Я резко распахнула дверь.

На горшке, с совершенно несчастным, просто оскорбленным видом сидела потрясенная подобной беспардонностью Клеопатра. Взъерошенная, хотя на ней и шерсти, как положено сфинксу и не было, уши — самолеты в разные стороны, морда вся в трагическую складку. Глаза горят укором.

— Бедняжечка, солнышко, — подхватила на руки кошку Машка и прижала ее к себе. — Этот гадкий человек тебя перепугал.

— Артур, что вы вытворяете? — строго спросила певца Инна Львовка.

— Что? Это я?! Я вытворяю?!

— Вы перепугали трепетное, тактичнейшее создание своими воплями.

— Я… Я перепугал, — певец утер пот со лба. — Да я чуть с ума не сошел, когда открыл дверь — и… Трепетное?

Он кивнул на нашу кошку, которая посмотрела на него надменно. Она уже пришла в себя и была выше человеческого несовершенства.

— Понимаете, — я потихоньку стала соображать, в чем дело. — Клео — существо очень рафинированное и деликатное. Она, чтобы никого не беспокоить, пользуется удобствами исключительно ночью. И всяко не ожидает, чтобы кто-то нетрезвый и громкий тревожил ее покой.

— Ее покой? — снова заорал тенор. Не, ну, консерваторскую постановку голоса зачем показывать в два часа ночи? — Я пришел. Чтобы не оставаться одному ночью. Потому что…

— Дома тишина, — ядовито продолжила я. — Что-то это мне напоминает.

— А? — спросил певец.

— Получается, вы и не остались, — я кивнула на нашу дружную женскую компанию, что составляла глухой ночью компанию… похоже, уже трезвому певцу.

— Вы издеваетесь?

— Нет. Просто очень хочу спать.

— Откуда тут это?

— Это Клеопатра, моя кошка.

— Почему она такая… страшная.

Солиста реально подколбашивало. Вон и ручки трясутся как.

— Клео не страшная. Она — совершенство! — завопила Машка. Вот еще один вокалист с хорошими данными. Нет, до Артура ей пока, слава богу далеко, но…

— Давайте все перестанем кричать, — распорядилась я. — Маша, бери Клео и идите к себе. Клеопатра, я приношу извинения. Артур испугался…

— Я вообще решил, что это белая горячка ко мне пришла. Что все.

— Артурушка, — всплеснула руками Инна Львовна, — разве можно тебе пить. Да еще и столько? Что скажет мама…

— Это наша кошка, — повторила Машка. — А вы ее испугали.

— Маша — идите. Артур, у вас же есть, во что здесь переодеться? Идите, принимайте душ, приводите себя в порядок. Я вас в гостиной жду.

— Вам сварить кофе? — спросила у меня Инна Львовна.

Я махнула рукой. Спать — это не про меня. Это про мою неразделенную, практически трагическую любовь. Так хоть вкусного кофе напьюсь:

— Давайте.

Я уже переоделась, пила себе кофе, как появился Артур.

— Я приношу извинения за… подобное.

Кивнула ему на столик, где заботливой Инной Львовной были расставлены пару бутылочек минеральной воды, стакан и таблетка чего-то шипучего.

— Присоединяйтесь, барон.

— Парни меня засмеют.

— А вы им собираетесь рассказывать? — удивилась я.

— Но вы… И Маша. И Инна Львовна…

— А еще Клео, которая может пантомимой изобразить все, что происходило, — рассмеялась я.

— Вы не злитесь? — он подошел осторожно и кинул таблетку в стакан.

— Злюсь, конечно, — удивленно посмотрела я на него. — Вы лишили меня самого драгоценного — сна.

— Лучше бы я лишил его вас по другому поводу, — посмотрел он прямо мне в глаза.

Ах, этот волшебный взмах ресницами… Мечта. Просто сладость для эстета. Я рассмеялась:

— Слушайте, а можно вас попросить?

— О чем?

О, теперь добавил бархатных обертонов в голос. Моя ж ты прелесть… Лицо белое, до сих пор перекошенное, а туда ж…

— Артур, вот я буду вам очень признательна, если вы будете общаться со мной нормально, по-человечески. Без вот этого, — я изобразила страсть и даже похлопала ресницами для усиления эффекта. Ну, просто «Хлопай ресницами и взлетай».

