4 ноября 1930 г. на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) по этому делу выступал Орджоникидзе: «Сырцов начал с того, что в партии не все благополучно, что руководство замкнуто, что такие члены Политбюро, как Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Рудзутак изолированы, это не члены Политбюро, это механические члены и т.д. и т.п. Одним словом, разводил всякую галиматью...»[799]10. Принципиальную постановку вопроса председатель Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Орджоникидзе оценил как «галиматью». Это ярко подтверждает факт, что все участвовали в создании сталинского механизма властвования, но сами спохватывались только тогда, когда дело касалось их собственных интересов. Тогда Сталин проявлял принципиальность, что и произошло, в частности, в ответ на просьбу Орджоникидзе освободить его старшего брата Папулию из застенков НКВД. Обвинение во фракционности в большевистской партии всегда рассматривалось как самое тяжкое преступление. Поэтому понимание Сырцовым действительного механизма принятия решений в стране дорого ему стоило. Его самого обвинили во фракционности и исключили из Политбюро, в 1937 г. он был арестован и расстрелян.
В связи с этим вызывает сомнение вывод составителей сборника «Сталинское Политбюро в 30-е годы» о том, что в 1937 г. «практика выделения "руководящей группы" фактически была узаконена специальным решением Политбюро»[800]11. В качестве подтверждения этого они рассматривают документ от 14 апреля 1937 г. под названием «Постановление Политбюро о подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП(б)». В нем говорилось: «1. В целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности – и для разрешения – вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики, создать при Политбюро ЦК ВКП(б) постоянную комиссию в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича Л. и Ежова.
2. В целях успешной подготовки для Политбюро срочных текущих вопросов хозяйственного характера создать при Политбюро ЦК ВКП(б) постоянную комиссию в составе тт. Молотова, Сталина, Чубаря, Микояна и Кагановича Л.»[801]12.
Следы деятельности этой комиссии не обнаружены. Более того, неясно, что за секретные вопросы имелись в виду, задание на выполнение которых потребовалось оформлять в виде своеобразного мандата-постановления? И почему это потребовалось именно 14 апреля 1937 г.? Как будто до этого у власти не было секретных вопросов. Может быть, это одна из загадок, вернее, дезинформаций, оставленных будущим историкам. Скорее всего, создание этих комиссий именно перед Большим террором следует рассматривать как стремление Сталина переложить на других ответственность за намечавшуюся кампанию массовых арестов и убийств.
В настоящее время опубликованы журналы с записями лиц, посещавших кабинет Сталина в 1924– 1953 гг.[802]13 Но кто записывал те разговоры, которые велись в этом кабинете при закрытых дверях?! О чем говорили, к примеру, Сталин с Ежовым во время постоянных встреч в 1937 – 1938 гг. – известно, что Ежов побывал в сталинском кабинете более 270 раз и провел у него более 840 часов[803]14. Кто записывал беседы на кунцевской даче Сталина, куда он любил приглашать своих соратников? Вот еще одно свидетельство – Д.Т. Шепилова: «Обычно после заседания Политбюро Сталин приглашал своих сотрудников на "ближнюю" дачу. Здесь просматривали новый (или полюбившийся старый) фильм. Ужинали. И в течение всей ночи велось обсуждение многочисленных вопросов. Иногда сюда дополнительно вызывались необходимые люди. Иногда здесь же формулировались решения Политбюро ЦК или условливались к такому-то сроку подготовить такой-то вопрос»[804]15. Это были отношения «братвы», что хорошо подтверждается как сохранившимися устными свидетельствами современников, так и перепиской самих членов Политбюро, трогательно-заботливые отношения братьев, которые в любой момент были готовы предать друг друга, особенно если поступал приказ «родителя», или «хозяина», как называл Сталина Л. Каганович в своих письмах «дорогому, родному Серго»[805]16.
Уже упоминаемый Дж.Арч. Гетти не увидел в этих неформальных заседаниях ничего принципиально отличного от практики узких кабинетов в системе политической власти на Западе[806]17. Действительно, внешние организационные формы принятия решений могли быть схожими в России и на Западе. Однако принципиально различным было содержание деятельности. На Западе любые действия власти осуществлялись в рамках существующего законодательства. Нарушения закона, которые становились достоянием общественности, как правило, заканчивались политическим скандалом. В России же не только узкая группа членов Политбюро, но и Политбюро в целом действовали вне Конституции и формального законодательства, а вершили судьбу страны беззаконием, или по «законам» мафии.
Поэтому историк О.В. Хлевнюк в результате проведенного исследования «Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы» вполне закономерно пришел к заключению, что известные архивные документы не подтверждают существование фракций в Политбюро – сторонников жестких мер и приверженцев относительно «умеренного» курса, а также того, будто бы Сталин «колебался между двумя группировками (должен был считаться с наличием противников жесткого курса в своем окружении) до середины 30-х гг., пока окончательно не встал на сторону приверженцев террора»[807]18. Члены сталинского Политбюро в 1930-е гг. были абсолютно несамостоятельными политическими фигурами, по сравнению с такими противниками сталинского курса в партии, как Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Рыков, хотя и они тоже были исключительно непоследовательными во внутрипартийной борьбе 1920-х гг.[808]19 Единственное, на что оказались способны Киров, Орджоникидзе, Куйбышев, которых причисляют к «умеренным», и «радикалы», в число которых включают Кагановича, Молотова, Ежова, это как-то отстаивать свои ведомственные интересы, что, собственно говоря, от них и требовалось.
Особое место в истории Политбюро в 1930-е гг. занимают отношения Сталина с Орджоникидзе, который пытался защищать сотрудников подведомственного ему наркомата тяжелой промышленности и доказывать беспочвенность их обвинений во вредительстве. О судьбе секретаря Магнитогорского горкома партии В.В. Ломинадзе у него состоялся со Сталиным специальный разговор, о котором тот рассказал в заключительной речи на пленуме ЦК 5 марта 1937 г.: «Сколько крови он себе испортил на то, чтобы цацкаться с Ломинадзе. Сколько крови он себе испортил, все надеялся, что он может выправить Ломинадзе, а он его надувал, подводил на каждом шагу. Сколько крови он испортил на то, чтобы отстаивать против всех таких, как видно теперь, мерзавцев, как Варданян, Гогоберидзе, Меликсетов, Окуджава – теперь на Урале раскрыт. Сколько крови он себе испортил и нам сколько крови испортил, и он ошибся на этом, потому что он больше всех нас страдал и переживал, что эти люди, которым он больше всех доверял и которых считал лично себе преданными, оказались последними мерзавцами...». Однако каких-либо свидетельств о том, что Орджоникидзе «пытался открыто выступить против террористического курса в целом, добивался осуждения, а тем более смещения Сталина» обнаружить не удалось[809]20.
Все представители партийной верхушки в 1930-е гг. не имели самостоятельного мышления. Потому они и прошли жесточайший отбор и вполне подходили Сталину в качестве исполнителей задуманных им планов. Соответственно действуя по отношению к своим подчиненным, они могли только «нажимать», издавать «нажимающие директивы», говоря словами Л. Кагановича[810]21.
