— Я подумала, мистер Паррик, — начала она, обводя комнату взглядом, — я подумала, что, может быть, вам понадобится ещё кипяток. О боже, я ни в жизнь… Ни в жизнь… — залепетала она, увидев, как вся компания мирно распивает чай в воздухе. — Ни в жизнь я ничего подобного не видела! Мистер Паррик, извините, я всегда знала, что вы немного странный! Но я всегда закрывала на это глаза, раз вы аккуратно платили за квартиру. Но такое поведение — нить чай с гостями в воздухе, — мистер Паррик, я поражена вашим поступком, сэр! Это так неприлично, и для джентльмена в вашем возрасте, я никогда, никогда…

— Ну, а вдруг, мисс Персиммон? — спросил Майкл.

— Что — вдруг? — высокомерно спросила мисс Персиммон.

— Вдруг и вы проглотите смешинку, как мы? — объяснил Майкл.

Мисс Персиммон гордо вздёрнула голову.

— Надеюсь, молодой человек, — возразила она, — я ещё не забыла, что такое самоуважение! Нет, сэр, я не стану болтаться в воздухе, как воздушный шар на верёвочке! Я предпочитаю стоять на собственных ногах, или я уже не Эми Персиммон… о боже мой, господи, МАМА! Что же это? Я не могу идти, я… я… Помогите, помогите!

Увы, ноги мисс Персиммон, совершенно против её воли, оторвались от пола, и она заковыляла по воздуху, переваливаясь с боку на бок, словно очень тоненький бочонок, с трудом балансируя своим подносом. Когда наконец она прибыла к столу и поставила на него кувшин с кипятком, бедняжка чуть не плакала.

— Благодарю вас, — сказала Мэри Поппинс спокойно и очень вежливо.

И мисс Персиммон повернулась и, пошатываясь, побрела по воздуху вниз, не переставая бормотать:

— Какой позор! Это я, такая воспитанная, степенная женщина! Надо пойти к доктору!

Едва коснувшись пола, она, ломая руки, опрометью кинулась бежать из комнаты и даже ни разу не оглянулась.

— Какой позор! — услышали они её стон, когда дверь за ней захлопнулась.

— Значит, теперь она не Эми Персиммон, раз она не устояла на своих ногах! — шепнула Джейн Майклу.

Мистер Паррик смотрел на Мэри Поппинс странным взглядом: наполовину укоризненно, наполовину одобрительно.

— Мэри, Мэри, ну зачем ты? Честное слово, напрасно! Бедняжка этого не переживёт! Но господи, до чего же потешный был у неё вид, когда она ковыляла по воздуху! Боже милостивый!

И все трое — старый джентльмен, а с ним Джейн и Майкл — снова покатились со смеху. Они хватались за бока и задыхались от хохота при мысли о том, как потешно выглядела мисс Персиммон.

— Ой, батюшки! — кричал Майкл. — Не смешите меня больше! Я не выдержу! Я лопну!

— Ой, ой, ой! — заливалась Джейн, хватаясь за сердце.

— О господи боже ты мой милостивый! — стонал мистер Паррик, вытирая слёзы полой пиджака, потому что он был не в состоянии найти свой носовой платок.

— Пора идти домой.

Голос Мэри Поппинс, словно трубный глас, заглушил общий хохот.

И в ту же секунду Джейн, и Майкл, и мистер Паррик внезапно спустились с небес на землю. Проще говоря, они шлёпнулись на пол — все трое. Да, мысль о том, что пора идти домой, — это была первая грустная мысль за весь день, и, как только она появилась, смешинка пропала…

Джейн и Майкл вздохнули, глядя, как Мэри Поппинс медленно спускается по воздуху с пальто и шляпой Джейн в руках.

Мистер Паррик тоже вздохнул. Это был тяжёлый, долгий, грустный вздох.

— Как жалко! — сказал он печально. — Ужасно жалко, что вы должны идти домой. Я никогда ещё так не веселился, а вы?

— Никогда! — уныло ответил Майкл. Ему было очень странно и грустно стоять опять на земле и не чувствовать внутри себя Волшебной Смешинки.

— Никогда-никогда! — как эхо, повторила Джейн, встав на цыпочки, чтобы поцеловать сморщенную, как печёное яблоко, щёку мистера Паррика. — Никогда-никогда-никогда!

Они ехали домой в автобусе. Мэри Поппинс сидела посредине, ребята по бокам, оба очень тихие и задумчивые — они вспоминали этот чудесный день. Майкл спросил сонным голосом:

— А часто ваш дядя так?