— Почему?

— Вы мне симпатичны. Все четверо. Но я абсолютно не собираюсь заводить служебные отношения. Да и в принципе, любые отношения сейчас.

— Вас кто-то очень сильно обидел, — торжественно объявил этот капитан- очевидность.

Кивнула. Зачем спорить с тем, что и так понятно. Артур белозубо улыбнулся, привычно, одними губами. Но потом склонил голову вниз. И просто сдулся. Вот был человек, а осталась лишь оболочка.

— Что мне делать?

На самом деле, мое сердце просто разрывалось от желания помочь. И как я умудрилась всего за несколько дней привязаться к этим клоунам? И что ты тут скажешь?

— Я, конечно, не подарок. И характер у меня… тот еще, и дома меня нет. Всегда. Но… Я же люблю жену. И дочь. И… не понимаю до сих пор — почему вот так. За что меня вот так, как собаку. Из дома?

— А поговорить? По-моему, у вас самих и в вашем окружении с этим проблемы. Все молчат. И делают неправильные выводы.

Он поднял голову и насмешливо посмотрел на меня.

— Я пробовал.

— Надеюсь, не так, как разговаривали в прошлом году Сергей с Левой?

— Я вернулся домой с гастролей. Меня ждал чемодан. Гитара. Дочь заплаканная, Аня поджала губы. Бросила мне: «Убирайся». Все. Конец истории. Одиннадцати лет.

— Странно.

— И если бы мне объяснили. Если бы Аня хоть в морду дала, наорала, объяснила, чем я виноват, что натворил… Меня это просто сводит с ума. Когда посреди благополучия, не поругавшись даже толком, ты сталкиваешься с ледяным — убирайся. И стоишь, цветы в руках держишь, улыбаешься, как дурак, потому что соскучился. И тебе кажется, что ты ослышался. Что этого просто не может быть. Только не с тобой.

— Ваши измены.

— Ничего такого, чтоб разрушить отношения с семьей.

Замечательное объяснение. И как сразу все понятно. To ли он верный от слова абсолют, то ли шашни на гастролях — это не повод. To ли еще что-то, понимай, как знаешь. Как там в песне поется: «У нее был парень, гитарист и певец. О нем говорили это полный… вперед». А у незнакомой мне бывшей жены Артура был даже не парень. Цельный муж. Вот такой вот обожаемый всеми человек с прекрасными ресницами…

Что тут остается — только покачать головой.

— Я слишком ценил то, что у меня было, — резко сказал Артур. — Зная еще Анин характер…

— Может быть, влюбилась ваша жена? — выдвинула я еще одну наиболее вероятную версию.

— Я обращался к Томбасову. Просил собрать информацию. Она одна. До сих пор.

— А вы бы хотели вернуться? — вдруг спросила я.

Он задумался. Думал долго. И как-то мучительно. Потом тихо-тихо ответил:

— Да.

— Мы богаты душевно.

— Мы богаты духовно.

Душевно мы больны.

(С) понимаю, что бородатая-бородатая, но

люблю ее, ничего не могу с собой поделать

— Вы — сдохшие каракатицы, — резюмировал Евгений на следующий день. — Причем не первой свежести.

И растерянно посмотрел на меня, потому как ответной реакции от парней не последовало. Все четверо выглядели так, словно они — вареный шпинат, по которому неплохо проехался бульдозер. Туда-сюда. И сюда-туда. Ну, что с Артуром

— понятно. Я вообще раздумывала, не обратиться ли к кому из врачей и не прокапать его. Штормило беднягу просто зверски. Как он при этом хоть какие-то ноты издавал, для меня оставалось загадкой. Лев был… никакой. Просто долговязый парень, поющий чисто. В нем не было ни-че-го. Даже длинные волосы поникли. Иван похоже поймал настроение людей, работать с которым в связке было записано у него на подкорке. И приуныл. А Сергей. Непонятно. Растерялся он что ли? Потому как не искрит вокруг.

Все четверо пели. Кстати, вполне прилично. И шагали старательно, видно, что считая про себя, чтобы не сбиться. Но это было… уныло. Никак. Ни о чем.

С учетом того, что во второе отделение они выставили всяческий мажор, позитив и драйв, что наш, что зарубежный и много солнечной Италии, смотрелось это… Еще более жалко.