— Что такое? Ах, дорогуша, занимайтесь своим делом. У меня нет времени на всякие церемонии. — И он склюнул последнюю крошку.

В комнате воцарилась тишина. Джон, нежась в солнечных лучах, схватил свою голенькую ножку, сунул пальцы в рот, где уже белел первый зубик, и стал водить ими по губам.

— Что с тобой? Зачем это? — засмеялась Барбара. — Сейчас тобой никто не любуется.

— Знаю, — ответил Джон, ведя ножкой по губам, точно играл на губной гармошке, — но надо практиковаться. Взрослые от этого балдеют. Ты обратила внимание, тётушка Флосси увидела вчера этот фокус и чуть с ума не сошла. Столько глупостей наговорила — я и птенчик, и умничка, и золотце — словом, седьмое чудо света. Слыхала что-нибудь подобное? — Джон выпустил изо рта ножку и захохотал, вспомнив тётушку Флосси.

— Мои штучки ей тоже нравятся, — без тени хвастовства заметила Барбара. — Я начну снимать и надевать пинетки, а она мне — ты такая сладенькая, я тебя сейчас съем, смешно, да? Если я говорю, что съем, значит, и правда съем, например, яблоко или печенье. А у взрослых ничего не поймёшь. Говорят одно — делают другое. Как ты думаешь, она понарошку хочет меня съесть?

— Конечно, понарошку. Это они так шутят. Мне никогда не понять взрослых. Они всё-таки очень глупые. Даже и Джейн с Майклом не всегда умными назовёшь.

— Да, — согласилась Барбара, сосредоточенно стаскивая пинетки.

— Например, они никогда не понимают, о чём мы говорим. Но самое страшное, они вообще не понимают ничей язык. Я сам слышал, как Джейн сказала: вот бы понять, что говорит ветер.

— И я удивляюсь на Майкла. Только и слышишь: «Ах, как поёт скворец — ти-ви, ти-ви!» Да разве скворец поёт? Он просто говорит, как мы с тобой. А уж от мамы с папой, конечно, и ожидать нечего. Они просто ничегошеньки не понимают. Но Джейн с Майклом, кажется, должны бы понимать…

— А они раньше и понимали, — вмешалась Мэри Поппинс, складывая стопкой ночные сорочки Джейн.

— Что? — воскликнули близнецы. — Понимали язык скворца и ветра?

— Да, и язык деревьев, солнечных лучей, звёзд.

— Но как они могли разучиться? — Джон наморщил лобик, силясь постичь причину такого несчастья.

— Ты хочешь знать? — проверещал Скворец таким тоном, точно хотел сказать: а я знаю, как.

— Выросли и забыли, — объяснила Мэри Поппинс. — Барбара, надень, пожалуйста, пинетки.

— Глупая причина, — сказал Джон, сердито на неё глядя.

— Может, и глупая, но это факт, — Мэри Поппинс нагнулась к Барбаре и крепко-накрепко завязала пинетки.

— А Джейн с Майклом и правда глупые, — продолжал Джон. — Вот я вырасту и ни за что не забуду.

— И я тоже, — Барбара сунула палец в рот и стала, причмокивая, сосать.

— Забудете, — отрезала Мэри Поппинс.

Близнецы сели в постельках и уставились на неё.

— Ха! — презрительно воскликнул Скворец. — Вы только взгляните на них! Ишь, вундеркинды выискались! Бывают, конечно, чудеса. Но на этот раз никакого чуда не будет. Вы тоже всё забудете, как Джейн с Майклом.

— Никогда! — воскликнули близнецы в один голос и взглянули на Скворца так, словно хотели его убить: очень он их расстроил.

— А я говорю, что забудете, — рассмеялся Скворец. — Впрочем, вы в этом не виноваты, — прибавил он, смягчившись. — Забудете, потому что выбора у вас нет. Не было ещё на свете человека, который не забыл бы язык вещей и животных. Не считая, конечно, её. — И Скворец кивнул через крыло на Мэри Поппинс.

— А почему она помнит, а мы забудем? — спросил Джон.

— Ишь, что захотели! Она не такая, как все. Она — Великое исключение. Вам с ней не равняться, — усмехнулся Скворец.

Огорчённые дети замолчали.

— Видите ли, — продолжал Скворец. — Она совсем особенная. Я говорю не о внешности. Мои птенцы, им хоть от роду один день, и то красивее.

— Какая наглость! — возмутилась Мэри Поппинс и замахала на Скворца фартуком. Но Скворец вспорхнул на верх рамы, прыгнул на карниз и, оказавшись в недосягаемости, пронзительно засвистал.