— Что значит «так»? — сердито переспросила Мэри Поппинс.

— Ну, часто он летает по воздуху? — пояснил Майкл.

— Летает? — Мэри Поппинс повысила голос. — Летает? Будь любезен, объясни, что ты хочешь этим сказать?

Джейн попыталась помочь:

— Майкл хочет сказать: часто ваш дядя глотает смешинки и кувыркается под потолком, когда веселящий газ…

— Кувыркается? Что это тебе пришло в голову! Кувыркается под потолком? Мне просто стыдно за тебя!

Мэри Поппинс явно была очень оскорблена.

— Но ведь это правда! — сказал Майкл. — Мы сами видели!

— Что-о? Видели, как он кувыркался? Как ты смеешь! Да будет тебе известно, что мой дядя — серьёзный, честный, порядочный человек, труженик, и будь любезен говорить о нём с уважением! И перестань жевать автобусный билет! Кувыркается! Надо же выдумать!

Майкл и Джейн удивлённо переглянулись.

Но они ничего не сказали.

Они уже усвоили, что, какие бы ни творились кругом чудеса, с Мэри Поппинс лучше не спорить.

Поэтому они только переглянулись.

И взгляд, которым они обменялись, означал:

«Было это или не было? Кто прав — Мэри Поппинс или мы?»

Увы, никто не мог им ответить на этот вопрос…

Автобус несся вперёд, ревя мотором и покачиваясь.

Мэри Поппинс сидела между ними надувшись и молчала; и вдруг — ведь ребята очень устали — они подвинулись к ней поближе, прижались к ней и задремали, продолжая недоумевать.

Мисс Ларк жила в соседнем доме.

Но, прежде чем мы пойдём дальше, надо обязательно рассказать тебе, что это был за дом — соседний дом. Это был очень большой дом, самый-самый большой во всём Вишнёвом переулке. Даже Адмирал Бум не мог скрыть, что он завидует мисс Ларк, хотя в его собственном доме — ты помнишь? — трубы были как на настоящем пароходе, а в палисаднике стояла мачта с флагом. И всё-таки соседи то и дело слышали, как он, проходя мимо дома мисс Ларк, ворчит:

— Лопни моя селезёнка! И зачем ей такие хоромы?

А завидовал Адмирал Бум тому, что в доме у мисс Ларк было два входа. Один парадный — для друзей и родственников мисс Ларк, а второй чёрный — для молочника, мясника и булочника.

Однажды булочник по ошибке вошёл через парадную дверь, и мисс Ларк так рассердилась, что сказала, что больше никогда в жизни не будет есть булочек!

В конце концов ей, правда, пришлось простить булочника, потому что только он один во всей округе умел печь булочки с хрустящей корочкой. И всё-таки она с тех пор недолюбливала его, и, приходя с булками, он натягивал шляпу на самые глаза, чтобы мисс Ларк могла подумать, что это не он, а кто-нибудь другой. Но этого никогда не случалось…

Джейн и Майкл всегда знали, когда мисс Ларк находится в саду или идёт по переулку, потому что она носила столько ожерелий и серёг, что вся звенела и гремела, как полковой оркестр.

И, когда бы она ни встретила детей, она всегда говорила одно и то же:

— Добрый день (или «доброе утро», если это было утром). Ну, как мы себя чувствуем?

Ни Джейн, ни Майкл так никогда и не могли до конца понять, о чём мисс Ларк спрашивает: как чувствуют себя Джейн и Майкл или как чувствуют себя они сами — мисс Ларк и Эдуард.

Так что они просто отвечали:

— Доброе утро (или, естественно, «добрый день», если время было послеобеденное).

День-деньской ребята, где бы они ни находились, слышали, как мисс Ларк кричит (очень громким голосом) что-нибудь вроде:

— Эдуард, где ты?

— Эдуард, не выходи без пальто!

— Эд, иди к мамочке!

Посторонний человек, конечно, решил бы, что Эдуард — это мальчик. Между прочим, Джейн была уверена, что мисс Ларк и считает Эдуарда маленьким мальчиком. Но Эдуард — это был не мальчик. Это был пёсик — маленький, шелковистый, пушистый пёсик, из тех, которых вполне можно принять за меховую муфту, пока они не начинают лаять. Но, конечно, когда они залают, тут уж не ошибёшься и поймёшь, что это собачка. Никогда в жизни ни одна муфта не поднимала такого шума!