Как он и ожидал, она пришла в гавань с монной Переттой во главе большой толпы знати и простолюдинов, которые с флагами, трубами и цветами явились приветствовать триумфатора, избежавшего поражения. С первого взгляда он заметил в ней разительную перемену. Ее бледное лицо выражало страдание. Прекрасные карие глаза поблекли и затуманились. Спокойствие, свидетельствовавшее о силе духа, сменилось апатией, а сдержанность — полным безразличием ко всему.

Она безучастно позволила себя поцеловать. Странно было то, что Джанна не задала никаких вопросов, чем еще больше осложнила задачу Дориа. Освободившись от восторженной толпы и оставшись наедине с Джанной в будуаре монны Перетты в замке Фассуола, он начал свой рассказ.

— У меня для вас печальные вести, моя дорогая, — сказал он так скорбно, что она все поняла.

Ответа не последовало. Он боялся ее смятения, но Джанна его не выказала. Она сидела, неестественно вялая, и смотрела на него, казалось, лишь из вежливости. Монна Перетта, сидя возле нее на персидском диване, с мрачным видом держала Джанну за руку, сочувствуя ей и ободряя ее.

Озадаченный адмирал ни о чем не спрашивал. Он просто рассказал все, стараясь представить смерть Просперо как акт величайшего героизма.

Он был готов к горестным рыданиям. Он даже ожидал обвинений в том, что поставил необходимость вывода флота выше, чем спасение Просперо. Но был совсем не готов к тому, что затем последовало.

В печальных глазах Джанны, по-прежнему устремленных на него, ничего не изменилось. Голос тоже звучал по-прежнему бесцветно.

— Благодарю Бога, что конец его был таким достойным, — сказала она.

Когда, наконец, адмирал получил объяснение этой тайны, оно ошеломило и испугало его.

Едва экспедиция отплыла, как вспыхнуло недовольство по поводу альянса Адорно и Дориа, к которому вела предстоящая женитьба Просперо. Дом Адорно не мог смириться со своим поражением. Те же чувства овладели и теми знатными генуэзцами, которым не нравилось верховенство Дориа, и они были готовы поддержать семейство Адорно. Начались стычки. Они достигли кульминации, когда Таддео Адорно, публично оскорбленный Фабио Спинолли, убил его на дуэли, а на следующую ночь и сам был умерщвлен агентами Спинолли.

Это вынудило его отца прийти к монне Аурелии.

— Мадам, предательство вашего негодного сына начинает приносить свои зловещие плоды, и есть их вынуждены другие. Мой мальчик предпочел умереть от ран, нанесенных подлецами. Но я клянусь Святым Лаврентием, что синьор Просперо заплатит за это. Мы пустим грязную кровь из его жил, как только доберемся до него.

Ее щеки побелели.

— Вы угрожаете его жизни?

— А что еще остается делать? Могу ли я оставить убийство моего сына безнаказанным?

— Возьмите плату с тех, кто пролил его кровь. Направьте свой гнев на Спинолли.

— Этим мы тоже займемся, будьте уверены. Но мы придушим зло в зародыше. Мы очистимся от позора, в который вверг нас синьор Просперо, очистимся раз и навсегда. — И он в ярости добавил: — И Аннибале быстро найдет управу на Просперо!

— О, вы сумасшедший! Вы и ваш сын! Он усмехнулся.

— Скоро вы отведаете нашего безумия. Вы поймете, что это такое, когда мы перережем глотки вашим щенкам.

Они с ненавистью смотрели друг на друга: он, объятый яростью и горем из-за потери сына, она — в паническом страхе перед угрозой.

— Боже мой! — воскликнула она. — Вы не представляете себе, что творите!

— Когда дело будет сделано, вы об этом услышите, — жестко ответил он и повернулся, чтобы уйти, но монна Аурелия в ужасе схватила его за руку.

— Вы ослеплены! — исступленно вскричала она. — Все не так, как вы думаете, Рейнальдо. Настояв на своем, вы приблизите день собственной смерти. Разве вы не видите, сошедший с ума слепец, что Просперо не мог поступить иначе?

Он сердито посмотрел на нее.

— Вы достойная мать своего сына, клянусь Господом! Не мог поступить по-другому, вы говорите? Ха! — Он попытался отпихнуть ее. — Дай мне пройти, женщина.

