Хорошо бы не просто исполнять отдельные медитации о «Я есмь» сообразно своему характеру и потребностям, но выбрать себе день, скажем раннее воскресное утро, чтобы пройти все эти медитации. Именно потому, что отдельные медитации уже выполнены заранее, не понадобится подолгу задерживаться на каждой из них. Тогда обнаружится, какой совершенно новый мир воздвигается вокруг нас. Мы узнаем, что отныне находимся на пути к «христианскому мировоззрению» во много более высоком смысле,

нежели раньше. Мы почувствуем, что повсюду обнаруживаются приметы высочайшего познания, путь, ведущий к развитию познавательной жизни в духе Иоаннова Евангелия («Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа»), к освящению духовного существа в духе первой мольбы «Отче наш»: «Да святится имя Твое!» Отныне мы будем нести в себе это моление совсем иначе, просветленное всем содержанием провозвестия Христова: «Я открыл имя Твое».

И одновременно мы узнаем, что только сейчас впервые обретаем собственное «Я». Пройдя через откровение «Я» Христова, мы в полном смысле слова увидим, что есть священное «Я». Нынешнее время сплошь заражено болезнями «Я». Мы не можем вернуться во времена, предшествующие становлению самостоятельного «Я», и не можем обойтись одной лишь бранью по поводу себялюбия нашего рода. Мы можем лишь двигаться вперед к истинному «Я». Современному человечеству должно принести то, что »исцеляет «Я» в глубинах души», как сказано в человекоосвящении. Каждое изречение «Я есмь» содержит снадобье от какой‑нибудь болезни «Я». Изречение «Я есмь хлеб» — помощь от себялюбия, «свет» — помощь от страхов, «добрый пастырь» — помощь от слабости, «дверь» — против судороги, «воскресение» — исцеление от оцепенения, «путь и истина и жизнь» — исцеление от оскудения «Я», «лоза» — исцеление от самолюбивого, эгоистичного очерствения. Но не говоря обо всех этих болезнях «Я», о которых можно было бы написать целую книгу, следует знать: если мы будем положительно жить в этих семи глаголах, то обретем свое высшее «Я». Оно целиком частица Христа и в то же время целиком мы сами, какими, собственно, должны быть. Это и есть чудо.

Проходя воскресным утром через эти семь «Я есмь», можно с полным правом представить себе, что духовно участвуешь во всех семи таинствах. «Я есмь путь и истина и жизнь» — это крещение. «Я есмь Лоза, а вы ветви» — конфирмация. «Я есмь пастырь добрый» — исповедь. «Я дверь» — брак. «Я есмь хлеб» — причастие. «Я есмь свет миру» — рукоположение. «Я есмь воскресение и жизнь» — соборование. Если задуматься о том, что первое «Я есмь» гласит о хлебе, а последнее о вине, мы начнем понимать, что в этих «Я есмь» присутствуют причастие, путь посвящения и Священнодействие Божие, которое еще должно обрести и о котором пока сказано лишь очень немногое.

«Я в Отце, и Отец во Мне» — вот центральное провозвестие Евангелия от Иоанна. Оно продолжается в нас, когда Христос в молитве первосвященника говорит: «Я в них!» (Ин., 17: 21–26). «Я в Тебе» воспитывается в нас четырьмя первыми глаголами «Я есмь», где мы учимся жить в «Я» Отца как в новом пространстве. «Отец во мне, в Я» — формируется в нас посредством трех последних «Я есмь», когда мы с этим новым «Я» вступаем в новое время.

Человек погружается в сокровенные глубины мира — «Бога не видел никто никогда: единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин., 1: 18), когда повсюду, во всех четырех духовных направлениях встречает лик Отчего «Я», который повсюду есть «любовь». И человек, как сказано в человекоосвящении, «сливается воедино со становлением мира», когда претворяет в действительность три последних глагола «Я есмь» и так принимает то, что поистине можно назвать «миром» (Friede). Так эти семь глаголов связаны с нашей основной медитацией о мире и любви.

Говоря выше об индусах, мы видели, что их совокупное отношение к миру выражается и в медитативном слове АУМ (ОМ). Совершенно другое отношение к миру заложено в древнееврейском слове ани, «Я». Здесь тоже ощущается действительность: «а». Затем ему навстречу выступает «н», в котором присутствует также и отрицание этой изначально данной действительности. Но отрицание это противоположно индуистскому. Не отход, но прорыв. В «и», световом звуке сокровенности «Я», является новая действительность. Тем самым еврей как бы говорит действительности, которая его окружает, — и в этом его отличие от окружающих «язычников»: «Ты не то, что я ищу! Я должен от тебя оттолкнуться! Я должен тебя отвергнуть!» Изнутри в «Я» грядет новая действительность. Иудейство прежде сформировало в человечестве «Я». Еще мучительнее, темнее и упорнее вырабатывается «Я» в другом древнееврейском слове для «Я» — аноки.

