«Шароварня для мужчин».

«Чаи, сахары, мыла и муки».

«Музыкальные фортепьяны».

Писатели смеялись, Варвара ухмылялась, Виткевич визжал от восторга, Передонов смотрел на всех тупо и изредка отрывисто хохотал.

Сергей Тургенев, вдруг становясь серьезным, сказал Шарику:

— А знаете, — я эту эпитафию вставлю в свою поэму.

— Да, это идет, валяйте, — согласился Шарик. — Вы знаете, господа, — Тургенев задумал накатать поэму. Это будет важнецкая вещь!

— Да, если мне удастся выразить то, что я хочу, — скромно сказал Сергей Тургенев.

Шарик сказал торопливо:

— Конечно, удастся! Вообразите, это — велико-мистическая штука, и там будет не Демон, не Сатана, — что черти! вздор, чушь, распрочепушенция! — нет, великий, враждебный всему идеальному дух, которого Тургенев назвал Баналом. А, каково название!

Сергей Тургенев скромно улыбался, как улыбается гений, уверенный в величии своего замысла.

— Да, — сказал он застенчиво, — это будет очень интересное и глубокое по мысли творение. Я уже посвятил его вечности и потомству. Это будет истинный chef-d'oeuvre.

Передонов вдруг захохотал. Сергей Тургенев вздрогнул и с ненавистью посмотрел на Передонова.

На вечеринке у Грушиной Шарик, увидев, что дамы смотрят на них, сказал:

— Какие пошлые сны шляются в этом затхлом городе! Тургенев, расскажите им ваш сон об аллее вещих птиц. В нем аховое настроение.

Сергей Тургенев мечтательно улыбнулся, поднял глаза к потолку и заговорил томным голосом:

— Явиделсон. Не все в нем было сном. Аллея, длинная, без конца. У всех деревьев отрублены вершины. Между каждою парою деревьев цветет мистический огонь. На каждом дереве сидит таинственная, вещая птица, сидит и хлопает глазами. Богатое настроение! Но нет, друг мой Шарик, — говорил он, изнемогая от истомы, — они не поймут. Они не могут этого понять!

Передонов шептал:

— Аминь, аминь, рассыпься!

Уже завидовал Шарик сну Сергея Тургенева. Он задумывал свой сон, чтобы затмить все раньше рассказанные, — сон явно неправдоподобный, с множеством подробностей. В этом сне были и ширококрылый орел, — сам Шарик, — и змея, и ворон, и кроваворотые тюльпаны, распустившиеся на лазорево-голубых куртинах. Но Рутилов внезапно помешал его рассказу.

— А я так никогда снов не вижу, — сказал он, — а и увижу, так сейчас же забуду. Стоит помнить, право!

Рутилову захотелось поддержать перед заезжими писателями достоинство образованного человека.

Сергей Тургенев спросил его, пожимая плечами:

— Отчего же?

— Да я в сны не верю, — сказал Рутилов. — Мы ведь хоть и в провинции живем, а все-таки не совсем одичали.

Сергей Тургенев отвечал ему высокомерно:

— Конечно, не всякой душе дано соприкасаться с вечными проблемами бытия.

Рутилов, чувствуя себя уязвленным словами писателя, сказал:

— Только мужичье в сны верит. Образованным людям не пристало такое суеверие.

Шарик язвительно улыбался.

— Полированность! — злобно сказал он.

Сергей же Тургенев, довольный тем, что рассказал свой сон, был настроен теперь благодушно. Он провел рукою по волосам и сказал:

— Нет, я не смеюсь над народными суевериями. Народные предания близки мне: я — внук простонародья, я — племянник ворожащего горя, я — родич всероссийского скитальчества и ведовства. Вещими снами обвеяна моя колыбель. Мое сердце верит во все эти сказки. О, я — безумец! Сегодня мне еще снилось, — я был царевич, прекрасный, юный: мои очи сияли, как звезды, мои кудри рассыпались по плечам золотым каскадом, на моих устах цвели розы, — прелестные девы целовали мои руки устами легкими, как сон.

В это время Передонов опять внезапно и громко зевнул и перекрестил рот, крадучись, чтобы не видели.

Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толпясь и жеманясь. Расселись кое-как.

Писатели сели рядышком. Грушина потчевала их:

— Кушайте, пожалуйста. Чего вы желаете?

