Саша. Да и страдать ведь может.

Людмила. И страдать! И это хорошо! Сладко и когда больно, — только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.

Саша. Да ведь стыдно же без одежды!

Людмила порывисто бросается перед Сашею на колени, целует его руки и страстно шепчет.

Людмила. Милый, кумир мой, отрок богоравный! На одну минуту полюбоваться твоими плечиками.

Саша. Ну, уже хорошо. Вот какой я послушливый.

Уходят в Людмилину комнату. Выходят Дарья и Валерия.

Валерия. Охота подслушивать и подсматривать!

Дарья. А сама идешь.

Валерия. Что ж, ты одна будешь!

Смотрят поочередно в замочную скважину и перешептываются.

Валерия. Прильнула! Что они там делают? Пусти же меня!

Дарья. Ну, ничего не делают. Он снял блузу и рубашку, и стоит, весь красный. От стыда у него дрожат плечи.

Валерия. Людмила целует его плечи. И его руки, от плеч до пальцев. И с таким обожанием целует, — словно древняя язычница отрока-бога.

Дарья. Дала ему что-то розовое, и он ушел за ширму.

Валерия. Ну, что же он так долго! Она стоит и откупоривает новый флакон духов.

Дарья. Ну, уж и любит она духи! Вот он вышел. На нем хитон. Ноги нагие.

Валерия. Она стоит перед ним и смотрит на него, и на лице ее — счастье и недоумение.

Дарья. Уложила его на кушетку и сидит у его ног.

Валерия. Облила его духами. Опять села к его ногам. Целует его колени.

Дарья. И стопы ног его целует. Они смуглые и загорелые. Зацеловало, заласкало летнее солнце в деревне его босые ноги.

Валерия. Он лежит и улыбается, и улыбка у него тихая и неверная. В нем зарождается неясное желание и сладко томит его. И не знает он, что сделать.

Дарья. Глупый мальчишка! Домой заторопился, спрашивает, который час. Да и правда, поздно. И достанется ему дома.

Валерия. Уже ушел переодеваться. Как недолго.

Дарья. Посмотрели. Что, Валерочка, не хотела смотреть, а сама как раскраснелась!

Валерия. Ты сама красная.

Дарья. Ну, я-то от шери-бренди.

Валерия. Глаза блестят, грудь трудно дышит, — полно, Дашенька! Признайся, что красота полуобнаженного мальчишки и тебя взволновала, как меня.

Дарья. Уйдем, Валерочка. Сейчас они сюда придут. Пусть еще скажут на прощанье друг другу нежные слова.

Они уходят, и вскоре выходят Людмила и Саша.

Саша. Так ты язычница!

Людмила. А ты? (весело смеется).

Саша. Ну, вот еще! я весь катехизис твердо знаю (Людмила хохочет). Если ты язычница, то зачем же ты в церковь ходишь?

Людмила. Что ж, надо же молиться. Помолиться, поплакать, свечку поставить, подать помянуть. И я люблю все это, свечки, лампадки, ладан, ризы, пение, — если певчие хорошие, — образа в дорогих окладах. Да, все это такое прекрасное.

Саша. Так значит, ты — православная, а называешь себя язычницею. Какая ты глупая!

Людмила. В моей глупости так много счастья! (Плачет и целует Сашины руки.)

Саша. Отчего же ты заплакала?

Людмила. Мое сердце ужалено радостью. Грудь мою пронзили семь мечей счастья, — как мне не плакать!

Саша. Дурочка ты, право, дурочка!

Людмила. А ты умный! Пойми, глупый, только в безумии счастье и мудрость.

Саша. Ну да!

Людмила. Надо забыть, забыться, и тогда всё поймешь. По-твоему как, мудрые люди думают?

Саша. А то как же?

Людмила. Они так знают. Им сразу дано: только взглянет, и уже все ему открыто.

Саша. Отчего же стыдно? И чего же хочешь? В чем таинство тела?

