— Я же сказал, — ответил тот. — Пожарник он, пожары тушит.

Автобус оживился:

— Ах, пожарник!

— Тогда понятно… Пожарники — они и в огонь и в воду…

Автобус ехал ходко, за окном плыл крутосклон с оврагами, и в них дотаивал серый снег. Алёша держал на коленях коробку с новой обувью, и ему очень хотелось сказать людям, что ребёнка спасла его мама, вот она сидит. Не верите — рукава ещё влажные. Но он не сказал: мать не велела, да и стеснялся он громко говорить на людях. А потом — кто знает! — может, пожарник какого-нибудь другого ребёнка спас?

Автобус заговорил о другом, о том, кто что купил в городе, и Алёша стал думать о другом — о коробке, что лежит у него на коленях. Собственно, он о ней постоянно думал, даже тогда, когда по льду ходил, но сейчас он с наслаждением думал только о ней и ни о чём ином. Обувь-то, конечно, летняя, коричневые туфли. Но уж больно они красивые! Жалко, что летом не учимся, некому будет на них смотреть. Как бы маму уговорить, чтобы она разрешила их надеть сейчас? Ну не сегодня, не завтра, а, скажем, на Первое мая?

Вот было бы хорошо на Первое мая прийти в новых туфлях тридцать первого размера. А чего? Праздновать так праздновать, гулять так гулять, чтобы и тебе было хорошо и людям приятно.

После половодья луга сразу одевались травой, и земля под ней была зыбкой и вязкой.

Об эту пору поспевал дикий лук.

Его никто не пахал, не сеял, но среди зелени, как после забот сеятеля, были густо рассыпаны светлые, а то и розовые цветы его на сочных стрелках — собирайте, пока дикий лук свежий. Недолог его век, быстро деревенеет эта сладкая травушка…

Алёша и племянница Иринка пошли по дикий лук и намаялись. Луговая глина всё хотела стянуть с них башмаки, и если бы шнуровка была слабой — стянула бы.

Глина толсто налипала на ноги, как бы надевала на них вторую обувь, прошитую травинками, до того тяжёлую— шагу не шагнуть. Время от времени, не вынося собственного веса, глиняная эта обувка отваливалась, и недолго ногам было легко. Но тут же на ходу начиналось сотворение новой, ещё более грузной обуви.

Глина была, а дикого лука не было.

Наконец-то дети набрели на его россыпь, и Алёша сорвал на пробу первую стрелку, протяжную, светло-зелёную, с белым прозрачным комлем, и съел её с расстановкой, вместе с цветком.

— Алёша-аа, — услышал он позади себя жалобный голос девочки и обернулся.

— Иди сюда! — позвал он Иринку.

Она стояла по пояс в траве и не шевелилась.

— Завязла? Сейчас мы тебя вытащим.

Он подошёл к ней, подставил спину, и девочка обняла его шею прохладными щекотными руками. Алёша поднатужился, увязая в грязи, перенёс Иринку на твёрдое место — на полосу наноса, на сухие палочки, камышинки, брёвнышки, что оставило половодье. Он посадил девочку на белое брёвнышко и наказал:

— Сиди здесь и никуда не ходи.

Она потёрла глаза грязным кулаком и пожаловалась:

— Пить хочу.

— Пить? — не поверил Алёша. — Ты только пила.

— Пить…

— Вот тебе палочка, сиди и башмаки очищай. А мы сходим к озеру, вон оно блестит.

— Где?

— Вон у тальников. И принесём тебе полную фуражку воды.

— Долго-то не ходи-ии, — наказала Иринка.

Чем дольше он шёл, тем гуще и выше была трава. За тальниками Алёша лицом к лицу столкнулся с двумя мальчишками постарше его — Длинным и Коротким.

Алёша было попятился, но Длинный потребовал:

— Парень, иди сюда!

Алёша нехотя подошёл. Короткий сказал счастливым шёпотом:

— Утка здесь!

Длинный нахмурился (видно, ему первому хотелось объявить о находке) и показал рукой:

— Вот она сидит.

Алёша не сразу разглядел утку. В траве, в затенённой лунке, сидела большая, смирная, бурая, в пестринах птица. На розовом, как лепесток шиповника, клюве её темнело пятно. Вся она будто спала, и только бусины глаз жили и ждали, когда уйдут люди.

— На гнезде сидит, — прошептал Алёша.

— Мы на неё чуть не наступили! — похвастался Короткий.

