— Постой. Дочь моей дочери пойдет с тобой, чтобы проводить тебя назад в твой мир.

На этот раз, думаю, мы двигались напрямик, потому что мы вышли из долины не в том месте, в котором вошли, и не переходили ручей, и три пика Эйлдона всю дорогу были перед нами; а расстояние не составило и четверти того, что мы покрыли в темноте. Подойдя к подножию крепостного холма, мы начали подниматься наверх. Ветер уже успокоился, и среди кустов ракитника плясали в теплых лучах солнца сверкающие облачка мошкары. Как нам удалось избежать внимания часовых на стенах на этот раз, я не знаю; разве что девушка Ита была со мной, и, полагаю, какая-то часть окутывающего ее плаща теней закрывала нас обоих. Знаю только, что в то время тишина наверху усиливала мое беспокойство, пока неопределенные шорохи и лошадиное ржание не помогли слегка развеять страх, который все еще дышал холодом мне в спину. Мы были уже почти под красными песчаниковыми стенами, когда Ита свернула в сторону с оленьей тропы и в последний раз сказала:

— Сюда — идем.

Я следовал за ней так долго, что теперь прошел, не спрашивая, и этот небольшой путь. Она привела меня к небольшой потаенной впадине среди кустов орешника, меньше чем в половине выстрела из лука от стены. Наверно, что-то в строении холма в этом месте приглушало звуки, потому что я услышал какое бы то ни было журчание падающей воды только тогда, когда подошел к источнику почти вплотную. И даже тогда это был очень слабый звук, странно похожий на колокольчик. Девушка спустилась в крошечную лощинку и, нагнувшись, убрала в сторону плотную массу листовика и куманики.

— Смотри, — сказала она, и я увидел миниатюрную струйку воды, которая пробивалась между двух камней и стекала в углубление размером с кавалерийский щит, а потом снова исчезала под камнями и папоротником. Можно было пройти на расстоянии собственного роста от этого источника и так и не догадаться, что он здесь.

— Это замечательно, — сказал я. — Если бы ты не показала его мне, он мог бы остаться скрытым до тех пор, пока мы не начали бы вырубать кустарник.

— Именно это я и имела в виду, — отозвалась она. — По крайней мере, это избавит вас от многих трудов, потому что вам не придется таскать воду в гору от ручья. Вода здесь хорошая и свежая… Когда тебе понадобятся мои сородичи, повесь соломенную гирлянду на ветку большой ольхи, что растет над запрудой для водопоя, и кто-нибудь придет.

Я стоял на коленях у воды, бросая себе в лицо ее свежую прохладу; и я спросил:

— А я могу быть уверен, что это то самое дерево? Откуда ты знаешь, где мы будем поить лошадей?

— Есть одно место, которое явно лучше всех остальных, — там, где ручей спускается вниз и сливается с рекой, почти сразу над бродом. Мы поим там наш скот, когда перегоняем его с одного пастбища на другое. Ты узнаешь и это место, и дерево.

Она говорила совсем рядом за моей спиной, но когда я обернулся, собираясь задать ей еще какой-то вопрос, ее там не было. И лишь — несколько мгновений спустя — что-то промелькнуло на склоне холма ниже того места, где я стоял, но это мог быть какой-то дикий зверь, пробегающий среди кустов орешника. я встал на ноги, повернулся к калитке, которая виднелась в стене форта у меня над головой, и начал подниматься.

В растрескавшемся дверном проеме разрушенной караулки прижился росток бузины. Прошлой ночью я заметил его, как обычно замечаешь всякие незначительные мелочи; и теперь, пока я поднимался к калитке, меня на какой-то миг охватило леденящее предчувствие, что я не найду там ничего, кроме изъеденного временем пня, и что знакомые звуки лагеря исходят от людей, чьи лица мне незнакомы.

Но росток был таким же, как и прошлой ночью, и внезапно меня со всех сторон окружили дозорные, и раздались крики, и кто-то прибежал, примчался, как мальчишка, по проходу между разрушенными бараками, и я увидел, что это Бедуир, а за ним — Малек и юный Эмлодд. Последний холодок страха, пробегавший, словно слабый ветерок, у меня между лопатками, растаял без следа, так что ко мне пробилось тепло солнца, и в тот же самый миг на меня навалилась такая усталость, что я едва смог доковылять к ним навстречу.

