Закат был уже позади, но небо за северными холмами все еще затягивала паутина света; к тому же в середине лета ночи никогда не бывают особенно темными. И, глядя с заросшего боярышником гребня кургана — самой высокой точки нашего лагеря — поверх теснящихся друг к дружке глинобитных хижин регулярного гарнизона (мы всегда держали здесь небольшой гарнизон, даже во времена так называемого мира, потому что Бадонский холм был одним из главных укреплений Амброзиевой системы глубинной обороны), я все еще мог различить очертания окружающей нас местности. Знакомые очертания, потому что я служил на северных границах, когда был еще мальчишкой.

Я видел громадный отрог, который выступал над основным массивом холмов Даун и господствовал над Гребневым Путем и расстилающейся внизу Долиной Белой Лошади; видел проход, где дорога ныряла к югу сквозь голые, округлые торфяные холмы.

Стоит захватчикам преодолеть этот проход и спуститься в лежащие за ним богатые долины — и вся эта земля будет беззащитна перед ними, и им останется только свернуть к западу, через холмы, где добывают свинец, в край тростников и ив к югу от Акве Сулиса (здесь мы, возможно, сумеем что-либо сделать, но это будет означать опасно длинную и узкую линию обороны, а болота будут мешать продвижению нашей конницы) и дальше к побережью, и основные британские силы окажутся аккуратно разрезанными на две половинки у них за спиной. Это была старая игра, такая же игра, какую они пытались сыграть с нами при Гуолофе, двадцать лет назад. Но между Морскими Волками и всем этим, как гигантский страж, стоял Бадонский холм со своей тройной короной рвов и бастионов, которая была цитаделью наших британских предков еще до того, как сюда пришли наши предки из Рима.

Если Долина Белой Лошади — это ворота в сердце южной Британии, то Бадонский холм — ключ к этим воротам. Оставалось проверить, смогут ли саксы повернуть его…

Амброзий был прав. Перед лицом растущей силы нашей конницы они не осмеливались больше тянуть с нанесением своего грандиозного удара. И, в первый раз в своей жизни, саксы, похоже, действительно учились действовать сообща. Выбрав Аэлле из Саутсэкса своим Военным Вождем, а Оиска — его лейтенантом, они собрались все вместе, юты с территории кантиев и из поселений долины Тамезис, восточные англы и южный и северный народы из древнего коневодческого края иценов. Они пришли с юга и полчищами нахлынули по Гребневому пути из земель к северу от Тамезис, чтобы сойтись наконец в Долине Белой Лошади; и все это время мы изводили их фланговыми ударами из Дурокобриве и Каллевы, ночными набегами и засадами и тактикой собачьей стаи, применяемой налетающими на них днем, на марше, пращниками и верховыми лучниками; пытаясь всеми средствами, что были в нашем распоряжении, задержать их и расстроить их ряды. Какая-то польза от этого была, но не очень большая, потому что мы не могли выделить достаточно большое количество легких войск для этой цели; и последние из вернувшихся гонцов донесли, что противник объединил свои силы и встал на ночь лагерем по обе стороны от Гребневого Пути примерно в шести милях от нас и что несмотря на мужественные усилия легковооруженных отрядов, которые сейчас несли дозор рядом с неприятельским войском, оно все еще насчитывает около семи или восьми тысяч человек. Против них мы могли выставить лишь чуть больше пяти. Но у нас была конница.

У моих ног, в лагере, — где по мере того, как угасал последний дневной свет, все глубже врезался в ночь свет костров — лучники получали стрелы и новые тетивы, вдоль коновязей ходили люди с факелами, проверяя ногавки, а от полевых кузниц, где кузнецы и оружейники что-то чинили в последнюю минуту, доносились удары молота по наковальне. И запах вечерней похлебки, поднимающийся от кухонных костров, начинал смешиваться в воздухе с резкой вонью древесного дыма и конского навоза.

