— Бабы по улицам изволят ходить, а к нам они никакого касательства не имеют, и мы их к себе за стол не пустим.

Сели за стол втроем. Принялись пить водку и закусывать: больше пили, чем ели. Передонов был мрачен. Уже все было для него, как бред, бессмысленно, несвязно и внезапно. Голова болела мучительно. Одно представление настойчиво повторялось, — о Володине, как о враге.

А Володин быстро опьянел, и молол что-то бессвязное, на потеху Варваре.

Передонов был тревожен.

— Кто-то идет, — бормотал он. — Никого не пускайте.

Он боялся, что гости помешают. Володин и Варвара забавлялись, — думали, что он только пьян. Подмигивали друг другу, уходили поодиночке, стучали, говорили разными голосами:

— Генерал Передонов дома?

— Генералу Передонову звезда!

Но на звезду не польстился сегодня Передонов.

— Не пускать! — кричал он. — Гоните их в шею! Пусть утром принесут.

Нет, — думал он, — сегодня-то и надо крепиться. Сегодня все обнаружится, а пока еще они готовы много ему насолить всякой всячины, чтобы вернее погубить.

— Ну, мы их прогнали, завтра утром придут, — сказал Володин, снова усаживаясь за стол.

Передонов уставился в него мутными глазами, и спросил:

— Друг ли ты мне, или ворог?

— Друг, друг, Ардаша, — отвечал Володин.

— Друг сердечный, таракан запечный, — сказала Варвара.

— Не таракан, а баран, — поправил Передонов. — Ну, мы с тобой, Павлуша, будем пить, только вдвоем. И ты, Варвара, пей, — вместе выпьем, вдвоем.

Володин захихикал.

— Ежели и Варвара Дмитриевна с нами, то уж это не вдвоем выходит, а втроем, — объяснил он.

— Вдвоем, — угрюмо повторил Передонов.

— Муж да жена — одна сатана, — сказала Варвара и захохотала.

Володин до самой последней минуты не подозревал, что Передонов хочет его зарезать. Он блеял, дурачился, говорил глупости, смешил Варвару.

А Передонов весь вечер помнил о своем ноже. Когда Володин или Варвара подходили с той стороны, где спрятан был нож, Передонов свирепо кричал, чтобы отошли. Иногда он показывал на карман, и говорил:

— Тут, брат, у меня такая есть штучка, что ты, Павлушка, крякнешь.

Варвара и Володин смеялись.

— Крякнуть, Ардаша, я завсегда могу, — говорил Володин, — кря, кря! Очень даже просто.

Красный, осоловелый от водки, Володин крякал, и выпячивал губы. Он становился все нахальнее с Передоновым.

— Околпачили тебя, Ардаша, — сказал он с презрительным сожалением.

— Я тебе околпачу! — свирепо зарычал Передонов.

Володин показался ему страшным, угрожающим. Надо было защищаться.

Передонов быстро выхватил нож, бросился на Володина, и резнул его по горлу. Кровь хлынула ручьем.

Передонов испугался. Нож выпал из его рук.

Володин все блеял, и хватался руками за грудь. Видно было, что он смертельно испуган, слабеет, и не доносит рук до горла. Вдруг он помертвел, и повалился на Передонова. Прерывистый раздался визг, — точно он захлебнулся, — и стих. Завизжал в ужасе и Передонов, а за ним Варвара.

Передонов оттолкнул Володина, — тот грозно свалился на пол. Он хрипел, дергался ногами, и скоро умер. Открытые глаза его стекленели, уставленные прямо вверх.

Кот вышел из соседней горницы, нюхал кровь, и злобно мяукал. Варвара стояла, как оцепенелая.

На шум прибежала Клавдия.

— Батюшки, зарезали! — завопила она.

Варвара очнулась, и с визгом выбежала из столовой, вместе с Клавдией.

Весть о событии быстро разнеслась. Соседи собирались на улице, на дворе. Кто посмелее, прошли в дом. В столовую долго не решались войти.

Заглядывали, шептались. Передонов безумными глазами смотрел на труп, слушал шепоты за дверью… Тупая тоска томила его. Мыслей не было.

