Все эмбрионы обдумали предмет с положенным вежеством, а затем принялись один за одним подступать к престолу вечности. Им дозволялось избрать две или три специализации, и некоторые предпочли использовать лапы для полета, а рты в виде оружия, или в виде щипцов для ореха, или в виде сверл, а то и ложек, иные же обратили тела свои в лодки, а лапы в весла. Мы, барсуки, крепко подумали и решились просить о даровании трех благ. Мы пожелали обратить наши шкуры в щиты, пасти в оружие, а лапы в садовые грабли. И все эти блага мы получили. Всякий специализировался на свой манер, и кое-кто на довольно странный. Скажем, одна пустынная ящерка надумала все свое тело обратить в промокашку, а некая жаба, живущая среди замученных жаждою антиподов, просто превратилась в бутылку с водой.

Подача прошений и раздача даров заняли два долгих дня, — пятый и шестой, насколько я помню, — и под самый конец дня шестого, как раз перед тем, как настало время закрываться на воскресенье, со всеми эмбрионами, кроме одного, было покончено. Этим эмбрионом был Человек.

— Итак, Наш маленький человечек, — сказал Бог, — ты прождал до последнего, все откладывая решение, и Мы уверены, что все это время ты напряженно думал. Что можем Мы для тебя сделать?

— С Твоего разрешения, Боже, — сказал эмбрион, — я думаю, что у Тебя имелись причины, лучше всего ведомые Тебе самому, сотворить меня в нынешнем виде, и изменять этот вид было бы дерзостью с моей стороны. Если мне дозволяется выбор, я предпочел бы остаться таким, какой есть. Я бы не стал заменять ни единой из данных Тобою частей моего тела на иные и, несомненно, менее удачные части, а остался бы на всю мою жизнь беззащитным эмбрионом, пытающимся по мере сил самостоятельно изготовить пару-другую жалких приспособлений из дерева, железа и иных материалов, каковые Ты сочтешь уместным мне предоставить. Если мне понадобится лодка, я постараюсь построить ее из деревьев, а захочу летать — сооружу колесницу, которая будет делать это для меня. Может быть, я и совершаю немалую глупость, отвергая удобства, кои Ты в доброте Своей мне предлагаешь, но я постарался все обдумать по возможности тщательно и надеюсь, что это ничтожное решение существа столь малого и невинного будет встречено Тобой с благосклонностью.

— Отменно сказано, — довольным тоном воскликнул Творец. — А ну-ка вы, эмбрионы, подойдите сюда с вашими клювами и прочими штучками, посмотрите на Нашего первого Человека. Вот единственный, кто разрешил Нашу загадку, единый из всех вас, и Мы с великой радостью назначаем его Владыкой над всеми Птицами Небесными, и над Зверями Земными, и над Рыбами Морскими. Теперь же пусть все остальные идут любиться и размножаться, ибв настало время закончить труды и передохнуть. Что до тебя, Человече, то ты во всю свою жизнь будешь нагим орудием, хотя будешь и сам прибегать к иным орудиям. И до самой могилы ты так и будешь выглядеть эмбрионом, но перед мощью твоей все прочие станут как эмбрионы. Навеки недоразвившийся, ты навсегда сохранишь в себе зерно Нашего образа, способность видеть некоторые из Наших печалей и испытывать некоторые из Наших радостей. Нам отчасти жалко тебя, Человек, но отчасти Мы на тебя и надеемся. Теперь же беги, и старайся там, как только сможешь. Да, и вот еще что, Человек, покамест ты не ушел.

— Слушаю, — сказал Адам, возвращаясь.

— Мы только хотели сказать, — застенчиво молвил Бог, стискивая ладони. — Да, так вот, Мы как раз хотели сказать: Да благословит тебя Бог.

— Хорошая история, — неуверенно молвил Варт. — Она мне нравится больше той, что рассказывал Мерлин про Равви. И еще она интересная

Барсук до того смутился, что жалко было смотреть.

— Нет, голубчик, нет. Ты преувеличиваешь. Так, небольшая притча, и то еще в лучшем случае. К тому же, боюсь, она немножко слишком оптимистична.

— Как это?

— Ну, вот видишь ли, верно, конечно, что человек — Владыка над всеми животными и самый могучий из них, — если подразумевать под этим самого страшного, — но в последнее время я иногда сомневаюсь, так ли уж он благословен.

— Сэр Эктор не кажется мне особенно страшным.