— Все в порядке? С тобой все в порядке? — спрашивали они.

— Все в порядке, — успокоил я их. — Я думаю, что все в полном порядке. Я получил то, за чем ходил.

— Иди поешь, — сказали они.

Ноя покачал головой, одурманенно смеясь.

— Все, что мне нужно, — это место, где можно выспаться; уголок, в который можно заползти и где никто не споткнется о мои ноги.

Погода, возможно, позволила бы нам продолжать кампанию в течение еще двух месяцев, но я, посоветовавшись с Кеем и Бедуиром и остальными командирами и капитанами, решил не распылять в конце лета свои силы в напрасной попытке окружить разбитое и разбежавшееся войско Гуиля. Лучше было сосредоточиться на том, чтобы устроить здесь, в Тримонтиуме, хорошо защищенные зимние квартиры; превратить Кастра Кунетиум в надежный сторожевой пост, пока на нас не опустилась зима и у посланного туда гарнизона еще было время там закрепиться; и наладить постоянное патрулирование соединяющей оба города дороги.

Первое, что нужно было сделать, — это снова поговорить с Маленьким Темным Народцем и убедиться, что купец Деглеф не ошибся насчет положения старого форта, а еще проверить, сможем ли мы войти в него беспрепятственно, или же он находится в руках неприятеля и занимать его нужно будет с боем, как мы занимали Тримонтиум.

Так что на третье утро после моего возвращения из Полых Холмов я приказал Флавиану повесить соломенную гирлянду на сломанную ветку большой ольхи, когда он со своим эскадроном поведет лошадей на водопой. Девушка Ита была права; одно место было просто идеальным для водопоя — там, где ручей, который мы позже назвали Лошадиным, замедлял свой стремительный бег и, прежде чем разлиться над столетними наносами, которые образовывали брод, расширялся в небольшую заводь с заросшими ольхой берегами, а уже потом делал последний головокружительный бросок и вливался в большую реку. А над заводью, выделяясь среди своих более мелких и более молодых сородичей, как военачальник выделяется среди своих братьев по оружию, стояла одна древняя ольха.

Вернувшись с лошадьми, Флавиан доложил мне, что все сделано, и тем же вечером Друим Дху, тот воин, который показывал мне свою стрелу, вошел в узкую северную калитку, бросив охраняющим ее часовым:

— Солнечный Господин послал за мной, и я пришел.

Они привели его ко мне, к одному из костров, разожженных вечером на старом плацу, — мы пока еще не имели никаких постоянных квартир и просто разбили лагерь на развалинах Тримонтиума, как разбивали его на вересковых пустошах, — и он с достоинством дикого животного уселся наземь в свете костра, с виду совершенно не обращая внимания на глазеющую на него толпу; и без какого бы то ни было слова приветствия устремил взгляд на мое лицо, ожидая, чтобы я сказал ему, что мне нужно.

Когда я сделал это, он заговорил:

— Что до того форта, который ты назвал, то он лежит в двух днях пути по Великой Дороге в сторону заходящего солнца. Я знаю, потому что сам проделывал этот путь, когда перегонял стадо; и стены пока еще крепки. Пустой он или находится в чьих-то руках, я не знаю, но дай мне день, самое большее — два, чтобы послать вопрос и получить ответ, и я приду и скажу тебе. О, господин, что-нибудь еще?

— Ничего, если форт пуст. Если он занят, то сообщи мне, сколько там людей и какие у них запасы оружия и провианта. Это можно сделать?

— Можно.

Он подобрал под себя ноги, собираясь встать.

— Поешь, прежде чем идти, — сказал я.

— Я ем только у своего собственного очага.

Но я знал, что вера должна быть обоюдной.

— Ешь! Я пил у вашего.

Он долго и с сомнением смотрел на меня, потом снова опустился на землю у костра и протянул руку за горячей ячменной лепешкой, которую передал ему кто-то из толпы; и съел ее, не отводя глаз от моего лица. Поев, он встал и, не произнося ни слова прощания, — как не говорил слов приветствия — сделал странное размашистое движение рукой в сторону лба и, покинув круг света, растворился в темноте.