Наконец осмелились, вошли, — Передонов сидел понуро, и бормотал что-то несвязное и бессмысленное.

«А ведь большому писателю всегда приходится протащить своих героев через себя. И Шекспир протащил через себя Лира, и я, конечно, протащил через себя Передонова», — заметил Сологуб в 1926 году в разговоре с Е. Я. Данько.[53] Подлинное значение этого признания открывается при осмыслении жизненного и творческого пути автора «Мелкого беса».

Федор Сологуб (настоящее имя — Федор Кузьмич Тетерников; 1863–1927) родился в Петербурге в семье портного. Отец писателя — Кузьма (Косьма) Афанасьевич Тетерников (так он исправил свою исконную фамилию — Тютюнников) происходил из крепостных и был внебрачным сыном помещика Полтавской или Черниговской губернии Иваницкого. Он умер от туберкулеза, когда сыну Федору исполнилось четыре года, а дочери Ольге — два. Смерть отца потрясла ребенка, заронив в его душе обиду и сомнение в целесообразности всего миропорядка.

Мать писателя, Татьяна Семеновна (1832(?)—1894), крестьянка Санкт-Петербургской губернии, после смерти мужа взяла место прислуги в доме Агаповых, в котором прошли детство и юность Феди Тетерникова. В семье царили беспросветная нужда и диктат воли матери. Татьяна Семеновна «при всей своей любви и самоотверженности по отношению к детям была строга и взыскательна до жестокости, наказывала за каждую оплошность, за каждое прегрешение, вольное и невольное: ставила в угол на голые колени, прибегала к розгам — за грубость, за шалости, за опоздание в исполнении поручений, за испачканную одежду…».[54]

Атмосфера насилия и унижения, в которой воспитывался Сологуб, серьезно повлияла на его психику. Суровым обращением мать стремилась привить сыну христианские добродетели — покорность и смирение, приготовить его к тяготам жизни простолюдина. Постепенно он пришел к мысли, что наказание необходимо для него, что частые незаслуженные страдания укрепляют его волю к добру и характер; он стал стремиться к боли и унижению, провоцировать мать наказывать его, что в конечном результате привело к развитию у него садо-мазохического комплекса, впоследствии сказавшегося в творчестве.[55] Образ «дебелой бабищи жизни», требующей все новых и новых детских жертв, стал определяющим в его прозе; неизменно повторяющийся в его произведениях мотив сечения или угрозы наказания розгами (равно как и сама фигура «стегальных дел мастера» — Передонова) был вызван к жизни глубоко личными переживаниями.

Жестокость, по-видимому, была нормой в семейном укладе Тетерниковых. О ближайших родственниках Татьяны Семеновны известно немного, но достаточно, чтобы составить представление о нравах людей, окружавших Сологуба в ранние годы. В декабре 1891 года Ольга Кузьминична рассказывала брату: «…у меня был в гостях Дмитрий, муж тетки; кланяется тебе и маменьке от себя и от своего семейства. Рассказывал мне про своих сыновей, у них у всех жены очень худые. Василий с женою даже хлопотали развод, и теперь жена его живет у своих родных, у Ивана жена водку пьет и еще что-то за ней есть, уж я не поняла; жена Гаврилы уговорила его отделиться и перейти к своему отцу, и перешли, у всех у них есть дети, а Николай только у отца живет и то теперь в Петербурге на Сенной торгует у кого-то, и все они пьют водку; в тот день, когда у меня был Дмитрий, так он пришел прямо из Окружного суда; судили Ивана и Николая и еще там кого-то, я их не знаю, за драку: пьяные передрались в трактире и буфетчику пробили голову, их за это приговорили на три дня сидеть где-то; и Николая хотят женить, да он очень разборчив, все ему невесты не нравятся; Гаврила живет в Петербурге, он резчик, зарабатывает 60 руб (лей) в месяц, да все пропивает, жена его тут на месте горничных, кажется, а дочка у ее отца; тетка здорова; летом приглашают приехать к ним в гости…».[56]