Безликий выпрямляется, поворачивает голову к моему лицу, и я снова ощущаю волну стыда. Надо было не спать укладываться, а в купальню бежать. Выгляжу же просто отвратительно. Не то чтобы я стремилась понравиться кому-то из пятерки, но я же все-таки девушка, а все девочки чуть двинутые на своей внешности. Безликий медленно, даже как-то слишком медленно укладывает меня обратно на стол. При этом одна из обожженных рук проходится по столешнице непосредственно ожогами. Боль должна быть адская, но я даже не поморщилась. Дэмиан упирается руками в столешницу и застывает немым изваянием.

Хемах возится на полу с Амалиэлем. Все тело эльфа покрывает зеленоватая пленка. Блондин что-то кричит, возмущается, ему так же на повышенных тонах отвечает уфир. В общем, буйный пациент и нервный врач. Радовало, что рана больше не кровоточила. Шрам останется крайне уродливый и бугристый, но жить эльф точно будет, что не могло не радовать. Перевела взгляд на манеера, что-то с ним было явно не так. Он уперся локтями в стол, на котором я дремала, и обхватил голову руками, на густых голубовато-сизых волосах оставались кровавые разводы.

Внезапно наставник выпрямился, поднял меня на руки и довольно грубо перевернул на живот. Меня от его действий передернуло. Он будто не живую девушку переворачивал, а колоду. Я мысленно пообещала себе врезать по наглой моське при первой возможности. Нет, я конечно знала, что несмотря на красивые слова они не испытывают ко мне большой симпатии, но чтобы так, как с ненужной вещью… Это уже слишком! Звук, наверное, был достаточно смачным, потому что Хемах резко вскочил с колен на ноги, и даже корчившийся на полу эльф попытался поднять голову.

Краснокожий что-то сказал и замер. На лице отразилось удивление, а затем лицо побелело. Действительно, кожа стала почти как у человека, годами не видевшего солнца. Только мелкие чешуйки около ушей и линии волос оставались красновато-бурыми. Дэмиандриэль в два движения разорвал остатки жилета и рубашки. Побледневший друг попытался его остановить, но схлопотал приличный удар в левую скулу.

Меня не слишком заботила их возня. Я смотрела на то, что стало с моей спиной. Мама дорогая…! Читая о средневековых пытках, я хорошо запомнила советы одного католического священника палачам о том, как надо бить плетью с крючьями, чтобы металлические наконечники не зацеплялись за ребра, иначе грешник умрет слишком быстро, а кромсали только кожу и мышцы. Вот в чем-то похоже… Услужливое воображение тех лет мигом вообразило предварительную пытку одного очень известного в мире человека. После подобной процедуры он еще нес на изувеченной спине приличных размеров столб, хотя историки спорят: может, это был и крест. Я человек не слишком верующий, и потому всегда себе слабо представляла, как человек с содранной кожей, сломанными ребрами и внутренним кровотечением может переть на себе такой груз как бревно. А вот сейчас склонна предположить, что такое вполне могло быть в реальности. Я же Амалиэля как-то дотащила до дома.

У меня не было кожи. Приличный кусок моей плоти просто аккуратно срезали, оголив мышцы, а в одном месте разрезав и их. Сквозь кровь хорошо проступал позвонок в окружении обугленной плоти. Мышцы покрывала тонкая корка, и я вспомнила, как после удара плетью пламя обожгло спину. Но я не чувствовала боли или неудобств. Могла ходить, хотя сейчас не понимаю как…

Эльф что-то кричал на полу. Хемах пытался оттащить от меня безликого. А тот только стоял и смотрел мне на спину. Я не могла понять, почему никто из них ничего не делает, неужели надеяться, что само затянется? Может, и так, я же себя проткнула когтями — и ничего. Только все равно как-то слишком легкомысленно они себя ведут. По лестнице сбежали Ишима, Лиамер и Кезеф. Видимо, на крики — судя по лицам, все орали достаточно громко. Я бы с удовольствием и дальше смотрела это немое кино, но где-то за спиной заиграла флейта или что-то на нее похожее. Мелодия была прекрасна. От нее сжалась сердце, хотелось слушать и слушать вечно такую красивую музыку. С любопытством обернулась и застыла.