А Длинный уточнил:

— Это я чуть не наступил. Вылетела и крыло волочит. Догоняйте, мол, меня, раненая я. А мы гнездо увидели — одиннадцать штук яиц. Она покружилась и села на них и никуда не улетает.

— У неё на крыльях синие зеркальца! — вспомнил Короткий. — Сейчас их не видно…

В это время утка встрепенулась, и Длинный распорядился:

— Борька, снимай пиджак. Утку пиджаком накроем и домой принесём, а то она улетит!

Короткий снял пиджак и подал его приятелю. Тот сказал:

— Ты держись за этот край, а я за этот.

Они растянули пиджак над травой, как бредень.

Алёша хотел уйти, чтобы не видеть, что будет дальше, но перед глазами всё поплыло, он сказал:

— Ребята, знаете почему она сидит и не улетает?

— Ну?

— У неё вот-вот утята должны вылупиться…

— Ну и что? — спросил Длинный.

— Мне отец ещё загадку загадывал, — говорил Алёша. — Избушка новенькая, жильца нет. Жилец появится, изба развалится… Это он про яйцо мне загадывал…

— А дальше что? — Длинный нетерпеливо передёрнул пиджаком.

— Дальше… — тихо сказал Алёша. — Не надо бы трогать её.

— Да? — Длинный дохнул табаком в лицо Алёши. — Ты её нашёл?

— Нету…

Алёша тоскливо огляделся.

Нет ли поблизости знакомых мальчишек? А может, отец завернёт сюда с обхода попробовать дикого лука или кислятки — первого щавеля? Нет, поблизости никого не было. Ни одной души. Только высоко над лугами, на светлых столбах воздуха, держался коршун. Крылья широкие, охватные. Он ими и не взмахнёт, лишь пошевелит лениво, чтобы угадать на воздушные жаркие токи, и опять кружит неподвижный коршун.

— Ну и что, что не я нашёл? — сказал Алёша. — Трогать её всё равно нельзя…

— Это ты своей бабушке расскажешь.

Длинный оттолкнул Алёшу. Тот сел на траву, тут же вскочил, вцепился в пиджак, зажмурился и всхлипнул.

— Борька, дай ему по шее!

— Там кто-то идёт, — ответил Борька.

— Где? — испуганно спросил Длинный.

— Вон вода булькает…

Не выпуская пиджака, Алёша открыл глаза. Все трое прислушивались к бульканью воды и чмоканью глины под ногами, и нельзя было понять, какой человек идёт, большой или маленький, пока из-за кустов не вышла Иринка, еле видная в траве, и тут же направилась к Алёше.

— Наши идут, — сказал Алёша.

Длинный спросил с насмешкой:

— И много вас таких?

— Там ещё отец с ружьём идёт, — ответил Алёша.

— Чего это мы стоим? — удивился Длинный. — Трое за один пиджак держимся, как Лебедь, Щука и Рак? Борис, одевайся, да пойдём.

Он помог Борису надеть пиджак, и оба, Длинный и Короткий, быстро пошли отсюда вдоль кустов. Издалека, перед тем как исчезнуть, Длинный показал Алёше кулак, и оба свернули за кусты и пропали, будто их и не было.

— Иринка, ты сюда не ходи, тут утка сидит, — сказал Алёша и пожалел об этом, потому что Иринка стала просить — покажи да покажи. — Я покажу, — объяснял Алёша, — а она испугается и улетит.

— Покажи.

— Я тебя водой напою.

— Покажи-ии…

— Я тебя холодной водой напою.

— Покажи-ии!

— Я тебя очень холодной водой напою.

Он привёл девочку к озеру, где под невысоким бережком в глиняной ямке сверху стояла, на дне вздрагивала чистая, чище воздуха, ледяная вода. Ямка была маленькая, и они по очереди умылись, напились из ладошек, а то и прямо из родничка. Иринку разморило, и она стала засыпать.

Алёша отвёл девочку на сухое место у озера, постелил ей свой пиджак, и она тут же на пиджаке заснула. Чтобы её не напекло солнцем, он на прутиках повесил над её головой свою рубашку и, пока собирал дикий лук, вслед за солнцем несколько раз передвигал рубашку с прутиками, чтобы лицо девочки всё время было в тени.

Он набрал полную корзину дикого лука, сел рядом со спящей девочкой и, прихлопывая на себе комаров, взглядывал на лицо Иринки. Во сне лицо у неё было другое — беспомощное, красное от жары, и было в нём взрослое выражение, будто знала девочка что-то такое, чего не знает никто.