— Старший брат.

— Как это, наверное, прекрасно — иметь брата.

— Да как сказать. В последний раз мы виделись лет семь назад.

Она откуда-то вынула сигарету и закурила. Затем продолжала:

— Как бы там ни было, вся забота о песике легла на мои плечи. И это в восемь-то лет! Кормила его, убирала какашки, водила на прогулку, на прививки, посыпала пудрой от блох и прочее, и прочее... Спали на одной кровати, вместе принимали ванну... И прожили так восемь лет. Очень хорошо ладили. Я понимала его мысли, он — мои. Например, уходя утром, я говорю: «Сегодня куплю тебе мороженое», — а вечером он встречал меня метров за сто от дома. Затем...

— Собака ест мороженое? — уточнил я.

— Да, конечно. Это же мороженое.

— А, ну да.

— Когда мне было грустно, когда я падала духом он всегда меня утешал — показывал все, что умеет делать. Понимаете, да? Мы так прекрасно ладили. Были очень-очень дружны. Поэтому когда через восемь лет мой мальчик умер, я не знала, что мне делать, как жить дальше. Думаю, то же самое можно сказать о собаке. Если бы ситуация была противоположной и я умерла раньше, ему было бы так же.

— А от чего умер?

— Закупорка кишечника. Набился комками шерсти. Вздулся живот, он отощал, а потом умер. Мучился трое суток.

— Показывали его ветеринару?

— Да, конечно. Но уже было поздно. Когда я это поняла, принесла его домой. Он умер у меня на руках. Умирая, смотрел мне в глаза. И когда умер, тоже... смотрел.

Она согнула на коленях руки, словно нежно обнимала невидимую собаку.

— Через четыре часа начал застывать. Из тела постепенно уходило последнее тепло, и в конце он отвердел как камень... Все закончилось.

Она некоторое время молчала, глядя на свои руки. Не зная, чем закончится рассказ, я ждал, по-прежнему разглядывая водную гладь бассейна.

— Похоронить трупик я решила в саду, — продолжала она, — под кустарником в углу. Отец вырыл яму. Было это майской ночью. Неглубокую такую — сантиметров семьдесят. Я обернула его в свой самый любимый свитер и положила в деревянную коробку. Кажется из-под виски. Еще положила разные вещи: нашу с ним общую фотографию, собачью еду, свой платок, его любимый мячик, прядь моих волос и еще банковскую книжку.

— Банковскую книжку?

— Да. Сберегательную книжку банка. Там были все мои детские накопления. Пожалуй, тысяч тридцать иен. Когда собака умерла, было так невыносимо, что мне казалось, будто ни деньги, ни все остальное мне больше не понадобятся. Поэтому я зарыла их в землю. Хотела так утвердиться в собственном горе. В крематории, пожалуй, сожгла бы вместе с гробиком. Мне так было бы лучше.

Кончиками пальцев она почесала край глаза.

— Так я прожила первый год. Мне было очень грустно — казалось, в сердце никак не хочет затягиваться широкая дыра. Но... как-то, выходит, прожила. И это понятно. Никто ведь не кончает с собой из-за смерти любимой собаки. В конечном итоге, для меня тот период стал неким поворотным моментом. В общем, как бы это лучше сказать... сидевшая сиднем дома нелюдимая бука открыла глаза на внешний мир. Я сама стала постепенно понимать, что дальше так жить нельзя. Поэтому смерть собаки, если задуматься уже сейчас, в каком-то смысле можно назвать событием символическим.

Я растянулся на шезлонге и смотрел в небо. Виднелось несколько звезд. Погода завтра обещала быть хорошей.

— Вам как — все это слушать не скучно? Давным-давно в некотором царстве жила одна нелюдимая бука... и так далее.

— Да нет, не скучно. Только пива бы.

Она засмеялась и повернула ко мне голову, лежавшую на спинке шезлонга. Между нами было сантиметров двадцать. При каждом ее вдохе вверх-вниз, отбрасывая красивую тень, ходили груди. Я опять смотрел на бассейн, а она некоторое время молча смотрела на меня.

