Пионерский лагерь с туристическим уклоном «Подгорный», в который я поехал отдыхать в июне 1991 года, находился в полутора сотнях километров южнее моего родного городка Кобинска. Он расположился неподалеку от подножия высокой, но достаточно пологой, поросшей лесом горы. Места здесь были настолько же живописные, насколько и безлюдные. К северу от лагеря на много километров раскинулась равнина, перемежаемая невысокими холмами. Ближе к городу начинались колхозные поля, пастбища и кошары, но даже крайние из них находились очень далеко, за огромным пространством дикой местности. К югу, за нашей отдельно стоящей горой, постепенно начинались отроги старой горной гряды. Гряда не просто старая, а, можно сказать, древняя, потому что ещё в незапамятные времена покрылась буйной растительностью и обветшала, осыпалась, не считая пары голых скал.

Капитальная часть лагеря состояла всего из двух кирпичных зданий. Первым был большой корпус, в котором жил начальник лагеря и технический персонал, и хранился инвентарь, а второй — столовая с просторным обеденным залом и кухней. Заезжающие в сезон пионерские смены жили в нескольких десятках брезентовых палаток армейского образца, каждая на десять мест и оборудована печкой, которые летом на моей памяти никогда не топили. Тем не менее, дров для них было в достатке, сложенных в аккуратные поленницы за столовой.

Если идти вдоль линейки, а потом по тропинке, в которую она переходит за границей лагеря, можно выйти к «вечной» речушке, — говорили, что она не замерзает и зимой. Вода в ней горьковатая на вкус и всегда тёплая, даже в прохладную погоду, мы ходили туда купаться, искали на дне соломенно-жёлтые кусочки серы, — речка, видимо, размывала пласт породы, и они иногда попадались. Пить из речки, конечно, было нельзя, для кухни и других нужд лагеря использовался вырытый давным-давно артезианский колодец, из которого через стальную трубу постоянно била не очень приятно пахнущая, но зато чистая вода. Через речку при постройке лагеря перекинули небольшой деревянный мостик, на котором мы обычно фотографировались, но на другую его сторону переходили только те, кто шли группами в поход, в лес или к горам. Хищного зверья здесь не водилось, поголовье равнинных волков истребили еще в шестидесятые годы, лишь изредка встречались лисы, да целые выводки зайцев и куропаток. Эти самые зайцы постоянно обгрызали деревья в саду, который растёт позади кирпичного корпуса и снабжает весь лагерь свежими яблоками и грушами, а в холодное время года — сухофруктами. Их проделки обычно вызывали ругань начальника и приезд охотников из города. А в общем, житьё здесь спокойное и наполнено романтикой — настоящие полевые условия, походы, постоянное пребывание на свежем воздухе и тому подобные прелести, непосвящённому или пресыщенному человеку малопонятные. Здесь ты, может быть, впервые в жизни почувствуешь плечо товарища, сидящего рядом возле вечернего костра, испытаешь зов в неведомое при «обследовании» незнакомой горы, когда лес словно смотрит на тебя и многозначительно молчит. И как-то забываешь о том, что всё это бесчисленные сотни раз исхожено твоими предшественниками, в каждом походе ты узнаёшь что-то новое, а когда поднимаешься на вершину, и вокруг открывается потрясающей красоты и глубины картина, впечатление остается на всю жизнь.

Но что интересно, все походы и маршруты были рассчитаны на дальнюю гряду, а ближайшая к нам гора оставалась нетронутой. Наши вожатые, Саша и Лена, сказали, что таких лёгких и коротких прогулок просто не предусмотрено. И тогда, сообразив, что мы будем первопроходцами, весь отряд дружно принялся их упрашивать. Успешно, только Лена идти отказалась.

На следующий день, рано утром, наскоро перекусив, мы выступили из лагеря. Вы, может быть, и сами помните об этой странной манере начинать подобные мероприятия именно утром, когда все нормальные люди ещё спят. Над землёй посвистывал холодный ветер, мигом согнавший с меня и моих товарищей последний остаток сонливости. Мы перешли через мостик, дружно затопали по тропинке, ведущей в сторону горы, и вскоре вступили в молчаливый, круто взбегающий по склонам лес, который здесь растёт сплошным зелёным покрывалом. Солнце по мере нашего продвижения поднялось из-за редких облаков и озарило всё вокруг ярким светом. Мы шли гуськом по едва заметной тропинке, взбираясь выше и выше по живописным зелёным склонам под сенью леса, который, хоть и был густым, но пропускал много солнечного света и поэтому казался приветливым и совсем не дремучим. Где-то в середине подъёма тропинка исчезла, и нам пришлось идти по траве, старым высохшим веткам и прочему бурелому. Последний этап потребовал довольно больших усилий, но мы всё же, помогая друг другу, достигли, в конце концов, вершины.

