— Хорошо. Бывшему не твоему мужу общаться с девочкой. И говорить ей все эти гадости. О тебе. Обо мне. И…

— СТОП.

Я подскочила. Развернулась. Он только сейчас увидел мое лицо. И как-то осекся.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отвратительно. Спасибо. Томбасов. Ты откуда знаешь?

— О чем, — принял независимый взгляд еще один Штирлиц, близкий к провалу. Что-то понедельник у меня задался. Я в роли гестапо. Еще бы в голове долбить перестало, а. Сколько же можно. Я попыталась говорить спокойно, хотя вся клокотала. Но все еще не хотела верить.

— Откуда ты знаешь, о чем они говорили. О том, что говорили вообще. О гадостях? И прочем?

— Оттуда.

— Ты что же? Прослушиваешь наши телефоны? — не веря этому спросила я.

Он мрачно и решительно посмотрел на меня.

— Тааак. Изумительно. Слушай. Ты про право на личную жизнь слышал?

— Какую твою личную жизнь? — заорал он. — Вернуться к этому уроду? Попасть в неприятности, когда я ничего не успею сделать?

Меня затрясло. Я обхватила себя руками. И проговорила:

— Не смей повышать на меня голос.

— Олеся, давай не будем выносить друг другу мозг. День и так был тяжелый.

Кивнула, чего спорить. Тяжелый.

— Почему ты молчишь?

Очень логично, нечего сказать.

— Думаю.

— О чем же.

— О том, какое право ты имеешь, так поступать.

— Да как так-то?!

— Ты и правда не понимаешь?

Он как-то странно взглянул на меня.

— Ты за моей спиной решаешь финансовые вопросы с одиннадцатилетним ребенком, переводя ей крупные суммы и покупая ей дорогие вещи. Ты прослушиваешь мой телефон и телефон моей дочери. Да кем ты себя возомнил?! Ее отцом?

— Вот мы и подошли к самому главному, не так ли Олеся Владимировна.

— К чему же, Олег Викторович, — сил ни на что больше не осталось. Все роскошные придуманные замки, которые я успела себе нафантазировать, об этом мужчине, о нас с ним, о… сказке, черт его дери, в которой я оказалась… Все осыпалось с противным зудящим шуршанием.

— Кто я для тебя. Только любовник?

— Да. тихо ответила я. — Любовник. Еще работодатель.

Он кивнул. И с совершенно каменным лицом направился к двери. Остановился и сообщил:

— Меня это не устраивает. Я так не хочу.

— В конце-то концов! — закричала теперь и я, слезы брызнули из глаз и я, совершенно не сдерживаясь, смела все, что было на столе в гостиной. Загрохотала ваза с цветами, разлетевшись на осколки. — Когда хоть кому-то в голову придет поинтересоваться, чего хочу я! И главное, чего я не хочу! А не просто давить!

— Можно подумать, тебе было плохо. Бедняжка! — осатанел и он. — И деньги тебе не нужны. Да тебе ничего от меня не надо, потому что горда слишком, а сама…

— Довольно, — я остановилась, взяла себя в руки и заговорила холодно и спокойно. В глубине души продолжая биться в истерике. Так, не смотреть. Не смотреть на пол, где умирали цветы, которые он мне подарил. — Довольно. Мы уезжаем. Немедленно.

Он вздрогнул. Замер.

— Олеся.

Но я уже не слышала. Чемодан один. Переноска в шкафу. Одна. Клеопатра. Дочь. А остального с меня достаточно.

— Маша, — вышла я из гостиной.

— Да, мама? — откуда-то вынырнул ребенок. Глаза на мокром месте. Но такая пай- девочка. Просто ангел.

— Собирайся.

— Хорошо, мама.

А сама посмотрела на Томбасова у меня за спиной.

— Олеся, — тихо проговорил он.

Не хочу! Не хочу никого не видеть, не слышать. Не хочу верить, потому что разочарование — это больнее, чем одиночество. Не хочу. Просто отстаньте все от меня. Я, не желая ничего слышать, поднималась по лестнице.

— Деньги будут перечислены на ваш счет в полном объеме, Олеся Владимировна, — донеслось до меня. — Как и премия. Штрафовать вас за то, что вы не доработали до сентября я не стану. Вадим вас отвезет, куда скажете. Спасибо за работу.

— Иди ты к черту, Томбасов. Вместе со всеми своими деньгами!

В ответ он вышел из дома, хлопнув дверью.

