Братец Иванушка козленочком становиться не хотел и поэтому из лужицы пить не стал. Но смекнул, что если в луже чей-нибудь след увидит, а потом из нее водицы отхлебнет, то в того и превратится, чей там след отпечатан. А когда вернулись они домой с прогулки и сестрица села телевизор смотреть и крестиком вышивать, потихоньку снова на улицу улизнул и пошел куда глаза глядят. А глаза у него глядели на лес, что в версте от околицы. Как раз ночью ливень прошел, и луж было кругом видимо-невидимо. Только Иванушке не всякая лужа подходила, он искал те, которые со следами. Но попадались ему всё больше коровьи следы, а в зверя домашнего он превращаться не хотел. Думал, станешь коровой, так тебя доить начнут и питаться одной травой заставят. Иванушка хотел превратиться в зверя дикого, в зверя вольного, чтоб никто ему не указ был. Надоело всех слушаться, а то даже сестрица, хоть и ненамного его старше, и то раскомандовалась – и долго не гуляй, и гусей-лебедей пригони, и в сенях подмети, и на чердак не лазь, и голубей не гоняй. «Нет, – думал Иванушка, – вот превращусь в медведя, например, пусть тогда мной покомандуют! Скажу «Р-р-р-р-р!», и враз все от меня отстанут. Сам себе хозяин буду». Долго он по лесу бродил, всё медвежий след искал. Темнеть уж стало, и по телевизору все передачи кончились, тут-то и заметила сестрица Алёнушка, что братец ее куда-то пропал, не слышно его и не видно. Хоть и страшно ей было ночью из дому выходить, но не пропадать же Иванушке-то. Она бы в милицию позвонила, но жили они в такой глухой деревушке, что там ни телефонов, ни милиционеров не было, так что пришлось ей самой в темный лес идти, потому как заблудиться, кроме темного лесу, в тех местах было негде.

А Иванушке с каждой минутой всё страшнее и страшнее становилось, он же маленький был, и в лесу его всякий хищник обидеть мог. И чтобы хищник его не обидел, он сам хотел скорее хищником стать, но лужа с подходящим отпечатком ему всё никак не попадалась. И вот, когда уже совсем стемнело и страшные вопли да рычанье по лесу разнеслись, а среди кустов глаза чьи-то засветились, решил Иванушка рискнуть и из первой попавшейся лужи испить – мол, будь что будет. В том лесу всякого зверя водилось видимо-невидимо, а в ту лужу и лось, и кабан, и медведь, и заяц, и лиса, и волк, и жираф, и зебра ступали. Отхлебнул из нее Иванушка и стал огромным, лохматым, зубастым, сохатым, усатым, полосатым, хвост и уши торчком.

Такого зверя там никто отродясь не видывал, так что все хищники, которые к нему подкрадывались, враз разбежались, только ветки затрещали. Обрадовался Иванушка, что так удачно у него всё получилось, и прилег было под сосну вздремнуть, да только слышит, будто идет кто-то по просеке, по лужам шлепает. Удивился он и подумал, что кто-то в этом лесу есть страшнее его, раз такого зверя не боится. Выглянул он из-за ствола трехобхватного, а там сестрица Алёнушка идет и горько плачет. Жалко ему стало сестрицу, решил он выйти да и показаться, но вдруг вспомнил, что страшен видом своим – Алёнушка его не узнает да ещё и перепугается. Так и бродили они всю ночь по лесу – Алёнушка братца искала, а братец с ней в прятки играл. А под утро сестрица домой пошла – на крылечке сидеть и горько плакать. Она ведь подумала, что Иванушка пропал совсем и больше никогда они не увидятся…

А Иванушка тоже, как солнце взошло, домой направился. Думает, по дороге, мол, найду лужицу, в которой человеческий след отпечатан, и снова человеком стану, а не страшилищем лесным. И нашел возле самой околицы… Правда, след там был от сапога кирзового сорок пятого размера. Отхлебнул он водицы да и превратился в сторожа дядю Гришу, который частенько мимо проходил – всё на работу, колхозную контору стеречь. Посмотрел Иванушка на свое отражение – и кепка на нем дырявая, и фуфайка на нем рваная, и сам он небритый и сморщенный, как гриб сморчок. Огорчился он, а делать нечего – надо домой идти, а то он так проголодался, что терпежу никакого не было.