Людмила. Ах, я ли не красавица! У меня ли глаза не жгучие! У меня ли не пышные волосы! Ах, Саша, милый Саша, люби меня! Будь со мною ласков! Люби меня!

Саша. Ты милая, Людмилочка, и я тебя люблю, но я не мудрый, и мне не дано знать уроков, не уча. Пора мне, Людмилочка. Я приду завтра, и ты нарядишь меня рыбаком с голыми совсем ногами, и мы посидим, поболтаем, и я буду целовать твои ноги. До свиданья, Людмилочка. До завтра.

Людмила. Только пораньше завтра, Саша (Саша уходит). Ах, безнадежность! Ах, жестокая любовь!

Уходит проводить Сашу.

Ненапечатанные эпизоды из романа «Мелкий бес».[8]

На улице Передонов встретил гимназиста Виткевича в обществе двух приехавших сюда на днях из большого города писателей, Степанова и Скворцова. С этими господами Передонов вчера познакомился в клубе.

Степанов печатался под именем Сергей Тургенев. Он писал стихи разные — в духе упадка для славы и марксистские для печати. Писал он и рассказы, тоже двоякого содержания. Одни были для славы, и никто и нигде их не печатал; они лежали на столе писателя, сохраняясь для потомства. Другие рассказы помещались в газетах и в журналах довольно охотно. Случалось время от времени, что сочинителя уличали в слишком близком сходстве их с давно забытыми произведениями неведомых миру покойных писателей. Тогда Степанов менял псевдоним. Литературное имя Сергея Тургенева было еще пока не запятнано. Еще никто не успел открыть источников его новых вдохновений, хотя уже многие прилежные книголюбцы в захолустьях производили усердные изыскания в своем и чужом книжном хламе, чуя новую добычу.

Рассказчик Скворцов подписывался Шариком. Он считал себя самым новым человеком в России и очень любопытствовал знать, что будет после символизма, упадничества и прочих новых тогда течений. Шарик называл себя нитшеанцем. Впрочем, он еще не читал Нитше в подлиннике, по незнанию немецкого языка. О переводах же он слышал, что они очень плохи, и потому их тоже не читал.

Рассказы Шарик писал в смешанном стиле Решетникова и романтизма тридцатых годов. Герои этих рассказов всегда имели несомненное сходство с самим Шариком. Все это были необыкновенные, сильные люди.

В наружности обоих писателей было нечто родственное, хотя по первому взгляду и не казались они похожими. Шарик был детина длинный, тощий, рыжий, с косматыми волосами. Называл он себя обыкновенно парнем. Сергей Тургенев был короткого роста, румяный, бритый, немножко плешивый. Он носил пенснэ в оправе из варшавского золота и щурил глаза. В движениях Сергей Тургенев был суетлив и ласков. О себе он говорил:

— Я — поэт.

И блаженно щурился при этом.

Шарик очков не носил, а повадки имел преувеличенно грубые.

Одеты они были не плохо, но неряшливо. Шарик был в светлой блузе, Сергей Тургенев — в сером летнем костюме. У Сергея Тургенева в руках была тросточка, у Шарика — дубина в два аршина. Сергей Тургенев говорил томно. Шарик рубил и грубил.

Шарик и Сергей Тургенев завидовали друг другу. Оба они считали себя кандидатами в российские знаменитости. Но они притворялись большими друзьями, руководимые одним и тем же коварным расчетом, — каждый из них старался споить другого и тем погубить его талант.

Недавно Шарик даже втравил Сергея Тургенева в поединок с аптекарем. Перед поединком и на поединке все были зело пьяны — и дуэлянты, и секунданты. Стрелялись через платок, но повернувшись к друг другу спинами, в расчете, что пули облетят вокруг земного шара и попадут, куда надо.

Пьянствуя и изыскивая все новые способы к более удобному осуществлению своих коварных замыслов, приехали и в наш город два друга, Шарик и Сергей Тургенев. Здесь уже каждый из них считал себя близким к цели. Поэтому они чувствовали себя благодушно, дали себе маленький роздых, и хотя напивались ежедень, но не до излиха.