Сергей Тургенев усмехнулся меланхолически, принял вдохновенный вид и сказал:

— Чего я желаю? Но мои желания ненасытны… Я бы желал вспорхнуть, как радужно-крылая птица, и лететь, лететь…

Шарик угрюмо заявил:

— А я желаю дать в морду какому-нибудь мерзавцу.

Сергей Тургенев возразил:

— Нет, я хочу иметь женщину, безумную, как я! С рыжими волосами, с глазами зелеными и дикими, длинную и гибкую, как змея, и такую же злую.

Писателям одновременно пришла в голову одна и та же блистательная затея. Они перемигнулись, встали из-за ужина, отошли к сторонке и заговорили очень горячо. Они оба враз уговаривали друг друга жениться на Грушиной.

Сергей Тургенев говорил:

— В ней есть что-то вакхическое. Ей недостает только тирса и леопардовой шкуры.

Шарик отвечал:

— Я, право, не прочь бы. Но, по-моему, вам больше подходит.

И оба наперерыв выхваляли Грушину. Каждый из них думал погубить своего приятеля этою женитьбою.

В передней Рутилов говорил со смехом:

— Что ты кутаешься, Ардальон Борисыч? Ведь тепло!

Передонов ответил:

— Здоровье всего дороже.

Сергей Тургенев возразил мечтательно:

— Нет, всего дороже слава.

Шарик поправил его:

— Честная слава!

— О, все равно! — сказал Сергей Тургенев, — ведь и убийство может быть красивым жестом.

В тот день, когда Передоновы собирались делать визиты, — что у Рутиловых было, конечно, заранее известно, как и всякие другие новости, — сестры отправились к Варваре Николаевне Хрипач, из любопытства, посмотреть, как-то Варвара поведет себя здесь.

У Хрипачей уже сидели в тот день писатели Шарик и Тургенев. Они изучали нравы, а потому старались везде бывать. Заговорили о последней городской новости, о женитьбе Передонова и вообще об его странностях.

— Кстати, — сказала Людмила, — какой у вас красивый мальчик есть в гимназии, Саша Пыльников, — писаный красавец!

Варвара Николаевна удивилась, — ей показалось, что это не вовсе кстати, и переход от Передонова к смазливому мальчику был ей непонятен, а потому казался даже несколько неприличным.

— Я их, право, не знаю, никого, — сказала она. — Их там много, и я не имею к ним никакого отношения.

— Он у вас — новый, — сказала Людмила.

— Да? Но я и старых не знаю, подавно новых, — возразила Варвара Николаевна.

— И это тот самый мальчик, которого Передонов принял за девочку, — сказала Людмила.

— Ах, вот! Да, я что-то слышала, — неохотно протянула директорша.

Тургенев лукаво улыбался.

— Ваш Передонов, — сказал он, — несколько грубо выразил то, что есть. Гипотеза о том, что в гимназию поступила переодетая девочка, конечно, не выдерживает критики. Но все-таки вы не знаете, кто он.

Директорша благосклонно улыбалась. Она ожидала, что писатель скажет что-нибудь остроумное и веселое.

— Вот, просто мальчишка! — сказала Дарья, — только смазливый.

— Не совсем так, — настаивал Тургенев.

— Ну, кто же он? — спросила Людмила.

— Андрогин! — воскликнул Тургенев и для чего-то поднял глаза к потолку.

Общее недоумение, — дамы не знали такого слова. Шарик перевел:

— Парень-девка.

— Но что же это значит? — спросила любопытная Людмила.

— Как вам сказать! — говорил Тургенев. — Это, если хотите, высшее существо. В нем самоудовлетворение, гармоническое сочетание активного и пассивного элемента человеческого духа и естества. И даже не собственно сочетание, а синтез этих двух элементов. Каждый из нас представляет расщепленное существо. Совершенный же человек не есть муж, и не есть жена, и не есть муж и жена вместе, и не есть ни муж, ни жена. Эти два элемента в нем соединены, так сказать, химически, в некотором супернатуральном процессе, так что обычный физиологический путь упраздняется, как уже бесполезный, ни к чему не ведущий. Мы все — плодоносящие и добродеющие, а он уже и есть добросодеянный плод. Он бы еще долго говорил, но Людмила вдруг захохотала. Директорша сдержанно улыбалась: она не могла понять, шутит писатель или говорит серьезно, и потому на губах у нее была улыбка, а в глазах выражение не то задумчивой внимательности, не то снисходительной сдержанности по отношению к чудачеству.