Она подняла правую руку на уровень глаз и поднесла ее к лунному свету.

— В конечном итоге, — продолжила она, — все оказалось бесполезным. Совсем не пригодилось. В банковскую книжку так впитался запах, что я не понесла ее в банк, а просто сожгла. Вот и все.

Я глубоко вздохнул, не зная, что ей сказать. Мы вместе помолчали, глядя каждый в свою сторону.

— А что стало с подругой?

— Школу она не бросила. Оказалось, что с деньгами у них не так все и плохо. Девушки — они такие. Излишне драматизируют обстоятельства. Дурацкая, в общем, история.

Она опять закурила и посмотрела на меня.

— Давайте больше не будем об этом. Вы — первый, кому я рассказала. Надеюсь, что и последний. Не стоит она того, чтобы о ней знали люди.

— Хоть как-то полегчало?

— Да, — улыбнулась она, — как камень с души упал.

Я долго сомневался. Хотел заговорить об этом деле, но сдержался. И опять задумался. Давно я так не сомневался. Все это время я постукивал костяшками пальцев по ручке шезлонга. Хотел закурить, но пачка оказалась пустой. Девушка, поставив локоть на ручку, смотрела куда-то вдаль.

— У меня есть одна просьба, — решившись, начал я — Если я обижу этим, то сразу извинюсь. Тогда забудьте об этом. Не знаю, как сказать просто мне кажется, что лучше сделать так. Извините, но я не знаю, как это правильно сказать.

Она продолжала смотреть на меня, не снимая локоть с ручки.

— Хорошо. Попробуйте, спросите. Если мне это не понравится, забуду сразу. Только и вы тогда забудете, идет?

Я кивнул.

— Можно мне понюхать вашу руку?

Она смотрела на меня рассеянно, оставив локоть на прежнем месте, затем на несколько секунд закрыла глаза и почесала бровь.

— Хорошо, пожалуйста.

Она убрала подбородок с руки и протянула ее мне.

Я взял ее руку, развернув ладонью к себе, как это делают хироманты. Рука ее была полностью расслаблена. Длинные пальцы чуть загибались внутрь. Положив свою руку на ее, я вспомнил отрочество. Затем нагнулся и на мгновение поднес к ее руке нос. Пахло гостиничным мылом. Некоторое время я как бы проверял тяжесть руки, после чего положил ее обратно девушке на колено.

— Ну и как? — поинтересовалась она.

— Только запах мыла.

Расставшись с ней, я вернулся в номер и еще раз позвонил подруге. Она не отвечала. Только сигнал вызова продолжал ныть в моей руке. Все это уже было... Но мне все равно.

Я продолжал звонить в звонок за несколько сот миль отсюда. Теперь я отчетливо чувствовал, что она сидит рядом с телефоном. Она точно там.

После двадцать пятой попытки я положил трубку. Ночной ветер покачивал тонкие шторы на окнах. Шумел прибой. Я опять взял трубку и еще раз медленно набрал номер.

Ноябрь 1982 г.

Грин-стрит в Сиднее не так прекрасна, как вы можете себе представить, а я думаю, что вы судите по ее названию. По крайней мере, на ней не растет ни единого деревца, нет ни газонов, ни парков, ни даже автомата с напитками. Почему, несмотря на это, улицу назвали именно «зеленой», может ответить лишь один господь бог. А может, и он ничего не знает.

Если откровенно, Грин-стрит — самая захолустная во всем Сиднее. Узкая, тесная, грязная, бедная, пропитанная мерзким запахом и вообще старая и с отвратительной окружающей средой. Вдобавок ко всему, климат здесь ужасен: летом кошмарно жарко, а зимой жутко холодно.

Вообще было бы странным услышать, что «летом жутко холодно, а зимой кошмарно жарко». И пусть в южном и северном полушариях времена года полностью противоположны, реальная проблема в том, что жарко летом и холодно зимой. Таким образом, август зимой превращается в февраль, а февраль в август. Австралийцы — они все думают примерно так.