Есть люди, которых хочется обнять.

Есть люди, которых хочется придушить.

А есть уникумы: два в одном

(С) ВК

Нет, хорошо же! Я сидела вот просто замечательно. Ледяной арбуз и коньяк. Дивное сочетание. А вот скорбные взгляды мамы и изучающие — Машки, с которой мы не разговаривали вот уже целый вторник, среду и вот уже — практически полчетверга, меня раздражали. Как и Клео, что решительно не желала общаться. Ну, что делать. И такое бывает. Я развлекала себя как могла. Для начала выспалась. На это ушел вторник. В среду погуляла по любимой набережной, налюбовалась церквушками сквозь кружево листвы. Напилась кофе на берегу на террасе. И пришла к выводу, что приехала в Вологду зря. Не то, чтобы я собиралась возвращаться. К Томбасову так точно нет. К «Крещендо», если бы позвали работать — наверное, да. Но… они же его проект. Следовательно. В общем, не спи на рабочем месте. Сама дура.

На этой на редкость позитивной мысли на глазах вскипали слезы. Так. Хватит. Я решила, что мы едем отдыхать. Под Геленджик, как и мечтали. Если хорошо порыть сайты, то можно найти гуманное по ценнику размещение. Пусть далеко до моря — пешком не дойдешь, зато в яблоневом саду, в горах. Вполне можно себе позволить. И, оказывается, если попросить, а не страдать гордо и безнадежно, то помощь тебе окажут. Только попеняют, что молчала раньше. Я позвонила Григорию и его жене. Так что пожилым, но вполне на ходу транспортным средством меня обещали осчастливить. Так что завтра — в Тверь. А потом — на юг. Ура.

Осталось все это донести до мамы и Машки, взять нераспакованный чемодан. Дочь. Кошку в переноску. И вперед.

Маша посмотрела на меня внимательно, ушла на улицу, прихватив с собой телефон. Тот самый, неимоверной стоимости и крутизны.

— Олеся, — мама подошла и уселась рядом. — Нам надо поговорить.

— Я не хочу, — ответила прямо. Но меня как-то проигнорировали. Снова. Что ж не так с моей жизнью? Что происходит?

— Мне не нравится твое состояние. Ты пьешь. А еще утро только.

— Уже час дня, мама, — меланхолично заметила.

— Олеся.

Я по-прежнему не желала никаких разговоров. О чем прямо заявила, как только приехала, но… Смотрим про игнор. Ругаться с мамой я не собиралась. Пока вообще выяснений отношений хватит. Ответила:

— Все живы, все здоровы. Я в отпуске. Денег заработала. Все замечательно, мама.

— Олеся, не скрывай от меня ничего. И этот ужасный человек. Что он с тобой сделал?

Я тихонько рассмеялась.

Что со мной сделал Томбасов… Заставил поверить в себя? Обнаружить в себе не только приложение к обязанностям, работе, долгам и жизни, но и женщину? Попытался загнать в те рамки, в которых ему было со мной комфортно? Или все же позаботиться и снять с моих плеч груз проблем? Заставить довериться? Продавить?

Что он сделал? Полюбил? Заставил влюбиться?

Что он сделал, что я сбежала, психанув, как истеричка, как никогда не позволяла себе в жизни? Даже не попытавшись договориться и услышать.

— Ты беременна?

Я с удивлением посмотрела на маму. Потом на коньяк. На арбуз. Снова на коньяк.

— Нет, — получилось ровно и спокойно. — Я не беременна.

Чуть не добавила «к сожалению». Я, наверное, сошла с ума, но почему-то об этом жалела.

— Он тебя выгнал?

Рассмеялась. До слез. С трудом справилась с собой и ответила:

— Нет, мама. Я сама ушла.

— Вот и правильно.

Вот странно. Я сама еще не поняла, правильно ли я поступила или нет. А мама уже знала. А может, стоило бы просто поговорить. Еще раз обозначить границы. И прямым текстом потребовать, чтобы эти самые границы не нарушали? Представила себе Томбасова. Договориться. Ну да-ну да.

Хотя я не лучше. Вспомнила Левино «Два сапога — пара». И вдруг поняла, что по стремлению контролировать мы с Олегом очень похожи. Практически близнецы. Но я же никогда ни в телефон, ни в переписку не влезала. Потому что это «табу». Да я никогда записки школьников не читала. И неприлично. И потом — еще я мата русского в написанном виде с ошибками не читала.