Я позвал членов военного Совета поужинать вместе со мной, потому что если у вас мало времени, то нет смысла тратить его зря, совещаясь и ужиная по раздельности, когда все это можно сделать одновременно; так что вскоре появившийся первым Аквила грузно шагнул в круг света от моего костра, горевшего почти у самого подножия поросшего кустарником кургана, и, откидывая назад тяжелые складки кроваво-красного плаща, полуобернулся, чтобы что-то сказать Бедуиру, который следом за ним выступил из теней в мерцание пламени, коснувшееся, словно испытующими пальцами, бледной пряди волос у его виска. И я спустился к ним, сопровождаемый по пятам старым Кабалем.

Потом к нам присоединился Пердий; и маленький хмурый Марий, командующий основными силами пехоты; и правители Стрэтклайда и Севера, и герцоги Кимри — потому что той весной я объявил свой собственный Крэн Тара — и Кадор из Думнонии, более седой, чем той весной, когда мы охотились с ним перед моим отплытием в Галлию, и более широкий в плечах, и с наметившимся брюшком; и когда котел с похлебкой и корзины с ячменными лепешками уже стояли рядом с костром, появился Кей, побрякивающий дешевыми стеклянными украшениями; он прибыл из расположенного на холме по другую сторону дороги и парного с нашим форта, где стояло вверенное ему завтрашнее левое крыло конницы.

Так что мы уселись ужинать и за ужином с помощью палочек, пивных кружек и кинжалов выработали — насколько его вообще можно выработать заранее — план завтрашнего сражения.

Когда все было съедено и военный Совет закончился, капитаны и командиры разошлись по своим делам, а я отправился надевать доспехи. День был жарким, и к тому же летом никто не носит кольчугу дольше, чем это необходимо; а утром у меня будет слишком мало времени, чтобы тратить его на одевание. Старый Аквила пошел вместе со мной, потому что лагерь охраны был расположен за бараками гарнизона, так что нам было по пути.

Перед земляной хижиной, у входа в которую свисало со своего древка мое личное знамя, мы остановились и постояли некоторое время, глядя вдаль, за гигантский изгиб Даунов, посеребренный теперь луной; и по контрасту с тишиной летней ночи за укреплениями еще острее почувствовали неотвратимость завтрашней битвы.

— Мы долго этого ждали, — сказал Аквила.

— Наверно, с тех самых пор, как перевели дыхание после Гуолофа. Двадцать лет. И, однако, в то время, только в тот единственный раз, нам казалось, что мы выиграли самое великое сражение, которое когда-либо произойдет между нами и саксонским племенем. А потом…

Я запнулся, и он спокойно подсказал:

— Новые небеса и новая земля?

Кабаль ткнулся носом в мою ладонь, а потом начал старую знакомую игру, притворяясь, что терзает мое запястье своими мощными челюстями, пока я не вырвал у него руку и не потрепал его уши, как ему того и хотелось.

— Что-то в этом роде. Большинство из нас были тогда молоды и опьянены победой. Теперь нам предстоит более важная битва, а мы постарели и протрезвели.

— Так… и что дальше?

— Если Бог опять даст нам победу — старые небеса и старая земля, кое-как залатанные, чтобы казаться немного более прочными. Несколько выигранных лет, в течение которых люди смогут засевать свои поля в обоснованной надежде собрать с них урожай.

Аквила смотрел куда-то вдаль, в сторону виднеющейся в просветах между темными хижинами гряды Даунов, каждая линия которых вырисовывалась четко, как нанесенная мечом рана; его жесткое соколиное лицо казалось в лунном свете чужим и далеким, и у меня было такое чувство, будто он видит из-под своих нахмуренных черных бровей не очертания округлых вершин на фоне неба, но что-то, что находится дальше и за ними.

— Даже это может стоить той цены, которую придется заплатить, какой бы она ни была.

Он резко повернулся ко мне.

— Медвежонок, ты сделаешь для меня одну вещь?

— Надеюсь, — ответил я. — Что именно?

Он стащил с пальца поцарапанную печатку-изумруд.

— Возьми его на сохранение, и если я завтра умру, а Флавиан останется в живых, отдай ему, чтобы он носил его после меня.