За спиной была Вселенная. Да, да, самая настоящая. Огромное, безграничное пространство космоса со множеством разноцветных туманностей, далеким блеском звезд и чернотой всех возможных оттенков. Раньше мне казалось, что черный, как и белый цвет не имеющий оттенков. Черный — он везде черный, но как я ошибалась… А прямо передо мной вырос темно-синий тоннель с ярким фиолетовым светом в самом конце бесконечного пути. Музыка продолжала звать к себе из этого далекого огонька.

А я обернулась и еще раз посмотрела в комнату с моим телом на столе, с капающей с него кровью, вспомнила свои полуприкрытые глаза и то, как бесцеремонно и жестко меня перекинул на живот манеер. Снова обернулась к туннелю. С одной стороны мое тело, с другой…

"Свет в конце туннеля, да? — скептически полюбопытствовала моя соображалка. — У всех он как у людей, белый, а у тебя, значит, фиолетовый? По ходу, ты все-таки допрыгалась и умерла!"

Я сделала шаг, хотя и не чувствовала, что у меня есть ноги, и зашагала по туннелю. Изнутри он оказался полупрозрачным, так что я любовалась видами вселенной.

"Ты как хочешь, но я бы, если мы с тобой проснемся, больше никогда не стала бы смотреть фильмы с сюжетом о посмертии! Мало тебе фэнтезийных кошмаров с магией, хочешь еще и этот туннель постоянно наблюдать?!" — верещала соображалка, явно впадая в истерику.

У меня же истерики не было. Я просто тихо поражалась возможностями человеческого мозга. Это ж надо, так все подробно продумать! Правы все-таки ученые, которые утверждают, что, несмотря на развитие техники, вопросов о структуре сознания больше, чем ответов. Музыка становилась все громче, точнее, ближе. От созерцания окружающей вечности меня отвлек мелодичный голос, нежный голос, с едва слышной хрипотцой:

— Любимое дитя, твой путь окончен. Я провожу тебя в покой!

В нескольких шагах от меня появился силуэт из фиолетовой энергии. Мне сложно было сказать, женская или мужская фигура передо мной, но по голосу явно женщина. Она протянула ко мне левую руку и поманила к себе. Не могу сказать, что я против покоя. Я как раз за него всеми фибрами своей души, но конкретно сейчас мне вспомнился совет мамы никуда и никогда не ходить с незнакомыми людьми. Я замерла в нерешительности. Музыка чуть увеличила громкость, но мне уже не казалась такой приятной.

— Дитя, больше нечего бояться… — ласково увещевала фигура. От нее не исходило угрозы. Она лишь жалела меня и сочувствовала. — Ты погибла, и, как бы ни скорбело сердце, пора уйти…

— Думаете? — с сомнением уточнила я, отступая еще на шаг.

Фигура резко замерла.

— Кто ты?

— Ника, — неуверенно промямлила я, и сделала еще шаг назад. — Тут случилась небольшая ошибка, я пойду, наверное?

— Стоять! — скомандовали мне.

Я замерла, причем не по своей воле. Что-то мягко зафиксировало меня в пространстве. Тела у меня не было, но то, что было, не могло двинуться ни на миллиметр.

Фигура стала приобретать более четкие контуры. Фиолетовое сияние пропало, а на его месте оказалось нечто. С первого взгляда явный мужчина, скорее даже юноша с темно-фиолетовыми волосами чуть ниже линии плеч. Очень высокий, я со своего положения дышала ему в живот, если говорить иносказательно. Крайне хрупкого телосложения. На серой коже рук, шеи и лице выступали фиолетовые переплетающиеся линии. В чем-то это очень напоминало мой рисунок. Только у меня были черные разводы, а у этого юноши насыщенного фиолетового цвета. Одет он был в странный камзол темно-серого оттенка с широкими рукавами. Без пуговиц и молнии. Узкие брюки в тон и черные высокие сапоги. Весь его наряд только подчеркивал худобу и хрупкость слабого тела, но что-то мне подсказывало, что внешность обманчива. На голове существа был похожий на мой воротник, украшенный большими цветами и россыпью камней. Если у меня воротник на голове был цельным, то у него был словно разбит на две половины. Получилось два плоских рога. Представьте, что рог разрезали по внутренней стороне, а потом вывернули под сто восемьдесят градусов. Вот нечто подобное и венчало голову юноши. Я отметила, что лицо у него прекрасное, но что именно меня поразило, не могла понять. Память словно отказывалась фиксировать его черты. Смотришь — красавец, отвернешься — не можешь вспомнить, что видел.