— Алло! Соедините, пожалуйста, со следователем Пуаре. Алло! Да… Благодарю… Господин Пуаре? Говорит Мегрэ. У меня появились новые данные, и в связи с этим возникли некоторые вопросы. Хотелось бы с вами посоветоваться… Через полчаса?.. Благодарю, через полчаса буду у вас.

Внезапно выглянуло солнце. Подумать только: скоро 21 марта, весеннее равноденствие! Мегрэ положил фотографию Мила в карман и направился к начальнику на обычный утренний доклад.

День выдался суматошный: беготня, телефонные звонки, распоряжения. Шайка, из которой были известны лишь Мила, рамочный мастер, да еще кто-то третий, очевидно, собиралась ограбить дом в окрестностях Парижа. А за пределами Парижа уголовная полиция с набережной дез Орфевр была уже бессильна. Тут вступала в дело служба национальной безопасности с улицы де Соссэ, и, с позволения следователя, Мегрэ позвонил коллегам. Трубку снял комиссар Грожан, ветеран, примерно однолетка Мегрэ, как и он, не выпускавший трубку изо рта. Уроженец Канталя, он до сих пор сохранил сочный овернский акцент. Чуть позже они встретились в огромном здании на улице де Соссэ, которое сотрудники уголовной полиции прозвали «фабрикой». После часа работы Грожан встал и буркнул:

— Нужно все же для вида доложить шефу.

Когда Мегрэ вернулся к себе, все было готово. Не так, как ему хотелось бы, а так, как привыкла работать служба безопасности.

— Ну и как? — спросил Жанвье, сидевший на связи с людьми с улицы Фобур-Сент-Антуан.

— Как в кино!

— На улице Фобур-Сент-Антуан сейчас Люкас и Maретт. Эмиль выпил в баре аперитив, потом пошел обедать в тот же ресторан, где они находились, но внимания на них не обратил. Никаких подозрительных посетителей. Несколько клиентов — похоже, настоящие. За лавкой у него маленькая мастерская; там он и работает.

Около четырех Мегрэ пришлось снова подняться к следователю и ознакомить его с разработанным планом операции. Когда он спускался к себе, ему передали бланк, на котором было написано одно имя: «Моника Батийль»; место, отведенное для изложения цели посещения, осталось незаполненным.

Интересно, каким образом имя Моника превратилось в Мину? Мегрэ вошел в приемную и увидел высокую худощавую девушку в черных брюках и плаще, надетом поверх прозрачной блузки.

— Вы комиссар Мегрэ?

Она оглядела его с головы до ног, словно убеждаясь, что репутация его заслуженна.

— Следуйте за мной, пожалуйста.

Без малейшего смущения Мину вошла в кабинет, где решалось столько судеб. Она, похоже, не отдавала себе в этом отчета и непринужденно достала из кармана пачку сигарет.

— Курить можно? — спросила она и тут же усмехнулась. — Совсем забыла, что вы целыми днями курите трубку.

Она подошла к окну.

— Прямо как у нас. Видна Сена… Вы не находите, что это утомительно?

Быть может, ей хотелось бы, чтобы пейзаж за окном все время менялся? Уф! Наконец-то уселась в кресло. Мегрэ продолжал стоять у стола.

— Вы, наверное, спрашиваете себя, зачем я сюда пришла. Можете не пугаться: не из простого любопытства. Правда, я бываю у самых разных знаменитостей, но вот у полицейского еще не доводилось…

Бессмысленно пытаться остановить ее. А может быть, за этой развязностью скрывается внутренняя неуверенность?

— Вчера я ждала, что вы придете и станете снова допрашивать родителей, меня, прислугу, еще кого-нибудь. Обычно ведь так и бывает? А сегодня утром решила, что днем приду к вам сама. Я многое обдумала. — Она заметила на губах у Мегрэ легкую улыбку и догадалась. — Иногда я тоже думаю, можете себе представить… Нет, я что-то не то говорю… На улице Попенкур нашли труп моего брата. Это страшная улица?

— Что вы называете страшной улицей?

— Где в барах собираются хулиганы, замышляют разные выходки, не знаю что…

— Нет. Это улица, где живут простые люди.

— Так и думала. Но ведь брат записывал разговоры и в других местах, вправду опасных. Однажды, когда я настаивала, чтобы он взял меня с собой, он сказал: «Это невозможно, малышка. Там, куда я иду, ты будешь в опасности. Да и я тоже…» Я спросила: «Ты хочешь сказать, там будут преступники?» — «Конечно. Знаешь, сколько трупов вылавливают ежегодно только из канала Сен-Мартен?» Не думаю, что он хотел меня напугать или просто отвязаться. Я продолжала настаивать. Несколько раз возобновляла атаки, но он так и не взял меня в свою так называемую экспедицию.

Мегрэ смотрел на нее и удивлялся, сколько непосредственности пробивается сквозь ее рисовку. В сущности, ее брат и она были лишь взрослыми детьми. Под предлогом психологических исследований, охоты за человеческими документами Антуан искал острых ощущений.

— Ваш брат сохранял записи?

— У него в комнате лежат десятки кассет; все они тщательно пронумерованы и занесены в каталог, который он постоянно вел.

— Кто-нибудь их трогал после… после его смерти?

— Нет.

— Тело у вас дома?

— Брат лежит в маленькой гостиной, которую мы называем маминой. Другая гостиная слишком велика. Подъезд завешен черным крепом. Все это очень мрачно. В наше время это уже ни к чему, вы не находите?

— Что вы хотели мне рассказать?

— Ничего. Что он рисковал… Что встречался с разными людьми… Не знаю, разговаривал ли он с ними, были ли у него знакомые в этой среде…

— Он был вооружен?

— Странно, что вы спросили об этом.

— Почему?

— Он добился, чтобы папа отдал ему один из своих револьверов. Держал его у себя в комнате. А недавно заявил мне: «Хорошо, что мне скоро двадцать один. Получу разрешение на оружие. Принимая во внимание характер исследований, которыми я занимаюсь…»

Все это делало сцену на улице Попенкур еще более трагической и в то же время нереальной. Взрослый мальчик. Убежден, что изучает живых людей, записывая в кафе и ресторанах обрывки разговоров. Тщательно нумерует свои находки, заносит их в каталог.

— Надо бы прийти послушать его записи. Вы их когда-нибудь слышали?

— Он никому их не проигрывал. Лишь однажды мне показалось, что у него в комнате рыдает женщина. Я пошла посмотреть. Он был один — слушал какую-то запись. У вас больше нет ко мне вопросов?

— Пока нет. Я, видимо, зайду к вам завтра. Проститься приходят многие?