— Опять не поймала! Небось, уже думала, я у тебя в руках! — И Скворец презрительно затряс крыльями.

Мэри Поппинс в ответ только фыркнула.

Солнечный столп продолжал скользить по комнате, волоча за собой золотистый шлейф. За окном подул лёгкий ветер и стал нежно шептаться с вишнями на улице.

— Слышите, что говорит ветер? — спросил Джон, склонив набок голову. — Неужели правда, миссис Поппинс, что мы вырастем и не будем слышать, что говорят ветер, лучи, деревья?

— Слышать, конечно, будете, — ответила Мэри Поппинс. — Но понимать — нет.

Барбару как будто ударили, и она тихонько заплакала. И у Джона на глаза навернулись слёзы.

— Это непоправимо. Так устроен мир, — взывала к их разуму Мэри Поппинс.

— Взгляните на них! Нет, вы только взгляните! — насмешничал Скворец. — Ревут белугой! Да у моих едва вылупившихся птенцов мозгов и то больше.

А Джон и Барбара, лёжа в своих уютных постельках, плакали навзрыд, такими они чувствовали себя несчастными. Вдруг отворилась дверь и вошла миссис Банкс.

— Мне послышалось, что дети плачут? — сказала она и подбежала к кроваткам.

— Что случилось, мои маленькие? Мои солнышки, мои птички? Почему они так горько плачут, Мэри Поппинс? Весь день они были такие хорошие, не слышно было ни звука. Что тут произошло?

— Да, мадам. Нет, мадам. Конечно, мадам. Это, наверное, зубки, мадам, — говорила Мэри Поппинс, стараясь не глядеть на Скворца.

— Ну конечно, зубки, — поспешила согласиться миссис Банкс.

— Мне не надо никаких зубов. Я забуду из-за них всё самое важное, — голосил Джон, катаясь по кровати.

— И я тоже, — рыдала Барбара, уткнувшись в подушку.

— Бедненькие мои, славненькие. Всё, всё будет хорошо. Вот только вырастут эти гадкие зубки, — успокаивала близнецов миссис Банкс, бегая от одной кроватки к другой.

— Ты ничего не понимаешь! — ещё сильнее вопил Джон. — Мне не нужны твои зубки!

— Никогда, никогда ничего хорошего не будет, — плакала в подушку Барбара.

— Да, да, всё будет хорошо. Мамочка жалеет, мамочка любит своих деток, — нежно ворковала миссис Банкс.

За окном послышался лёгкий писк. Это хихикнул Скворец, но поперхнулся, перехватив грозный взгляд Мэри Поппинс. И уже больше не позволил себе даже улыбнуться, наблюдая происходящее в комнате.

Миссис Банкс ласково гладила близнецов — то одного, то другого, шептала слова, способные, как она думала, утешить даже в самом большом горе.

И Джон вдруг перестал плакать. Он был уже воспитанный мальчик, любил мамочку и помнил, чем он ей обязан. Не её вина, что она, бедняжка, всегда говорит не то, что надо. И всё потому, что не понимает их. И Джон простил свою маму — лёг на спину, всхлипнул, взял ножку и сунул пальчики в рот.

— Ах ты умница! Ну что у нас за умный мальчик! — восхитилась мама. Джон стал водить пальчиками по губам, как будто играл на губной гармошке, и миссис Банкс расцеловала его.

Тогда и Барбара — пусть и её похвалят — оторвала от подушки мокрое личико и двумя ручками сняла сразу обе пинетки.

— Ах ты моё сокровище! — воскликнула с восторгом миссис Банкс, осыпая дочь поцелуями.

— Вот видите, Мэри Поппинс. Вот дети и замолчали. Я всегда их успокою. Всё, всё хорошо, — сказала миссис Банкс, точно пропела строчку колыбельной. — И зубки все вырастут, — прибавила она.

— Да, мадам, — вежливо ответила Мэри Поппинс.

Миссис Банкс улыбнулась близнецам, вышла из комнаты и тихонько притворила дверь.

В тот же миг Скворец разразился гомерическим хохотом.

— Простите, ради Бога, мою неучтивость! — воскликнул он сквозь смех. — Но я правда, правда не могу удержаться. Какая сцена! Боже, какая сцена!

Джон не обратил на него никакого внимания. Он просунул сквозь прутья кроватки голову и сказал Барбаре тихим, идущим от сердца голосом:

— Я ни за что не буду таким, как другие взрослые. Ни за что! — он кивнул головой в сторону Скворца. — Пусть они с Мэри Поппинс говорят, что хотят. Я никогда не забуду их язык.