— И однако, если даже сэр Эктор выйдет прогуляться вдоль речки, не только птицы разлетятся прочь от него и звери кинутся врассыпную, но даже рыбы метнутся к другом берегу. Завидев друг друга, они так не делают.

— Но человек ведь — царь над всеми зверьми.

— Возможно. Или лучше сказать — тиран? К тому же еще необходимо признать, что у него множество пороков.

— У Короля Пеллинора их вовсе не много.

— Однако, если Король Утер объявит войну, Пеллинор на нее пойдет. Ты знаешь, что Homo sapiens — это почти единственное животное, ведущее войны?

— Муравьи тоже воюют.

— Голубчик, не говори так вот походя: «Муравьи тоже воюют». Муравьев существует больше четырех тысяч разновидностей, и среди них я могу насчитать лишь пяток агрессивных. Пять муравьев, один, насколько я знаю, термит — и Человек.

— Но ведь стаи волков из Дикого Леса каждую зиму режут наших овец,

— Волки и овцы, друг мой, принадлежат к разным видам. А настоящие войны ведутся между сообществами, принадлежащими к одному и тому же виду. Среди сотен тысяч видов я могу начесть только семь агрессивных. Даже среди Человеков имеется несколько разновидностей — эскимосы, скажем, цыгане, саами и кое-какие кочевники в Аравии, — которые не воюют, потому что не проводят границ. В Природе войны встречаются реже, чем каннибальство. Тебе это не кажется неудачным стечением обстоятельств?

— Лично я, — сказал Варт, — с удовольствием отправился бы на войну, если б меня сделали рыцарем. Мне по душе трубы, знамена, сверканье доспехов и отчаянные атаки. И, конечно, я бы хотел совершить великие подвиги, быть отважным и победить свои страхи. Ведь есть же в войне отвага, и стойкость, и любовь между товарищами, а, барсук?

Ученое животное долго думало, глядя в огонь. В конце концов оно, как видно, решило сменить тему.

— А кто тебе больше понравился, — спросило оно, — муравьи или дикие гуси?

В канун торжественного уик-энда появился Король Пеллинор, пребывавший в состоянии крайнего возбуждения.

— Ну, я вам скажу! — вскрикивал он. — Вы знаете? Слышали? Это секрет, что?

— Что секрет, что? — спросили они у него.

— Да как же, Король, — кричало его величество. — Знаете насчет Короля?

— А что такое с Королем? — поинтересовался сэр Эктор. — Уж не хотите ли вы сказать, что он собирается к нам, поохотиться с этими его чертовыми гончими или еще что-нибудь такое?

— Он умер, — трагически вскричал Король Пеллинор. — Умер, бедняга, и охотиться больше не может.

Сэр Груммор уважительно встал и обнажил главу.

— Король умер, — сказал он. — Да здравствует Король.

Все остальные почувствовали, что им тоже следует встать, а няня мальчиков залилась слезами.

— Вот горе, так горе, — рыдала она. — Их верноподданное высочество померли, а какой был уважительный господин. Сколько ихних раскрашенных портретов я вырезала из иллюстрированных молитвенников и приклеила над камином. С того самого времени, как он был совсем молоденький и все разъезжал по свету, осматривая замки, и потом, когда он выиграл конкурс на звание «Принц Очарование» и посещал зоны бедствий, не было такой картинки с ним, которую б я не вырезала, да, и я всегда думала о нем перед сном.

— Нянюшка, угомонитесь, — сказал сэр Эктор.

— Торжественный момент, ведь так? — сказал Король Пеллинор, — что? Утер Завоеватель, 1066 — 1216.

— Торжественная минута, — сказал сэр Грум-мор. — Король мертв. Да здравствует Король.

— Нам следует опустить шторы, — сказал Кэй, всегдашний приверженец должных формальностей, — и приспустить флаги.

— Это верно, — сказал сэр Эктор. — Кто-нибудь, сбегайте, скажите сержанту.

Очевидно, выполнять это распоряжение надлежало Варту, ибо из присутствовавших людей благородного звания он был самым младшим, — и Варт весело побежал на поиски сержанта. Оставшиеся в башенном покое вскоре услышали голос, оравший: «А ну, раз-два, особый траур по его покойному величеству, по команде „два“ опускаем!», а затем плеск штандартов, знамен, вымпелов, флагов, флажков, лозунгов и эмблем, кои делали столь веселыми белоснежные башенки Замка Дикого Леса.