюда в море, а мне по главной аллее — от стапеля к проходной. Тысяча шагов…

Иду я не торопясь. И каждый второй-третий встречный мне руку пожмёт и скажет:

— С удачным спуском, Федя!

— С праздником вас, Фёдор Васильевич!

Ну, а завтра-послезавтра на стапель новую секцию привезут — первую днищевую для нового корабля. И поставит её мой кран — то ли «девятка», то ли «двенадцатый» — посредине горки, как блюдечко на скатерть.

Новое судно заложат — новым именем нарекут.

А проверщики заново световой шнур пробьют. Потому как ничего нет прямее светового луча! И не зря на стапеле от него все размеры отмеряют, все высоты отсчитывают.

И я тебе, внучке своей Оленьке, и всем другим ребятам так скажу, как мой первый учитель говаривал:

— Жизнь свою надо так держать, чтобы была она прямой, как световой луч на корабельном стапеле!