В течение невероятно долгого времени наша первая линия удерживала весь напор саксонской атаки, но наконец она медленно начала отступать. Медленно-медленно — и сверкающие упрямые молнии копий и мечей ни на мгновение не переставали бить в цель — бритты отходили назад, пока не смешались со стоящей у них за спиной второй линией, и снова саксонский напор был остановлен.
Бурлящее варево битвы, которое поначалу сосредоточилось за дорогой и на дне долины, теперь расползалось вверх по склонам Даунов, среди тянущихся по обе стороны терновых зарослей, в которых невозможно было сохранять боевой порядок. И лес едва в одном полете копья от ожидающей конницы заполнился кучками сцепившихся в схватке воинов, лязгом оружия и выдохнутыми на высокой ноте боевыми кличами, звоном спущенных тетив, и воплями раненых пони, и предсмертными криками людей. А дальше, там, где кипело основное сражение и где вся долина ревела, как вздувшаяся, бурлящая река, запертая в узком ущелье, наши первая и вторая линии, отчаянно сражаясь за каждый отдаваемый фут, отходили под натиском саксов назад, медленно и страшно смыкаясь с третьей и последней — единственной линией резерва, которая у нас была. Я отдал центру приказ не столько удерживать позиции, сколько убивать (и, по правде говоря, я думаю, что если бы я этого не сделал, они все пали бы, не сойдя с места, и Британия погрузилась бы во тьму в этот день) и, ничего не скажешь, они убивали… Те участки, где саксы наседали особенно сильно, были усеяны телами, и саксонских тел было больше, чем британских, хотя и британских там было достаточно; видит Бог, их было достаточно, и даже больше, чем достаточно… И все это время в середине неровной, растрепанной линии мелькали кроваво-красные плащи, гордо отмечая редеющие ряды бывшей личной охраны Амброзия.
У нас были больше не три линии обороны, а одна, одна клокочущая полоса, которая прогибалась и дрожала, как тонкий брус на сильном ветру, но все же каким-то образом не разрывалась; одна последняя гибкая преграда из серого железа, сквозь которую, казалось, не могло пробиться саксонское войско.
Какое-то — долгое или короткое — время тесно сомкнутая линия человеческих тел напрягалась и покачивалась взад-вперед вместе с приливом и оттоком битвы, а потом бритты вырвались из захвата неприятеля и отступили, но отступили так, как пятится для прыжка дикий зверь, и, подняв копья, с ревом бросились вперед. И снова над полем боя прокатился этот грохот щитов, ударяющихся о щит, и на одно долгое отчаянное мгновение два войска застыли в напряженной неподвижности; я видел, как застывают вот так борцы или пара сцепившихся рогами оленей в период гона, оба на мгновение не в силах добиться хоть малейшего преимущества над соперником. А потом британское войско долгим, медленным нажимом, казалось, не столько отбросило саксов назад, сколько поднялось, перекатилось поверху и поглотило их.
К этому времени белое облако пыли висело над долиной на половину ее высоты, но сквозь него я все еще смутно различал, как саксы отступали, сначала медленно, а потом все быстрее, налетая в беспорядке на свои собственные резервы, которые пока что не вступили в сражение. между бриттами и варварами открылся участок пространства, заваленный мертвыми и ранеными, и обе стороны словно приостановились, чтобы перевести дыхание. Я и сейчас помню ту тишину, что хлынула на место умолкшего гомона битвы, пронзительную, сияющую тишину, пропитанную ветром и узорчато прорезанную стрекотом кузнечиков, скачущих среди заколосившейся травы и синих цветов журавельника.
Облако пыли начало оседать, и сквозь него я увидел, что Аэлле из Саутсэкса, Военный Вождь, окруженный дружинниками и белыми бунчуками, выдвигается вперед вместе со своими резервами. Затишье кончилось, и два войска под рев и завывание боевых труб вновь вцепились друг другу в глотку.
И снова я увидел, как после короткой и жестокой схватки британская боевая линия начала подаваться назад; медленно как никогда, сражаясь по пути за каждый ярд, через позиции, за которые уже сражались раньше, и еще дальше; теперь она была на одном уровне со скрытыми в засаде крыльями конницы; и я понял, что пришло время бросить в бой всадников. И в тот же самый миг увидел, как остатки личной охраны — может быть, пара десятков человек под командованием старого Аквилы — двинулись из боевой линии вперед, врубаясь в неприятельскую массу, точно клин раскаленного докрасна металла.