Но она, дрожа, цеплялась за него. И в панике забыла об осторожности. Она хотела лишь одного — спасти своего сына от рук убийц. Но поскольку предупредить Просперо, чтобы он мог защитить себя сам, она не могла, оставалось, по ее мнению, лишь одно — отвратить Рейнальдо от его кровавого замысла, открыв ему страшную правду.

— Слепой, невидящий глупец, — взорвалась она. — Что мог сделать Адорно в ссылке? Чтобы свести счеты с этими Дориа, нужно было возвратиться сюда, в Геную. А как мы могли это сделать? Только уверив их, что они в безопасности!

— О чем вы говорите? Если вы что-то знаете, выскажитесь яснее.

— Это и болвану ясно. Смирение Просперо — лишь притворство. Он принял их предложение дружбы только для того, чтобы уж наверняка повергнуть их в прах.

Он вытаращил глаза.

— И позволил себе помолвку с Джованной Марией Дориа? Кажется, вы об этом забыли. Ба! Но меня на мякине не проведешь.

— Это правда, клянусь на Библии!

— Правда! О, Божий гнев! Ну, а что тогда эта дама? Монна Аурелия жестоко усмехнулась.

— Она? Всеобщее посмешище, которое осрамит Дориа, чье имя она носит. Рейнальдо был потрясен.

— Если это правда, синьор Просперо заслуживает не больше уважения, чем если это ложь.

— Кажется, на вас не угодишь.

— Да, мне не нравится ни то, ни другое. Я еще сохранил чувство приличия.

— Это для меня новость, — сказала она.

— Если я с кем-то ссорюсь, то не отыгрываюсь на женщинах, а вступаю в бой непосредственно со своим врагом.

Она рассмеялась ему в лицо.

— Это тоже что-то новенькое. Если вы так отважны, храбры и прямолинейны, почему вы не вцепились в бороду Андреа Дориа, когда он был здесь? Или почему вы не сделаете этого в Генуе с одним из Дориа? Тут их много, есть на кого направить свою ярость. Но вы предпочитаете нападать на меня.

— Господи, Аурелия, будь вы мужчиной…

— Вы вели бы себя более вежливо. По возвращении Просперо узнает, что вы о нем думаете. Тогда и посмотрим, хватит ли у вас духу упорствовать в своем мнении.

Лишь после его ухода монна Аурелия поняла, что ее откровенность произвела на него действие, прямо противоположное желаемому. Она хотела успокоить его, полагала, что он разделит ее восхищение упорством Просперо, тем, что он, полный мстительной решимости, чужд всяких сомнений. А вместо этого Рейнальдо ушел совсем в другом настроении, не приняв ее образа мыслей. И тогда она испугалась: стоит Рейнальдо заговорить, стоит его словам достичь ушей Дориа — и все пропало.

Рейнальдо вспылил и, лишь поостыв, осознал, какой бедой чревато создавшееся положение. События развивались с бешенной скоростью, как и бывает, когда в дело вмешивается злой рок. Спустя три или четыре дня камергер монны Аурелии доложил ей о прибытии герцогини Мелфийской с племянницей.

Поначалу охваченная страхом хозяйка решила не принимать непрошенных гостей. Потом храбрый дух Строцци придал ей сил. Вооруженная сознанием собственной правоты, она спустилась по большой мраморной лестнице в гостиную с колоннами, мозаичным полом и потолком, богато украшенным фресками. Там мать Просперо и его невеста впервые увидели друг друга.

Пожилая женщина держала себя с холодным презрительным достоинством, молодая — хладнокровно, с некой задумчивой таинственностью, которую монна Аурелия нашла одновременно и восхитительной, и отвратительной.

Спокойствие хозяйки в этот день было напускным, за ним пряталась истерзанная душа. Столь же фальшивой была и улыбка монны Перетты.

Монна Аурелия, стоя на пороге, приветствовала их с холодной вежливостью:

— Вы оказываете мне большую честь.

Потом она шагнула вперед с поразительной грациозностью, которую сохранила, несмотря на гнет прожитых лет. Гостьи сделали глубокий реверанс, мягко шурша парчой. Монна Джанна была облачена в платье винного цвета, монна Перетта — в розово-серебристое, усеянное драгоценными камнями и стянутое блестящим поясом. Темные глаза герцогини под дугами бровей сверкали, алые губы улыбались.