— Павлушкина невеста!]

С того вечера, как Людмила познакомилась с Пыльниковым, черноглазый мальчишка заполонил все ее помыслы. Она часто заговаривала о нем, со своими и со знакомыми, — иногда совсем некстати. Почти каждую ночь видела она его во сне, иногда скромного и одетого, но чаще обнаженного, и в волшебной обстановке. Рассказы о этих снах стали у нее столь обычными, что уже сестры скоро начали сами спрашивать ее, что ни утро, как ей Саша приснился нынче.

Мечты о нем занимали все ее досуги. Все это ее забавляло, и наполняло ее жизнь.

В это воскресенье Людмила уговорила сестер зазвать Коковкину от обедни, и задержать подольше. Ей хотелось застать Сашу одного. Сама же она в церковь не пошла.

— Скажите ей про меня: проспала, — учила она сестер.

Сестры смеялись над ее затеей, но согласились. Они жили дружно.

Да им же и на руку, — займется Людмила мальчишкой, им оставит настоящих женихов.

И они сделали, как обещали, — зазвали Коковкину от обедни.

Тем временем Людмила совсем собралась идти, — принарядилась весело, красиво, надушилась мягкою, тихою Аткинсоновою серингою, положила в один карман неначатый флакон с духами, в другой маленький распылитель, и притаилась у окна за занавескою, в гостиной, чтобы из своей засады увидеть вовремя, идет ли Коковкина. Духи взять с собою она придумала еще раньше, — надушить гимназиста, чтобы он не пах своею противною латынью, чернилами да мальчишеством. Людмила любила духи, выписывали их из Петербурга, и много изводили их. Ее горница всегда благоухала слегка духами.

Вот и сестры, и Коковкина с ними.

Людмила радостно побежала через кухню, через двор, переулочком, чтобы не попасться Коковкиной на глаза. Она весело улыбалась, быстро шла к дому Коковкиной, и шаловливо помахивала белым зонтиком. Теплый осенний день радовал ее, и казалось, что она несет с собою и распространяет вокруг себя свойственный ей дух веселости.

У Коковкиной служанка сказала ей, что барыни дома нет. Людмила шумливо смеялась, и шутила с краснощекою девицею, отворившею ей дверь.

— А ты, может быть, обманываешь меня, — говорила она, — может быть, твоя барыня от меня прячется.

— Гы-гы, что ей прятаться, — со смехом отвечала служанка, — идите сами в горницы, поглядите, коли не верите.

Людмила заглянула в гостиную, и шаловливо крикнула:

— А кто тут есть жив человек? А, гимназистик!

Саша выглянул на шум из своей горницы, увидел Людмилу, обрадовался, — и от его радостных глаз Людмиле стало еще веселее. Она спросила:

— А где же Ольга Васильевна?

Саша ответил:

— Дома нет. Еще не приходила. В церковь пошла, да еще и не вернулась.

Людмила притворилась, что удивлена. Она помахивала зонтиком, и досадливо говорила:

— Как же так, уж все из церкви пришли. Всё дома сидит, а тут, на-т-ко-ся, и нету. Это вы, юный классик, так буяните, что старушке дома не сидится?

Саша молча улыбался. Его радовал Людмилин голос, Людмилин звонкий смех. Он придумывал, как бы половчее вызваться проводить ее, — еще побыть с нею хоть несколько минут, посмотреть да послушать.

Но Людмила не думала уходить. Она посмотрела на Сашу с лукавою усмешкою, и сказала:

— Что же вы не просите меня посидеть, любезный молодой человек? Поди-ка, я устала! Дайте отдохнуть хоть чуть.

И она вошла в гостиную, смеючись, ласкаючи Сашу быстрыми нежными глазами. Саша смутился, покраснел, обрадовался, — побудет с ним!

— Хотите, я вас душить буду? — живо спросила Людмила, — хотите?

— Вот вы какая! — сказал Саша, — уж сразу и задушить! За что такая жестокость?

Людмила звонко захохотала, и откинулась на спинку кресла.

— Задушить! — восклицала она, — глупый! совсем не так понял. Я не руками вас душить хочу, а духами.

Саша сказал смешливо:

— А, духами! ну это еще куда ни шло.

Людмила вынула из кармана распылитель, повертела перед Сашиными глазами красивый сосудик темно-красного с золотыми узорами стекла, с гуттаперчевым шариком и бронзовым набором, и сказала:

— Видите, купила новый пульверизатор.