Они тоже знали, что пришло время для конницы, и отвлекали внимание всего войска на себя, чтобы у конной атаки был максимум шансов; они отдавали свои жизни, требуя за них лишь одну цену — взять с собой как можно больше варваров. Это был великолепный и возвышенный образец напрасной траты, один из тех поступков, которые совершают люди, когда на мгновение перестают быть только людьми и становятся вровень с высокими богами.
Моя рука уже поднималась в условном знаке; Проспер поднес к губам рог, и по долине пронеслись быстрые ноты сигнала конной атаки, подхваченные еще прежде, чем успела замереть последняя из них, трубачом на бастионах Кадер Беривена. В зарослях терновника сверкнуло лезвие меча, и в следующий миг конница во главе с Пердием рванулась вперед и, сначала на рысях, а потом галопом, во весь опор, понеслась к месту битвы, опуская на скаку копья.
Я проводил ее взглядом, как провожают спущенную на вепря свору, но у меня не было времени ждать результатов этой атаки.
Я подхватил свой щит и погнал Сигнуса обратно к ожидающим меня эскадронам Товарищей.
— Теперь наша очередь! Вперед, ребята!
Нам предстоял более долгий путь вокруг холма, потому что крутой северо-западный склон Бадона и рассыпанные по его бокам многочисленные группы сражающихся не позволяли ударить с этой стороны в тыл, не расстроив наши ряды, а это лишило бы нас половины нашей ударной мощи. Мы завернули вправо вокруг Бадонского лагеря, мчась во весь опор, как Дикая Охота, потому что нам нужно было покрыть добрую милю. Я слышал сзади и с обеих сторон от себя барабанную дробь копыт моих эскадронов; бьющий нам в лицо ветер наполнял знамя, так что Алый Дракон Британии словно расправлял в полете крылья над нашими головами.
Мы вымахнули на Гребневой путь и с грохотом пронеслись по нему до того места, где он встречается с дорогой, ведущей на юг.
Треплющаяся по ветру грива Сигнуса хлестала по моему щиту, а из-под его подкованных передних копыт летели округлые комья земли; и когда мы свернули в устье прохода, я во всю мощь своих легких выкрикнул боевой клич Арфона: «Ир Виддфа! Ир Виддфа!» и услышал, как он, подхваченный за моей спиной, становится вызовом, хвалебной песнью.
Оба крыла конницы успешно завершили свою атаку, сминая и вдавливая внутрь варварские фланги, чтобы они зажали свой собственный центр; ослабляя силу их смертоносного натиска на британские боевые позиции; и теперь мы должны были нанести решающий удар.
Мы налетели на саксонское войско с тыла, сокрушая наспех сформированную стену из щитов, словно она была всего лишь терновой изгородью. И я увидел перед собой колышащуюся, содрогающуюся массу вопящих, охваченных безумием схватки лиц под рогатыми или увенчанными гребнем шлемами, смертоносные пунцовые броски копий и коротких лезвий секир поверх края липовых щитов; а потом эта масса дрогнула и, распадаясь, покатилась назад, и мы с ревом бросились сквозь нее на отступающее неприятельское войско.
Битва, которая разворачивалась по установленному мной плану и на которую я так недавно взирал с высоты, отрешенный, словно судия, видя, как она , вся целиком, расстилается у моих ног, — эта битва стала для меня, как для самого зеленого из метателей дротиков, несколькими ярдами вопящего круговорота непосредственно рядом со мной, ощущением удара, попавшего в цель, оскаленным, рычащим лицом моего соседа, вонью крови и конского пота и удушливой меловой пылью.
Наконец, когда я вырывал копье из тела какого-то гиганта-сакса, оно сломалось у меня в руке, и я, продолжая скакать вперед, отбросил древко в сторону и выхватил из ножен меч. Я стремился туда, где сквозь клубящиеся облака пыли мелькал белый бунчук с пунцовыми кистями и позолоченный череп; они дергались над головами толпы, отмечая то место, где дрался среди своих дружинников Аэлле из Саутсэкса; и внезапно мне показалось, что плотная масса сражающихся между собой людей редеет передо мной, раскалываясь под напором врезающихся в нее кольчужных клиньев конницы. Справа от меня дернулась вверх черная конская морда, и я, глянув в ту сторону, увидел, как Медрот бросает свой эскадрон вперед, словно это была только его битва; его лицо, на котором играла слабая, точно восточный ветер, улыбка, было белым, как лунные маргаритки, торчащие подобно перу в гребне его шлема, а лезвие меча было покрыто кровью до самой рукояти, и кровь стекала по сжимающей меч руке.