Но я не могу так просто с этим согласиться. Потому что всплывает новая большая проблема: а что же тогда есть «времена года»? И заключается проблема в следующем: считать зимой наступление декабря или приближение холодов?

— Это просто, — можешь сказать ты. — Зима — когда холодно.

Э, нет, постой! Если зима — это когда становится холодно, то с какой температуры по Цельсию зиму можно назвать зимой? Например, посреди зимы несколько дней выдались очень теплыми — что это, «раз потеплело, то уже весна»?

Видишь, ты сам уже не знаешь.

Я тоже.

Но я также считаю: однобоко утверждать, будто зимой непременно должно быть холодно. Поэтому, чтобы разбить это затверделое понятие окружающих, период с декабря по февраль я называю зимой, а с июня по август — летом. Выходит, что зимой жарко, а летом холодно.

По этой самой причине окружающие считают меня чудаком.

Хотя мне все равно. Давай-ка я лучше расскажу о Грин-стрит.

Грин-стрит, как говорилось ранее, — самая захолустная улица Сиднея. А может, и всего Южного полушария. Например, сейчас октябрьский полдень. Я смотрю на улицу из окна конторы. Находится контора моя на третьем этаже здания, и мне видна середина улицы.

И что видно?

Разное.

Загорелый бродяга-алкаш спит, свесив ногу в водосточную канаву. Или же он в отключке. Примодненный «шестерка» сунул в карман джемпера цепь и, побрякивая ею, бродит по улице.

Полуоблезлая больная кошка роется в мусорном ящике в поисках корма.

Семь или восемь шпанюков дырявят перфоратором колеса машин, одно за другим.

К кирпичной стене прилипла засохшая блевотина разных оттенков.

Почти у всех магазинов опущены жалюзи. Люди разлюбили эту улицу, позакрывали магазины и куда-то разбежались. До сих пор работают только ломбард, винная лавка и пиццерия.

Вот через улицу, прижимая к себе черную сумку, бежит изо всех сил Эмералд, молодая девушка. Только слышится пронзительное цоканье ее шпилек. Кажется, будто кто-то за ней гонится, но вокруг никого нет.

Посреди улицы расходятся между собой две бродячие собаки. Одна направляется с востока на запад, другая — в противоположную сторону. На пару уставившись в землю, они не поднимают голов, даже минуя друг друга.

Вот такая она — Грин-стрит в Сиднее. Я вот что думаю: если на Земле где-нибудь и есть гигантский задний проход, больше быть ему негде. В смысле — только на Грин-стрит Сиднея.

Тому, что моя контора находится на Грин-стрит Сиднея, есть свои причины. Совсем не потому, что я беден. Аренда здесь и в самом деле невысока, но я не стеснен в средствах. Еще бы — у меня столько денег, что я не знаю, куда их девать. Могу купить разом хоть десять шестнадцатиэтажных зданий на главной улице Сиднея или же новейшей конструкции авианосец с пятнадцатью штурмовиками. Как бы там ни было, денег столько, что смотреть на них противно. Дело в том, что мой отец — король золотых приисков — оставил мне одному все свое состояние и два года назад умер.

Тратить деньги не на что, поэтому все они отданы в банк. Даже проценты полностью истратить не удается. Поэтому они тоже укладываются на счет. Глядишь, а процентов набегает все больше и больше. Даже думать об этом тошно.

Я держу контору на Грин-стрит в Сиднее, потому что никто из знакомых ко мне сюда не придет. Нормальные люди Сиднея на Грин-стрит не ходят. Все ее панически боятся. Поэтому сюда не наведываются ни надоедливые родственники, ни непрошеные друзья, ни корыстные девицы. Не являются с предложениями по управлению капиталом консультанты-адвокаты, не приходят с приветствиями главы банков, не стучатся в дверь продавцы «роллс-ройсов» с горой буклетов в руках.

Телефона нет.

Письма рву — и в печку.

Здесь и вправду тихо.

Я открыл на Грин-стрит в Сиднее частное сыскное агентство. То есть я — частный детектив. По крайней мере, так написано на вывеске у входа.