Вошел он во двор, а сестрица на него глянула с крыльца-то и побежала к нему навстречу.

– Братец мой Иванушка, – говорит, – я уж и не чаяла тебя дождаться, думала, сгинул ты совсем…

– Да как же ты меня узнала?! – удивился Иванушка. – Я ж такой страшный, прямо как дядя Гриша.

– Да как же мне тебя не узнать… – ответила сестрица, а братец ей и рассказал обо всём, что с ним приключилось.

Сели они на крылечко рядышком думу думать. В тех местах заповедных, где они жили, в лесах лешие водились, Баба-яга частенько у них над трубой в ступе пролетала, так что колдовать в округе многие умели, а вот расколдовывать никто не мог.

Но была Алёнушка умницей-разумницей и придумала, как братца спасти. Вспомнила она, что вчерась поутру Иванушка в луже за забором прыгал, брызгами брызгался. И сказала она братцу, чтоб из той лужи отхлебнул. Послушался он сестрицу и превратился в себя самого. После этого стал Иванушка водицу пить только колодезную и Алёнушку во всём слушаться. Только вот Алёна как увидит сторожа дядю Гришу, так у нее и сердце замирает, не с Иванушкой ли это снова беда приключилась…

Житель тринадцатой квартиры Степан Гребешков был драконом. Он, конечно, не бродил по улицам в своем драконовском обличии, но стоило ему выехать за город и добраться до безлюдного места, так он сразу же делал кувырок назад, считал до десяти и превращался в огнедышащего чешуйчатого гиганта. Иногда он брал с собой на такие прогулки сына своего Андрюшку и жену Ксению. Тогда они кувыркались и считали вместе, а дракон получался трехголовый, только одна голова была с бородой, другая длинноволосая, а третья в очках.

В них просыпалась память предков. Когда-то давным-давно никто не удивлялся, увидев в небе летящего дракона. Они резвились на просторе, ныряли в облака, коллекционировали сокровища и похищали принцесс, словом, развлекались как могли. Но с некоторых пор всякие богатыри да рыцари стали заниматься браконьерством – всяк норовил победить какого-нибудь крылатого красавца. А когда у людей появились всякие пушки да мушкеты, а потом самолеты да ракеты, вообще драконьему племени житья не стало. Только те и выжили, кто маскироваться научился.

Гребешковы очень любили драконить, но простору для этого не было. Всё воздушное пространство охранялось ракетами и зенитками, поставленными против иноземного супостата. А как честному дракону показать, что он свой? Звезды, что ли, на крыльях рисовать?! А если б и не сбили, то всё равно Степан тайну свою раскрывать не хотел, а то как начнут ученые изучать его без выходных и перекуров.

Однажды Гребешков в драконьем одиночестве порхал над загородной рощей и вдруг заметил, что на полянке сидит маленькая девочка с книжкой в руках, смотрит на него и не боится. Дракон тут же вошел в глубокое пике и затормозил перед самой землей.

– Дядя Дракон, – сказала девочка, не дождавшись конца торможения, – вы прилетели, чтобы меня похитить?

Гребешков сплюнул случайно залетевшую в пасть шаровую молнию и сказал ласково:

– Ну зачем ты мне нужна, девочка?!

– Как это зачем! Драконы всегда похищают принцесс. Правда, что они с ними делают, ни в одной сказке не написано… Вот! – Девочка сунула ему под нос раскрытую книжку с картинкой про дракона, летящего с авоськой, набитый принцессами. Причем все принцессы рыдали, а дракон весело смеялся.

– Ну какая же ты принцесса! – усмехнулся дракон.

– Как это какая! – возмутилась девочка. – Моя мама у нас в театре Снежную Королеву играет, а я, значит, Снежная Принцесса. Украдите меня, пожалуйста! В сказку хочу! – она смахнула слезинку и храбро посмотрела на чудовище.

– Ну вот еще, – попытался отвертеться Гребешков, – а потом прискачет какой-нибудь добрый молодец, славный рыцарь, проткнет меня копьем, а сам умрет от ожогов. И будешь ты в сказочной стране одна-одинешенька.

Девочка тем временем продолжала плакать всё громче и громче, привлекая постороннее внимание. Гребешкову нужно было либо улетать, либо принимать человеческий облик, а то – прощай вся секретность. Степан посадил принцессу себе на нос, чтобы не терять ее из виду, привязал ее собственными усами, чтобы не упала, и взлетел.