На вершине горы, словно плешь на громадной голове, большая серая поляна. Старый лес доходит до её края и словно в бессилии останавливается, нет ни одного отдельно стоящего дерева. Впрочем, когда-то они здесь были, хотя тоже росли не так часто, обугленные, рассохшиеся и развалившиеся пеньки — вот и всё, что от них осталось. Лагеря отсюда не видно, высокие деревья заслонили весь горизонт и вид, который мог бы открываться на окрестности. Стояла мёртвая тишина, даже птицы куда-то исчезли. Прямо в центре поляны на земле выжжено пятно, оно черно, как головешка, и как будто оплавлено. Чёрная стекловидная поверхность занимала площадь как пара наших палаток, вокруг неё разрослась трава, которая, однако, не могла скрыть следы давнего сильного пожара, обугленная земля виднелась сквозь неё до сих пор. Интересно… Что здесь могло гореть с такой силой? Кто-то из ребят попытался ковырнуть перочинным ножиком краешек поверхности, но бесполезно: нож беспомощно соскользнул и лишь содрал несколько прилипших к общей массе песчинок. Другой парень, подпрыгнув, приземлился пятками на самый край, потом ещё раз, но масса не поддавалась. Я огляделся в поисках Саши, вожатого, надо бы узнать, остановимся ли мы здесь на привал или нет. Его среди нас не было. Моё сердце ёкнуло. Что случилось? Куда он подевался? Поляна внезапно стала просто душить своей тишиной, только здравый смысл не позволил поддаться накатывающей панике.

— Глупости, — пробормотал я, и хотя тягучее предчувствие чего-то нехорошего меня ещё не покинуло, но от звука собственного голоса стало легче.

Где-то в лесу тренькнула пичужка, ей ответила другая, и снова всё стихло. Я уже собрался поделиться тревогой с товарищами, — странно, как никто кроме меня не заметил, что мы остались одни? — как вдруг Саша появился из-за развесистого куста боярышника на краю поляны, заметно прихрамывая.

— Вот уж действительно, глупости, — с заметным облегчением подумал я, усмехнувшись, припомнив всю ту ерунду, которая успела за эти несколько минут прийти мне в голову.

Вожатый увидел пятно, озадаченно хмыкнул, но ничего по этому поводу не сказал, только произнёс долгожданное слово «привал». Все разом засуетились, двое пошли за дровами и рогульками для котелка, девчонки расстелили скатерть прямо на пятне, — оно вполне могло сойти за ровненький столик, — начали возиться с консервами и прочей провизией, а я, как главный поджигатель, принялся разводить костёр. Саша тем временем сел на покрывало, заботливо расстеленное специально для него, задрал штанину и снял ботинок, обнажив начавшую опухать ступню. Мышцу потянул, видать. Аня Рогожкина, бойкая санинструкторша нашего отряда, туго перевязала ему шнурком лодыжку, и он с видом раненого красноармейца растянулся во весь рост на своём покрывале.

Мой костерок разгорелся и бодро затрещал сухими ветками, хоть и был хиловат из-за отсутствия ветра, когда Лёшка с Денисом принесли первую партию дров и рогатульки. Мы повесили над огнём два походных котелка, и скоро вода в них весело забурлила. Я передал хозяйство девчонкам и отошёл к скатерти, где уже сидело человек пять, предаваясь лени и болтовне — самое приятное, но неблагодарное занятие в походе, остальные на это здорово возмущаются. Поварихи тем временем сообразили завтрак, супчик из консервов, прихваченных загодя с лагерного продовольственного склада, получился на славу, как будто весь поход только для того и затевался. Солнце вскоре поднялось над поляной и начало припекать. Меньше всего это понравилось вожатому, он же не мог отойти в тенёк, не потревожив растянутую ногу.