— Во всяком случае, так я постепенно адаптировалась ко внешнему миру. Конечно, не все получалось с самого начала. Но постепенно нашлись друзья, стало не так тяжко ходить в школу. Правда, произошло все это благодаря смерти собаки или же, в конечном итоге, так все равно стало бы, останься он в живых, я не знаю. Думала об этом несколько раз, но так и не разобралась... И вот, в семнадцать лет произошла одна неприятная для меня история. Если рассказывать подробно, уйдет много времени. История касалась моей лучшей подруги. Короче говоря, ее отец где-то что-то совершил, лишился работы и больше не мог платить за обучение дочери. Она мне все рассказала. Наша школа — женский лицей — действительно была из дорогих, к тому же вы понимаете: если в женской частной школе ученица признается тебе в чем-либо, банальным «ах вон оно что» не отделаешься. Но даже не поэтому — я действительно переживала за нее и хотела хоть чем-то помочь. Но денег нет... Как вы думаете, что я сделала?

— Выкопали банковскую книжку?

Она пожала плечами:

— Ничего другого не оставалось. Я сама долго колебалась. Но чем больше думала, тем сильнее убеждалась, что просто обязана так поступить. Разве не так? С одной стороны, подруга, которой нужна помощь, с другой — мертвая собака. Мертвому псу деньги не нужны. А как поступили бы вы?

Я не знал. У меня не было ни нуждающегося в деньгах друга, ни мертвого пса.

— Не знаю, — сказал я. — И что... вы пошли туда одна?

— Да, одна. И все делала сама. Родителям же не признаешься. Они даже не знали, что у меня была банковская книжка, поэтому прежде чем объяснять им причину нынешнюю, пришлось бы рассказывать, зачем похоронила деньги. Понимаете?

— Понимаю, — ответил я.

— Пока родителей не было дома, я взяла из сарая лопату и отправилась копать в одиночестве. Видимо, потому, что накануне прошел дождь, земля оказалась мягкой, и времени много не потребовалось. На все про все ушло минут пятнадцать. Лопата стукнулась о деревянную коробку. Та сохранилась лучше, чем я представляла. Такое ощущение, будто ее опустили в землю неделю назад. Хотя самой мне казалось, что с тех пор минула целая вечность... Дерево было на удивление белым, будто попало в землю совсем недавно. Я думала, что через год оно должно почернеть. Поэтому... несколько удивилась. Странно, да? В принципе, какая разница. Но такой пустяк будешь помнить всегда. Затем я принесла гвоздодер и открыла крышку.

Я ждал продолжения, но его не было. Девушка молчала, чуть выдвинув вперед подбородок.

— А что было дальше? — спросил я.

— Открыла крышку, вынула книжку, закрыла крышку, закопала яму, — сказала она и опять замолчала. Некоторое время висела томительная тишина.

— Ну и как вам это все показалось?

— Тусклый и пасмурный июньский день, иногда накрапывал дождь... и в доме, и в саду было очень тихо Едва пробило три, но казалось, будто уже вечер. Лучи света короткие, рассеянные, видимость плохая. Помню, пока вынимала гвозди, в доме раздался телефонный звонок. Он звонил, казалось, бесконечно — раз двадцать. Целых двадцать звонков! Как будто звонили тому, кто медленно идет по длинному коридору. Появится из-за какого-то угла, а потом за каким-то опять исчезнет.

Тишина.

— Когда я открыла крышку, увидела мордочку песика. Не увидеть ее я не могла. Свитер, в который я его заворачивала, съехал, и выступали передние лапы и мордочка. Он лежал на боку, поэтому я увидела нос, зубы и ухо. А еще фотографии, теннисный мячик, волосы... вот такие дела.

Тишина.

— В тот момент я больше всего удивилась, что мне совсем не страшно. Не знаю, почему, но я ни капельки не боялась. Может, было б легче, если бы я хоть немного боялась? Пусть даже не страх, пусть была бы горечь, какая-то тяжесть. Но... не было ничего. Никаких чувств. Будто сходила за почтой и вернулась. Примерно так. Я даже не уверена, что сделала это сама. Потому что отчетливо помню очень многое... вероятно. И только запах — остался навсегда.

— Запах?

— Банковская книжка пропиталась запахом. Как бы это правильно сказать? Ну, в общем, запах. Понимаете — запах. Берешь книжку, и он переносится на руки. Сколько потом их ни мой, запах не сходит. Сколько ни мой — бесполезно. Кажется, пропитывает до самых костей. Даже сейчас... вот ведь... все то же самое.