Опять‑таки совершенно иной мир сияет в немецком слове «ich». Здесь достигнуто «i». Звук «и» начинает слово. Но это «и» вновь обращается к миру и приносит себя ему в дар. В «ch» оно жертвенно простирается над миром. Так мы можем в немецком слове «ich», в обоих его звуках, обрести выражение для нашей основной медитации и связать это слово в его живом звучании с нашей основной медитацией. В «i» присутствует чистота божественного мира (Friede). В «ch» — жертвенная воля божественной любви.

Добрый знак действенности наших медитаций, если мы начнем теперь учиться выговаривать слово «Я» с совершенно другим ощущением даже в повседневной жизни. Евангелист Иоанн не желал употреблять слово «Я» применительно к себе, после того как услышал его из уст Христовых. Он именует себя только описательно: «ученик, которого любил Иисус». Мы живем во времена эгоизма. И этому времени мы обязаны принести избавление — сначала в нас самих. Так случится, когда мы по–новому произнесем слово «Я» в нашем собственном чувстве жизни, а главное, в нашем собственном существе. Всякий раз, когда мы говорим «Я» или бываем «Я», в нем может жить Христос с миром и любовью.

6

Вечером непременно возьми с собою в постель какое‑нибудь памятное место из Священного Писания. И как чистое животное, пережевывая его, усни тихонько. Пусть отрывок будет невелик, скорее даже мал, но хорошо продуман и понятен. И когда ты встанешь утром, ты обретешь его как наследие вчерашнего дня».

Многие из читателей, наверное, узнали рассуждения Лютера о медитации. Так он писал, обращаясь к священникам в своем «Ratio vivendi sacerdotum» («Как подобает жить священникам»). В этом рассуждении, как часто у Лютера, встречаются два времени. От своего католического прошлого он еще сохранял связь с медитацией, какую с величайшей серьезностью культивировали в монастыре. Но из стилистики уже выглядывает и по–бюргерски уютное христианство, каким оно стало позднее, когда возникла опасность протестантизма. От героического усилия, которым отмечена всякая медитация, здесь ощущается немногое. Хотя Лютеру было хорошо знакомо это героическое усилие, особенно в молитве. Но все же нужно обратить внимание на то, как здесь прорывается иное настроение.

Примечателен, однако, сам образ пережевывания — сколь ни низменна сфера, из коей он заимствован. В медитации слово или образ действительно проникается субстанцией нашей собственной человеческой сущности — и проницает нас субстанцией своей сущности. Чем интенсивнее мы способны медитировать, тем больше выступает второе. Идет процесс духовного усвоения. Тот же процесс, что и в образе Лютера, но на более высокой ступени. Поэтому некоторым подобный образ непосредственно поможет усвоить правильный способ медитирования. А с добавлением «хорошо продуман и понятен» обязательно произойдет и включение в настоящую медитацию.

Здесь мы остановимся на вопросе, который ставит молодой, успешно медитирующий читатель этих писем: не опасно ли медитировать непосредственно после сна, ведь человек в горизонтальном положении совсем не таков, как в положении вертикальном. В этом положении, будучи преимущественно человеком обмена веществ, он может, конечно, без затруднений погрузиться в духовные переживания, но эти переживания поднимаются в виде грез из его нижней жизненной системы. Опасность действительно существует, и полезно обратить на нее внимание. В древней Индии это ощущали, наверное, еще отчетливей. Однако результат европейского развития в том и состоит, что человек способен во многом не зависеть от внешних обстоятельств, в том числе и от положения тела. Вопрос в том, в состоянии ли мы лежа медитировать духовно и интенсивно. Опыт говорит, что это возможно. В большинстве случаев, конечно, не без упражнения и не без усилия. Человек сам заметит, что поможет себе, положив голову чуть повыше и при этом не нарушая духовного настроения ночи. В особенности, если желаешь глубоко пережить ночь в своем сознании, полезно не слишком менять ночное покойное положение тела. Каждый может сам проверить, что для него приемлемо. В любом случае правильно будет исполнять медитацию в сознании не менее, а более интенсивном, бодрственном и светлом, чем дневное, и входить через медитацию именно в такое сознание. До какой степени может быть просветлено и одухотворено человеческое сознание, поначалу не имеют ни малейшего представления.