Потом вынула из другого кармана большой флакон с духами, с темным и пестрым ярлыком, — парижская Герленова Pao-Rosa.

Саша сказал:

— Карманы-то у вас глубокие какие!

Людмила весело ответила:

— Ну, не ждите больше ничего, пряничков вам не принесла.

— Пряничков, — смешливо повторил Саша.

Он с любопытством смотрел, как Людмила откупоривала духи, и спросил:

— А как же вы их туда нальете без воронки?

Людмила весело сказала:

— А воронку-то уж вы мне дадите.

— Да у меня нет, — смущенно сказал Саша.

— Да уж как хотите, а воронку мне подайте, — смеясь, настаивала Людмила.

— Я бы у Маланьи взял, да у нее в керосине, — сказал Саша.

Людмила весело расхохоталась.

— Ах вы, недогадливый молодой человек. Дайте бумажки клочок, коли не жалко, — вот и воронка.

— Ах, в самом деле! — радостно вскрикнул Саша, — ведь можно из бумаги свернуть. Сейчас принесу.

Саша побежал в свою горницу.

— Из тетрадки можно? — крикнул он оттуда.

— Да все равно, — весело откликнулась Людмила, — хоть из книжки рвите, из латинской грамматики, — мне не жалко.

Саша засмеялся, и крикнул:

— Нет, уж я лучше из тетрадки.

Он отыскал чистую тетрадь, вырвал средний лист, и хотел бежать в гостиную, — но уже Людмила стояла на пороге.

— К тебе, хозяин, можно? — спросила она шаловливо.

— Пожалуйста, очень рад! — весело крикнул Саша.

Людмила села к его столу, свернула из бумаги воронку, и с деловито-озабоченным лицом принялась переливать духи из флакона в распылитель. Бумажная воронка внизу и сбоку, где текли струи, промокла и потемнела. Благовонная жидкость застаивалась в воронке, и стекала вниз медленно. Повеяло теплое и сладкое благоухание от розы, смешанное с резким спиртным запахом.

Людмила вылила в распылитель половину духов из флакона, и сказала:

— Ну вот, и довольно.

И принялась завинчивать распылитель. Потом скомкала влажную бумажку, и потерла одна о другую ладони.

— Понюхай, — сказала она Саше, и поднесла к его лицу ладонь.

Саша нагнулся, призакрыл глаза, и понюхал. Людмила засмеялась, легонько хлопнула его ладонью по губам, и удержала руку на его рте. Саша зарделся, и поцеловал ее теплую, благоухающую ладонь нежным прикосновением дрогнувших губ. Людмила вздохнула, разнеженное выражение пробежало по ее миловидному лицу, и опять заменилось привычным выражением счастливой веселости.

— Ну, теперь только держись, как я тебя опрыскаю, — сказала она, и сжала гуттаперчевый шарик.

Благовонная пыль брызнула, дробясь и расширяясь в воздухе, на Сашину блузу.[29] Саша смеялся, и повертывался послушно, когда Людмила его поталкивала.

— Хорошо пахнут, а? — спросила она.

— Очень мило, — весело ответил Саша. — А как они называются?

— Вот еще, младенец! Прочти на флаконе и узнаешь, — поддразнивающим голосом сказала она.

Саша прочел, и сказал:

— То-то розовым маслицем попахивает.

— Маслицем! — укоризненно сказала Людмила, и легонько хлопнула Сашу по спине.

Саша засмеялся, взвизгивая и высовывая свернутый трубочкой кончик языка.

Людмила встала, и перебирала Сашины учебники да тетрадки.

— Можно посмотреть? — спросила она.

— Сделайте одолжение, — сказал Саша.

— Где ж тут твои единицы да нули, показывай.

Саша возразил обидчиво:

— У меня таких прелестей не бывало пока.

— Ну, это ты врешь, — решительно сказала Людмила, — уж у вас положение такое колы получать. Припрятал, поди.

Саша молча улыбался.

— Латынь да греки, — сказала Людмила, — то-то они вам надоели.

— Нет, что ж, — отвечал Саша, но видно было, что уже один разговор об учебниках наводит на него привычную скуку. — Скучновато зубрить, — признался он, — да ничего, у меня память хорошая. Вот только задачи решать — это я люблю.